Жизнь в страхе...

Мир страстей человеческих / Советы потребителю. Выпуск №144

Перед вами – истории двух женщин. Истории разные и вместе с тем очень похожие по звучащей в них трагической ноте...

Ян СМИЛЯНСКИЙ

Вот уже больше месяца жительница Иерусалима Соня Я. живет в постоянном страхе. По ночам она прислушивается к тому, не пытается ли кто проникнуть в квартиру, а если все же удается заснуть, на нее наваливаются кошмары. Ей страшно выпускать детей на улицу, страшно идти на работу и возвращаться с работы. Ведь человек, который 21 год назад убил ее сестру и пытался убить ее, вышел из тюрьмы и может попытаться довершить начатое. 

Страхи Сони Я. невольно подняли известную проблему защиты жертв преступлений, когда преступник вышел на свободу.

...Соня до сих пор помнит события 1996 года до мельчайших подробностей. Их семья тогда только-только репатриировалась из Узбекистана и поселилась в столичном районе Неве-Яаков, где к тому времени там жили немало родственников. Соня успела на “доисторической” родине окончить пединститут и год поработать учителем математики в школе, но понимала, что в Израиле на работу по специальности сразу устроиться не получится, надо соглашаться на то, что есть. Так что уже через несколько месяцев после приезда они с сестрой работали на карандашной фабрике. Было ей двадцать два – тот самый возраст, когда по сложившейся в бухарской общине негласной традиции девушке следует поторопиться с замужеством, если она не хочет остаться старой девой. Вот кто-то из рабочих фабрики и предложил ей познакомиться “с хорошим парнем”. Кто же мог знать, что это знакомство закончится такой трагедией?

Соня тогда согласилась, но уже на первом свидании поняла, что парень ей совершенно не подходит, и прямо сказала ему об этом. Однако тот через день позвонил, предложил снова встретиться, умолял дать ему второй шанс. Под таким напором Соня согласилась, но в ходе второй встречи окончательно пришла к выводу, что не хочет иметь с этим парнем ничего общего. Она заявила, что просит его больше не звонить и вообще ее не беспокоить, и тогда-то началось самое страшное: парень стал бомбардировать ее ежедневными звонками, угрожая убить ее и всю ее семью, если она не согласится ответить на его чувство. 

Кошмар продолжался полгода. За это время Соня и ее родители по совету родственников подали 11 жалоб в полицию, но там и не подумали что-то предпринять для защиты девушки. Понятно, что если бы таким угрозам подвергалась известная певица или актриса, угрожавший ей мужчина был бы немедленно арестован и даже провел бы некоторое время за решеткой. И уж, как минимум, ему бы запретили приближаться к дому своей жертвы, пытаться с связаться с ней каким-либо образом и т.д. Но в данном случае речь шла всего лишь о репатриантке из какого-то там Узбекистана, и никому в полиции не было дела ни до ее страхов, ни до угроз в ее адрес.

Однажды Соня узнала, что преследующего ее парня призвали на резервистские сборы. Когда она рассказала об этом тетке, та схватилась за голову, позвонила в армию и рассказала обо всем, что происходит. “Я все понял, - ответил тетке кто-то на другом конце линии. – С оружием он у меня с базы не выйдет!” У него действительно перед увольнительной отобрали оружие. Но это не помешало ему купить большой острый нож и засесть с ним у Сониного дома.

В тот роковой день они решили всей семьей отметить день рождения старшей сестры Сони. Вот почему брат не стал, как обычно, провожать девушек домой после работы, а поехал на рынок за мясом. Соня говорит, что если бы он пошел тогда с ними, все было бы по-другому, хотя как знать!..

Убийца набросился на Соню и нанес ей несколько ножевых ранений. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание, – это как сестра наклоняется над ней, чтобы помочь, и он вонзает ей в спину нож по самую рукоять. Так вместо того чтобы отпраздновать день рождения сестры, семья собралась над ее могилой. Жизнь Сони удалось спасти, но потребовались многие годы, чтобы она смогла хоть частично восстановиться – прежде всего, в психологическом плане.

Спустя несколько лет Соня подала иск против полиции, которая игнорировала ее жалобы и ничего не сделала для ее защиты. Но окружной суд отверг иск, признав справедливой позицию полиции, утверждавшей, что тот, кто хочет убить, все равно это сделает. Соня опустила было руки, но ее делом заинтересовалась амута “Тмура”, занимающаяся помощью жертвам преступления. Представители амуты предложили Соне подать от ее имени апелляцию в Верховный суд. Однако там быстро поняли всю щекотливость ситуации и предложили сторонам самостоятельно прийти к компромиссному соглашению. В итоге полиция согласилась выплатить Соне в качестве компенсации полмиллиона шекелей.

“Это была очень важная победа! - говорит глава амуты “Тмура” проф. Ифат Битон. – Важная, прежде всего, для Сони. Дело в том, что выплата компенсации и признание другими ответственности за происшедшее крайне важны для жертв преступления, без этого их психологическая реабилитация просто невозможна. Но это было важно и для всех нас: так или иначе полиция впервые признала свою ответственность за непредотвращение преступления”.

Что касается убийцы, то адвокату удалось убедить судей, что его действия были непредумышленными, и того приговорили лишь к 21 году тюремного заключения. 

“Хорошо хоть, что ему отказали в освобождении по отбытии двух третей этого срока”, - говорит Соня. 

За это время убийца несколько раз выходил в отпуск, но ему всегда было запрещено приближаться к Иерусалиму, и кто-то из его близких родственников брал на себя за это гарантию. Тем не менее Соню всякий раз предупреждали, что он получил право на отпуск, и советовали быть начеку.  

По ее словам, забыть о случившемся невозможно, как невозможно после пережитого стать прежним человеком. Но можно хоть немного успокоиться. Ей для этого потребовалось больше десяти лет, но жизнь все же стала входить в колею – Соня вышла замуж, и сейчас у нее двое детей, 8 и 10 лет. И вот на днях прошлое вернулось: Соню вызвали в полицию и сообщили, что срок заключения убийцы истек, он выходит на свободу, полиция и ШАБАС больше не несут за него никакой ответственности. 

С этого момента Соня перестала спать по ночам. По ее словам, она слишком хорошо знает ментальность евреев той общины, к которой относится ее мучитель: он убежден, что Соня нанесла ущерб его мужской чести, и годы тюрьмы могли не только не изменить его, но и, напротив, укрепить в этом мнении. А значит, он может вернуться, чтобы рассчитаться. И потому Соня и ее семья, по ее собственному мнению, а также по мнению активистов амуты “Тмура”, крайне нуждается в специальной защите со стороны полиции. Все это Соня попыталась объяснить на встрече с женщиной-офицером полиции, которую ей устроила амута. Но у нее сложилось впечатление, что ее собеседница осталась совершенно равнодушной к ее страхам. Она заявила, что речь идет о сугубо субъективных ощущениях, и нет никаких причин для включения Сони в специальную программу предоставления защиты жертвам преступлений.

Тогда “Тмура” запросила и смогла получить личное дело убийцы, из которого ясно следует, что тот так и не раскаялся в содеянном. Напротив, он продолжает винить в случившемся Соню и ее семью, и тюремный психолог охарактеризовала его как человека, представляющего опасность. На этом основании “Тмура” обратилась в суд с просьбой предоставить Соне защиту полиции. Судья Дорит Файнштейн подвергла поведение полиции резкой критике, обязала ее запретить освободившемуся из тюрьмы убийце приближаться к Соне и ее дому, а также рекомендовала установить в квартире Сони “тревожную кнопку” для экстренного вызова полиции. Последнюю рекомендацию полиция так и не выполнила: связавшийся с Соней полицейский заявил, что такая кнопка устанавливается только в домах людей, подвергшихся угрозам, а ей мол пока никто не угрожал. В то же время, добавил полицейский, ее звонку в службу “100” будет предан статус чрезвычайно важности. 

Когда Соня заметила, что этого недостаточно, полицейский предложил ей переселиться в убежище для женщин, ставших жертвами насилия. Соня восприняла это предложение как оскорбление. “Как всегда, вместо того, чтобы дать возможность жертве преступления вести нормальную жизнь, наша полиция решает проблему, наказывая всевозможными ограничениями именно жертву, а не преступника!” - говорит она.

В амуте “Тмура” говорят, что принятых мер пока недостаточно и требуют, во-первых, установки в квартире Сони “тревожной кнопки”, а во-вторых, психиатрического освидетельствования убийцы ее сестры и при необходимости отправки его на принудительное психиатрическое лечение. Кроме того, и Соня, и “Тмура” выражают недовольство тем, что им так и не были переданы все имеющиеся у Управления тюрем материалы дела убийцы.

В ШАБАСе на это говорят, что закон, разрешающий передачу всех материалов дела преступников его жертвам, включая данные об их психиатрическом состоянии, был принят лишь в 2001 году, он не работает ретроактивно, а так как речь идет о преступлении 1996 года, то на Соню закон не распространяется.

Из полиции и мэрии Иерусалима сообщили, что дело Сони находится под постоянным контролем блюстителей порядка и соцработников, и все необходимые меры для обеспечения безопасности женщины и ее семьи приняты. В то же время, отмечают в мэрии, убийца освободился из тюрьмы еще в начале 2017 года и пока не был замечен в попытках нарушить наложенные на него ограничения.

 

* * *

Журналистка газеты “Маарив” Карин Спингольд на днях рассказала о трагедии и страхах другой молодой женщины – 37-летней Лии Гофленд, обратившейся в газету с просьбой помочь ей сохранить родительские права на дочь и победить анорексию. 

Когда-то Лию звали по-другому. Новое имя и фамилию она взяла после скандального процесса над педофилом, пик которого пришелся на 2010 год. Тогда Тель-авивский окружной суд единогласно признал сидевшего на скамье мужчину виновным в том, что на протяжении 13 лет – с 4 до 17 – он регулярно насиловал Лию, занимался с ней содомией, совершал развратные действия и подвергал угрозам, побоям и изощренным издевательствам. Затем был оглашен приговор - 15 лет тюремного заключения, на который адвокат Авигдор Фельдман подал апелляцию в Верховный суд.

Но за несколько недель до подачи апелляции произошло нечто загадочное. Лия неожиданно посылает на мобильный телефон родной тети сообщение: 

“Извини, я не могу дальше жить с чувством вины. Он ни в чем не виновен. Он меня не насиловал и не мучил”. 

Тетка немедленно пересылает это сообщение адвокату Фельдману, а через час Лия отправляет ей новое сообщение: 

“Да, он насиловал и избивал не меня – девочку, которой сначала было 4 года, а затем 5, 6... 17 лет. Он изнасиловал и избил в кровь всю мою жизнь”.

Потом Лия утверждала, что направила первое сообщение под давлением семьи, все члены которой, кроме ее матери, отказывались поверить в обвинения, которая она выдвинула против одного из близких родственников, считавшегося символом добропорядочности. Однако с учетом того факта, что Лия то подтверждала, то отказывалась от своих показаний, Верховный суд решил признать мужчину невиновным.

К тому времени Лия уже страдала прогрессирующей анорексией, а в последнее время ее состояние ухудшилось. Сейчас она весит меньше 30 кг и с трудом передвигается по комнате. Для того чтобы куда-то добраться, Лие нужно вызвать такси, но позволить себе это она может нечасто – ведь они с дочкой существуют исключительно на пособие .

Несколько месяцев назад после долгой тяжелой болезни скончалась мать Лии – единственный человек, который был рядом с ней все эти годы. Теперь она осталась совсем одна.

- Я очень хочу жить, - говорит Лия. – Очень хочу растить и воспитывать дочь, хочу увидеть ее взрослой. Я болею анорексией вовсе не потому, что хочу быть худой. Я не считаю калории. Просто мой организм отторгает пищу. Это началось, когда я была еще совсем юной, как реакция на то, через что мне довелось пройти.

- Когда все началось?

- Мне было четыре года. Мама только что перенесла очень тяжелый развод и решила поехать на месяц в Америку,  проветриться. Меня она оставила у человека, которого считала не только родственником, но и другом. 

Я ее ни в чем не виню. С ее точки зрения она оставляла меня в самых надежных руках в мире. Никто не знал, что на самом деле он – настоящее чудовище. В первый раз он превратил меня в свою сексуальную игрушку через пару дней после отъезда матери. Потом это повторялось снова и снова, так как мама часто оставляла меня на его попечительство.

- Почему ты ей ничего не рассказывала?

- Не знаю... Все задают этот вопрос, но у меня нет на него логичного ответа. Конечно, я его боялась. Но дело, безусловно, не только в этом. Есть многие вещи, которые нельзя объяснить.

- Он был маньяком?

- Он был садистом. Когда он насиловал меня, я каждый раз теряла сознание, и он приводил меня в чувство. Затем он спрашивал, хочу ли я поесть? Я отвечала: “Нет!” Тогда он спрашивал, не хочу ли я апельсин? Я отвечала, что нет, он говорил, что все равно почистит для меня апельсин, брал апельсин, нож, а затем вдруг притягивал меня к себе, приставлял нож к моему горлу и ухмылялся. Это был постоянный ритуал, уж не знаю, что он при этом испытывал. Но с тех пор я ненавижу апельсины, не могу их не то что есть, даже видеть! Но я все равно покупаю апельсины, так как дочка их обожает. 

За годы, прошедшие после суда, Лия с десяток раз пыталась покончить с собой, и каждый раз мать оказывалась начеку. Не раз и не два за эти годы она проходила через госпитализацию. Ее состояние улучшалось, но затем анорексия возвращалась. Сейчас Лие снова нужно пройти курс лечения, но государство отказывается вновь оплачивать ей пребывание в дневном стационаре, и теперь у нее остается только один выход – частный дневной центр. Но курс лечения в нем стоит 45 тысяч шекелей.

- Я не могу лечь в закрытую государственную клинику на круглосуточную госпитализацию, так как в этом случае соцработники точно отберут у меня дочь, - объясняет Лия. – Меня часто обвиняли в том, что я не просила о помощи. И вот сейчас я впервые в жизни обращаюсь к людям за помощью... 

Карин Спингольд решила откликнуться на приглашение Лии и пришла к ней в гости. По словам журналистки, в квартире, несмотря на ощущающийся признак бедности, чисто и уютно. А комната дочери Лии полна игрушек и стены ее, как и положено стенам комнаты девочки, выкрашены в розовый цвет.

- Она у меня умница, занимается в кружках йоги и балета. Я делаю для нее все, что могу, - заговорила Лия, и журналистка решила ее не останавливать, дать выговориться. 

– Я знаю, это все воспитательницы детского сада, это они натравили на меня соцработников, - объясняет молодая женщина. - Я в этом году часто очень поздно забирала дочь из детского сада: мама болела, надо было ее навещать, а ты сама видишь, как я передвигаюсь. Работникам детского сада это, понятное дело, не нравилось. Когда меня вызвали в социальную службу, я тут же пришла, хотя они по телефону предупредили, что если я не в состоянии, то приходить не обязана. Но я прекрасно поняла, точнее, почувствовала по тону соцработницы, что на самом деле кроется за этими словами. Когда я пришла, они мне говорят: “С твоей дочкой, слава Богу, все в порядке, но вот с тобой – нет! Ты должна признать, что в нынешнем состоянии не сможешь ее вырастить. И потом, что с ней будет, если ты внезапно умрешь?!” Почему-то все задают этот вопрос, подразумевая, что меня скоро не станет. В судах на слушаниях дел о сексуальных преступлениях, как ты знаешь, жертва всегда выступает последней. Но прокуратура потребовала, чтобы на моем процессе меня заслушали первой – боялись, что я умру и не успею дать показания. Я, кстати, ненавидела слово “жертва” и потребовала, чтобы меня называли “митлоненет” - “подательница жалобы”. Тогда мне все выражали сочувствие, журналисты боролись за право взять у меня интервью. Сейчас уже никто о моем деле не помнит. И это понятно - столько было громких дел после этого! Но я все еще жива. Я не хочу терять дочь, хотя я и так ее уже теряю. Мне нужна помощь!

На вопрос о том, что она ела в этот день, Лия отвечает, что шоколадное яйцо “Киндер” и немного орехов. “Говорят, от них поправляются”, - объясняет она.

- Я имею в виду нормальную еду – завтрак, обед, - говорит Карин Спингольд.

Лия задумывается, а затем признается, что три дня назад решила поесть нормально, заказала пиццу, отломила кусочек и потом все остальное выбросила. Почему? У нее нет ответа на этот вопрос, как и на многие другие.

Когда Карин спросила, связана ли ее анорексия с тем, что ей пришлось пережить в детстве и юности, Лия ответила, что, конечно, связано, но как именно, она не знает.

- Я думала, мне станет легче, когда его признают виновным, но не стало. Я ждала, что он раскается и попросит прощения, но он этого не сделал.

- А если бы сделал, ты бы простила?

- Не знаю. Может быть. Не знаю.

Сейчас Лия знает точно одно: ей нужно пройти курс лечения, но у нее нет для этого денег. Без помощи специалистов она точно не выживет. Но если у нее заберут дочь, то жить ей станет незачем.

“Новости недели”