Кто не может и кто не хочет

В последнее время “революция” – расхожее слово. Но на мой взгляд, положение в стране более точно характеризуется первой фразой романа Юрия Трифонова “Нетерпение”. В 70-е и в начале 80-х (XX века) мы цитировали его часто, многозначительно: “К концу семидесятых годов (XIX века. – С.Б.) современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна”.

 

И на том замолкали так же многозначительно: все было для нас ясно. А ведь далее – очень существенно: “Спорили лишь о том: какова болезнь и чем ее лечить? Категорические советы, пророчества и проклятья раздавались в стране и за границей, на полутайных собраниях, в многошумных газетах...”

 

Трифонова давно не читают и не помнят. Мол, другие времена, другая ситуация. Кстати, от тех «больных» семидесятых до 1905-го и 1917-го расстояние в 30-40 лет. Сегодня же присутствует (или же нагнетается) общая уверенность, что грянет, случится нечто в ближайшее время. Не буду переходить на персоналии (они отвлекают от сути), а лишь изложу суждения очень значительных людей, умных людей.

 

Один из них, руководитель Центра исследований идеологических процессов Института  философии Академии наук, работу свою так и назвал: “После Путина”. И при всей серьезности анализа очень решительно предрекал не просто перемены, а очень скорые. Он пишет: либо Путин вовремя уйдет, сохранив остатки политического лица и предоставив другим разбираться с кризисными плодами правления, либо досидит до обвала, когда страну, встававшую с колен на четвереньки, будет уже не поднять. Но зато в этом коллапсе впервые начнется серьезное разбирательство с российской государственностью, народностью и духовностью. Суицид во имя будущего - чем не национальная идея!

 

Словосочетание “Путин вовремя уйдет” однозначно предполагает добровольный уход с поста, то есть непременно до 2018 года.

 

Известный социолог, доктор наук, опять же сделав подробный, солидный анализ состояния умов и настроений населения, тем не менее говорит об атмосфере разрушительного протеста, которая, подобно эпидемии, охватывает целые страны и регионы, распространяется как вирус. Россия сейчас им охвачена. После длительной национальной депрессии, попыток эмигрировать, надежд на скорые изменения пришли другие настроения... Это трудно остановить, маховик запущен. Лесной пожар останавливают встречным огнем...

 

Легендарная правозащитница, умудренная опытом большой, сложной жизни, утверждает - нынешний режим продержится не дольше двух-трех лет, так что у нас главный вопрос сейчас: что мы будем делать, когда он кончится? Вот о чем сейчас нужно думать, заниматься серьезно. Чтоб не вышло, как в 91-м году, когда думали, что надо только запретить КПСС - и сразу заживем, как в Америке. Нет, так не получится.

 

Один из немногих, кто придерживается противоположной точки зрения, политик Владимир Рыжков: “Часть людей в оппозиции считает, что режим настолько слаб, что ткни пальцем - и он рухнет. Это не так. Запас прочности пока еще велик - и с точки зрения остаточной общественной поддержки, и с точки зрения финансовых ресурсов... Революция случается, когда подавляющее большинство народа идет против власти, которую никто больше не хочет защищать,  а сама власть просто валяется на земле. Сейчас совершенно не та ситуация”.

 

Если ждать «подавляющее большинство народа», то нынешние разговоры с употреблением слова “революция” пустопорожни. Да и созреет ли. Вроде бы более 40 процентов россиян разделяет протестные настроения. Но лишь “разделяет”. Как остряки говорят: мысленно с вами. То есть  от Путина и тех, кто вокруг него, не в восторге, но к акциям оппозиции присоединяться не будем. Почему? Да потому что. Ну, такие мы...

 

Вот 42 процента согласны с суждениями про «партию жуликов и воров». Это немало, достаточно, чтобы назвать массовым мнением. Однако 40 процентов – не согласны. На каждом углу проклинают чиновников-бюрократов-взяточников, а тем не менее 40(!) процентов не считают их таковыми. Откуда? Бог весть...

 

Кого ни спросишь из приезжающих в Москву провинциалов, какие настроения в их маленьких городах, ответ один: “Все злые”. Отношение к власти – соответственное. При этом 56 процентов россиян не готовы менять ее. Может, потому, что “власть” и “Путин” для них – синонимы?

 

Казалось бы, антизападничество уже внедрено в умы и сердца, но сторонников свободного выезда за границу в три раза больше, чем противников. Подобные парадоксальные примеры загадочной социологической души российского человека  можно приводить десятками.

 

В тезисе Рыжкова о революции как о результате массового народного противостояния безусловно чувствуется влияние советской исторической науки. Да, в 1917 году в России “все были злые”. Во времена перестройки знакомая библиотекарша дала мне записки своего деда – московского рабочего, ровесника века. Чтобы я предложил их журналу, газете. Но потом они в семье подумали, передумали и попросили вернуть. В тех записках новостью для меня было поведение пролетариев. (Я ведь, как и все, воспитан на другом образе революционного рабочего.) Судя по мемуарам, они вели себя агрессивно, ходили по дворам, улицам, чуть ли не избивали не понравившихся. Ну совсем как у Трифонова в романе «Старик». В апреле 17-го убили Кирика Насонова: “Шли совершенно мирно, без оружия... откуда-то вывалились какие-то со знаменами... Начались оскорбления, угрозы... И лишь за то, что он крикнул: “Предатели! На немецкие деньги!” Тут уж я не выдерживаю: не надо кричать подлое. Нет, кричать можно все, дорогой Павлик, ради того и сделали революцию... А вот сапогами по голове - нельзя. Все норовили, скоты, когда уже сбили с ног, сапогами по голове, лежачего...”

 

(Такое написать в 1978 году можно было, но напечатать! А ведь напечатали, в “Дружбе народов”, главный редактор Сергей Баруздин.)

 

Однако массовое недовольство и злость – еще не гарантия, что народ поднимется. В январе 1917-го Ленин в швейцарском далеке писал, что  до революции не доживет, ее увидит молодежь... В феврале монархия рухнула, а в апреле Ленин уже был на Финляндском вокзале Петербурга, на броневике. Если учесть, что перевороты происходят в столицах, то массовость здесь имеет ограниченное, региональное значение.

 

В нынешней Москве на митинги выходят до ста тысяч,  а поди подними кого-либо в дальней провинции. Причем на акциях протеста выступают обеспеченные, благополучные, а бедные, живущие на грани существования, - молчат. Где и в чем тут закономерности? Где тут классическое ленинское: «Для революции недостаточно, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде»? Верхи наши вполне себе уверенно управляют, а с низами, как видим, сложно.

 

И тем не менее, закономерности есть. Если добавить к теоретически и практически известным условиям внешний фактор. Некий толчок. Повторю то, что не раз писал в книгах и статьях: никакие большевики не подняли бы в 1917 году русского мужика, не оторвали бы его от дома и коровы, если бы царское правительство не вступило в Первую мировую войну. Сотни тысяч сорвали с места, дали в руки оружие, бросили гнить в окопы... Осталось лишь использовать накопившийся за годы войны гнев, осталось лишь повернуть эту стронутую с места массу, эту вооруженную силу против власти.

 

И в августе 1991 года свою роль сыграл внешний фактор, толчок. Да, о распаде СССР мы говорили, но как о возможном, отдаленном будущем, когда “демократизация” дойдет аж до разрешенного самим Лениным “права наций на самоопределение вплоть до отделения”. Но не о крахе, не о моментальном крушении ни у кого и в мыслях не было. СССР угробили члены ГКЧП, устроившие переворот, заговор против Горбачева. Как они говорили, для спасения и сохранения СССР. Это они (от противного) – главные создатели, организаторы августовской революции. Катализаторы взрыва. Другое дело, что и московский народ был готов к активному политическому выступлению, вышел против путчистов с голыми руками. Но и Ельцин с командой моментально сориентировались, были готовы к использованию ГКЧП и народа в своих целях. И – использовали по полной программе. Да знай москвичи, что Ельцин через три месяца отменит СССР...

 

Иными словами, невозможно что-либо с определенностью сказать о революционной ситуации в теоретическом смысле. Хотя революционная риторика чрезвычайно распространена и на митингах, и в газетах-журналах,  и в социальных сетях. Поэтому слова Владимира Рыжкова представляются мне обнадеживающе-отрезвляющими. Он – один из деятелей оппозиции. А у нее, на мой взгляд, есть дела поважнее рассуждений о революции. Есть неотложные задачи – тактические и стратегические.

 

Многопартийность восторжествовала, пусть и со скрипом, вернулись прямые выборы губернаторов (в каких условиях – отдельный разговор). Раньше можно было прятаться за тем, что “политическое поле зачищено” властью. Сейчас – уже нет. Как раз через два дня – выборы в регионах. В том числе и в подмосковном городе Химки. Кандидат на пост мэра от демократической оппозиции – Евгения Чирикова, лидер движения в защиту Химкинского леса. Не думаю, что исход голосования решит административный ресурс. Очень много внимания привлечено к Химкам: если начнутся подтасовки, скандал будет громкий.

 

Иными словами, впервые (пока в одном городе) оппозиция находится в равных условиях с администрацией. Ну, или почти в равных. Вот и увидим, как оппозиция умеет работать, как распорядится выдавшимися возможностями. И узнаем, что народ думает, как относится к оппозиции. Это будет более или менее прямое зеркало. Впервые за много лет.                              

 

Москва