ОТРЫВОК ИЗ ПОДСМОТРЕННОЙ ЖИЗНИ

Нину Аловерт читателю «РБ» представлять не надо. Так же, как и любому ценителю балета по обе стороны океана. Все знают ее как фотохудожника и журналиста. И хотя Нина максимально откровенна в творчестве и общении, ее личная жизнь всегда каким-то образом оказывалась закрытой для публики – уж и не знаю, как ей это удается. Это, видимо, уже особенность характера. Чуть-чуть приоткрыть этот виртуально-железный занавес и посмотреть на Нину Аловерт глазами человека, для которого она была первой любовью, дружбу с которым она пронесла через многие годы, человека тоже незаурядного и творчески одаренного, мне удалось в телефонной беседе с Санкт-Петербургом.
С Арсеном Борисовичем Дегеном, первым мужем знаменитой балетной фотожурналистки, математиком и известным балетным критиком, публиковавшимся в ленинградской прессе, а в 90-е и в американской, автором нескольких книг об истории балета, мы разговаривали недолго, но интенсивно и насыщенно. Не знаю, прав ли я, но мне сразу показалось понятным, почему отношения этих двух людей выдержали испытание временем. На мой взгляд, это личности совершенно разные, с непохожими темпераментами и противоположным подходом к жизни. Сходство же их – в той интеллигентности, которая нам известна по еще дореволюционному значению этого слова, любви к искусству и полном взаимном доверии. Такие отношения многого стоят, дамы и господа, многого... А само это интервью мне напомнило некий подсмотренный отрывок из чужой жизни.

Балет и математика
-Арсен Борисович, как и когда вы с Ниной познакомились?
-Ни мало, ни много в 51-м году. Представляете себе? Я был в 9-м классе, Нина - в 8-м. Это был детский драматический кружок при Ленинградском Доме ученых. Мы там с Ниной вместе играли в разных пьесах, в частности, в знаменитой «Кошкин дом» небезызвестного Сергея Михалкова. Она играла Кошку, а я играл Дворника. И со свойственной мне, как вы уже заметили, картавостью я говорил: «Какой я нынче дворник, я нынче беспризорник!» А Нина была совершенно роскошная Кошка. Я интересовался музыкой, театром, правда, собирался все равно на «матмех» идти... А Нина меня познакомила с балетом, за что я ей бесконечно благодарен. Да, кстати, в том же Доме ученых Нина танцевала. Профессионального образования она не получила, только частное, но тем не менее какие-то несложные танцы она исполняла в концертах для детей, и я это видел. Потом она участвовала в очень крупном самодеятельном коллективе, для которого Голейзовский ставил «Половецкие пляски»...
-Нина уже тогда с фотоаппаратом ходила?
-Нет. Фотоаппарат был позже. Ей его подарили. Она жила недалеко от Биржи, мы с ней гуляли по всяким знаменитым местам и друг друга фотографировали на их фоне. Это были самые первые фотографии, еще любительские, конечно.
-Арсен Борисович, неделикатный вопрос... Нина была вашей первой любовью?
-Наверно, да... Это был 55-й год, между нами возник как-то так неожиданно роман, и мы решили, что нам надо жить вместе.
У Нины была замечательная мама – Елена Александровна Тудоровская. Она из профессорской семьи, отец ее – член-корреспондент Академии наук, крупный физик-оптик. Маму Нины арестовали в начале 20-х годов, совсем юную, когда она еще только начинала учиться - кстати, математике... Она провела очень долгие годы в ссылках. Своего отца Нина никогда не видела, он так и сгинул, как теперь говорят, в ГУЛАГе. Мы были с Еленой Александровной в очень хороших отношениях – правда, после того, как мы с Ниной разошлись. У нее было одно замечательное изречение, она говорила: «Муж, как и домработница, должен быть приходящим». Не всегда так получалось – мужья были приходящими и уходящими.
Наше супружество продолжалось, честно говоря, недолго – чуть больше полугода. Все было, по современным понятиям, непросто... Но нам удалось как-то сохранить хорошие отношения. Конечно, первое время были какие-то сложности, а потом я женился не один раз, и Нина это делала неоднократно. И мы все дружили.
-Нина вас называет своим ближайшим другом... Получается, что все эти годы вы взаимно все равно как-то влияли друг на друга?
-Да, наверно. Что касается балета, у нас во многом точки зрения сходятся, мы в каком-то смысле единомышленники, мы очень ценим и любим то, что теперь называется «балет Мариинского театра».

Приходящий муж
-Меня очень интересует ваш взгляд на Нину, поскольку, как я понял, вы с ней – люди совершенно противоположные. Вы - человек рациональный, она – эмоциональный.
-Она действительно уникальный человек. Для нее характерно то, что она всегда вовлекает в свою орбиту своих знакомых – она готова водить на спектакли, которые ей нравятся, всех, кого она может повести. Это у нее с детства, с молодости было – ей хочется, чтобы все увидели то, что ей кажется замечательным, и тут же восхитились этим. Ну, восхитились – это, может быть, я слишком громко говорю. До сих пор, когда она приезжает в Петербург и собирает своих друзей, то не один десяток людей сидит за столом – но, конечно, мы все уже седые.

Она остается самой собой
-Когда Нина уехала, вы были в курсе этого?
-Да, я был в курсе. Это мне, конечно, очень не нравилось. Понимаете, ну все -таки у нее двое детей, мама, практически все без языка... Маме ее, когда они уезжали, было уже за 70. Дочка Нины была совсем маленькой. Я считал, что это какое-то безумие, но она меня не слушала. И, конечно, как вы догадываетесь, мы все думали, что расстаемся навсегда. Но мы поддерживали отношения, в основном, правда, односторонние. Я работал с компьютерами, да еще и в закрытом учреждении, так что, естественно, официально общаться не мог. Мы писали друг другу через третьи лица или через мою маму, которая была пенсионеркой. Тем не менее я все время был в курсе, что у Нины происходит, а она была в курсе, что у нас тут делается. И, вы знаете, я был очень счастлив, когда понял, что она все-таки в Америке себя может проявить как фотограф. Потом вышла ее книжка о Барышникове – она мне ее с трудом переслала, но подписать боялась, хотя в этой книге было помещено мое интервью с Барышниковым и мой портрет с фамилией. Но одно дело – портрет, а другое – посвящение. Поэтому посвящение на книге она мне написала уже значительно позже.
-Арсен Борисович, а вот что касается истории тогдашней дружбы Нины с Барышниковым – вы об этом тоже были осведомлены? Ведь это была ее компания...
-Да, конечно. Правда, у него много было и других друзей, поскольку он имел очень широкий круг знакомых... Но он у Нины и дома бывал, и детей хорошо знал, и, собственно говоря, конечно, она ехала с надеждой на его помощь. И даже какие-то обещания с его стороны, вероятно, существовали. И, действительно, на первых порах он ей очень помог. Но потом случилось то, что случилось. Люди расходятся. И в России люди друг от друга уходят, а уж в Америке, наверно, тем более. Я с Барышниковым был знаком, но очень мало, а с Ниной они дружили. Он был такой молодой, с распахнутыми глазами... Но, правда, он был всегда, так сказать, себе на уме в некотором смысле – его все учили жить, а он делал так, как считал нужным. Его учили все, кто только мог. Может, он поэтому и сбежал. Ну, я смеюсь, конечно.
-Арсен Борисович, Нина изменилась за границей?
-Больше всего люди меняются с годами, конечно. Очень много людей, которые уехали и изменились. Нина, пожалуй, человек, который в наибольшей степени внутренне остался такой, какая она была здесь. Она остается сама собой... Но я бы сказал, что Нина стала терпимее все-таки. Она была очень нетерпимой в молодости.
-Вы часто ссорились?
-Конечно, ссорились. Но последние годы мы поняли, что уже ссориться нельзя, уже бессмысленно. Хотя мы все равно расходимся во взглядах на что-то. Иногда она мне за что-то выговаривает, а иногда я пробую объяснить, что она не вполне права. А теперь, честно говоря, она вообще звонит мне каждую неделю. Кроме того, последнее время она довольно часто в России бывает, к счастью, - у нее были здесь и выставки, и книги выходили, и вот сейчас одна в печати находится, книга о Барышникове... Мы надеемся, что она в этом октябре прилетит и мы снова, в очередной раз увидимся... Как она говорит: «Снова посидим на кухне».