Матисс: фабрика грез

...Радости сердце открою.
Глядя на радость мою, я пою:
Радость да будет с тобою!
Уильям Блейк

Оказывается, прозвище Голливуда, еще с двадцатых прошлого века привычно именуемого фабрикой грез, кем-то из собратьев-журналистов, а, может, изобретательных рекламщиков, было попросту украдено. Потому что дарующую радость живопись и разрисованные ткани Анри Матисса едва ли не с начала века прошедшего именно так, фабрикой грез, и называли.
Многие из вас, возможно, испытали эдакий, казалось бы, беспричинный приступ радости, заряд бодрости, когда разглядывали не подлинник даже, а хорошую цветную репродукцию одной из ярких оптимистичных картин Матисса, как, например, знаменитые его «Настурции». Это имя дал полотну сам художник, считая, что цветы, прекрасное порождение природы, не украшение даже, а часть нашей жизни, в какой-то степени, закодированное ее повторение: беззащитный тонкий стебелек, потом нежный, полный обещаний бутон, яркий, пьянящий ароматом раскрывшийся цветок, а после – опавшие лепестки, засохший стебель... Но брошены в почву семена – залог продолжения рода.
Картина как бы соединена еще с одним шедевром: настурции изображены на фоне другого холста, чье имя – «Танец». Потому что рядом с вазой, будто осыпанной цветками, несется опьяненный их красотой и запахом хоровод освободившихся хоть ненадолго от вражды, от ненависти и зависти, от мелочных забот людей. Помните, у незабвенного Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!».
Строку эту вспомнила я, когда, переполненная нечастой теперь в моей жизни радостью, стояла в огромном, одном из череды, зале новой выставки насыщенно ярких, напряженно красочных картин, тканей, коллажей, одежды Анри Матисса в музее Метрополитен. С задачей, невыполнимой для бригады психотерапевтов, Матисс справился играючи, хотя правильнее было бы сказать – рисуючи, с первого зала. Он и ставил перед собой и вообще перед искусством именно эту совсем-совсем непростую задачу – создать атмосферу праздничности, легкости, беззаботности для тех, кто утомлен повседневной суетой, грузом необходимости, тяжким безрадостным трудом.
И как же отлично у него это получалось! Движение и жизнь, волнующее цветосочетание и радость, радость, радость... «Я хотел бы, - как любил он говорить, - чтобы усталый, надорванный, изнуренный человек перед моей живописью вкусил покой и отдых».
«Матисс, пожалуй, самый близкий мне художник». Так ответил на мой вопрос, как же воспринимает он творчество великого француза, ставший классиком американской литературы Курт Воннегут, чьими романами-притчами, такими блистательными, например, как «Бойня номер пять», мы когда-то зачитывались. Узнала я Воннегута, присутствовавшего на церемонии открытия выставки, потому только, что по счастливой случайности, буквально за пару дней до этого, Нина Аловерт показывала мне в числе многих поистине исторических своих снимков и фотографию писателя, которого она навещала вместе с Сергеем Довлатовым. Столько лет прошло, а Воннегут абсолютно узнаваем, в свои 83 подтянут, энергичен, по-мужски обаятелен. «Матисс близок мне духовно, - продолжил писатель, - причем, с молодых лет. Уже тогда я его не просто почитал, я его, как бы это сказать, чувствовал. И он, живописец, оказал влияние на все мое творчество». А вот на вопрос об отношении к русским писателям ответ я получила несколько неожиданный: «В отличие от Матисса, их творчество депрессивно. Впечатление, будто они всегда в депрессии». Ну, что ж, сколько людей (и сколько классиков), столько и мнений.
Впрочем, депрессивные настроения и более чем пессимистический взгляд на общество, окружающую действительность да и на будущее, судя по его романам, настигали Воннегута не так уж редко. Но запомнилась мне накрепко жизнеутверждающая фраза, вычитанная в одной из его новелл: «Пристрелите меня, пока я счастлив». Я, разумеется, не цитирую, говорю по памяти. Но когда я произнесла это восклицание-афоризм вслух, старый писатель улыбнулся: «Вы с этим согласны?» Да! Конечно. Пожалуйста, пристрелите меня в тот миг, когда я почувствую себя счастливой. Как бы это было здорово!
У Матисса, как у всякого человека, а уж у художника, извечно остро реагирующего на все происходящее в особенности, многократно бывали и причины, и поводы для плохого, а то и угнетенного настроения, бывали и нервные срывы. Такова жизнь. Но он не позволял себе распускаться. Был человеком громадной силы воли, как-то непостижимо сосуществовавшей и с эмоциональностью, и с некоторой сентиментальностью даже. Но ведь вот что главное: умение находить в каждой ситуации, в каждом явлении, отношениях, подчас мрачном пейзаже нечто положительное, ростки радости и счастья. И это свое видение, ставшее стабильным мироощущением, отдавал своей кисти. Такова духовная основа его декоративного искусства. «Не знаю, пишу ли я «грамотно», но я выражаю чувства, рождающиеся во мне» - это его слова.
Так оно и есть. Все его творчество, декоративное в том числе, а декоративность свойственна, по сути, всему, что сотворил Матисс, это и есть он, его чувства, мысли, взгляды. «Натюрморт с голубой скатертью» из Эрмитажа (полотен из нашего родного Эрмитажа множество): какая буйная энергетика, какие полнокровные краски, прихотливые узоры скатерти на первом плане... Да ведь это и есть рисунок, осталось сдернуть скатерть со стола, и вот вам изукрашенное играющей фантазией декоратора полотнище.
Его тянуло к тканям и ткачеству. Это было, наверное, уже в его генах, он ведь и родился в семье, где из поколения в поколение все были ткачами. И немножко художниками, потому что узоры для тканей придумывали сами. Так что был Матисс и потомственным рисовальщиком, и потомственным ткачом. «Мы ткем, мы ткем, мы ткем...» «Он ткач, - писала одна из парижских газет. – Матисс отдает свое время ткачеству. Его карандаш – это его челнок, его мольберт – ткацкий станок, его живопись – уток и основа сотканных им полотен». Образно, не правда ли?
И вот ведь что интересно: когда говорим «полотна», речь идет не только о живописи, но и о реальных полотнах, им задуманных, сотканных и оформленных.
Он не любил край, где родился. Север Франции с вечными туманами, дождями и серостью его не вдохновлял. Любил палящее солнце и пылающие краски. Потому Средиземноморье, Испания, потом Алжир и Марокко влекли его куда больше. Он и обосновался наполовину в Ницце, деля свое время между ней и Парижем. На выставке мы видим его работы, выполненные на юге Франции или в арабских странах Северной Африки – а отсюда восточные мотивы, особая мавританская сюжетика, отсюда многочисленные его томные одалиски, невероятно эротичные, знойные красавицы, в изображении которых присутствует отнюдь не только сексуальность, но и трагизм: молодая, жаждущая любви женщина, загнанная хоть и в роскошную, но тюрьму.
Натюрморты, жанровые сценки, самые разные интерьеры или сочетание всего этого по принципу два, три, четыре в одном... И повсюду обязательный набивной текстиль – шторы, драпировки, скатерти, покрывала, коврики, женские платья, шали, обивка мебели, тканные обои – всюду на полотнищах рисунок, краски, дивные узоры самого Матисса.
Вот перед нами «Мадам Матисс в манильских шалях». Художник изобразил скромную сдержанную свою жену танцующей фламенко – буйство красок и страстей. Испанская тема долго после того, как побывал он в Мадриде, Кордове, Гранаде, Севилье, волновала его, и сказочные Альгамбра или Альканзар хоть каким-то элементом находили приют в его картинах. И в его тканях тоже. «Меня приводят в экстаз эти ритмы солнца, щедрых красок, особая ритмика каждого движения», - писал Матисс.
К семье относился художник с особой, трепетной любовью и теплотой, что находило подтверждение в его полотнах, в том числе в «Семейном портрете». Тут на фоне узорчатых ковров, диванов и шпалер оба сына, дочка и его Амели, жена, его опора, лучший друг и возлюбленная. И хоть одевалась она обычно в черное, на картине облачил он ее в яркое, пестрое, «цыганское» платье, подчеркнув скрытую страстность и неординарность ее личности.
Семья, очень дружная, была гаванью художника, его причалом. Хотя бывали и сбои: повзрослевший Пьер, которого так любовно писал отец мальчишкой, потом юношей, которого учил своему ремеслу (а без ремесла нет художника) и приобщал к искусству, вдруг поняв, что ему как живописцу до мастерства и славы отца не дорасти, взбунтовался и, пытаясь найти себя, бросил все и рванул за океан. Здесь, в Нью-Йорке, имя «Матисс» стало для Пьера своего рода паролем, открывшим ему двери местного бомонда, а, главное, американских коллекционеров и ценителей искусства. И стал Пьер видным галерейщиком и собирателем ценнейшей коллекции (сейчас она в музее Метрополитен). Но все это потом, а сколько пришлось пережить родителям в годы приступов депрессии и метаний Пьера! Утешением всегда была Маргерит, любимая преданная дочь.
И вот опять здесь, в «Главном» (а это и есть значение слова “метрополитен” ) музее Америки в часы презентации выставки декоративной живописи и тканей Анри Матисса царь-случай подарил мне еще одну короткую встречу – с сыном Маргерит, внуком великого художника Клодом Дютьюи-Матисссом. Бог отпустил ему такую же долгую жизнь, как деду, и, несмотря на преклонный возраст, Клод возглавляет компанию, занимающуюся наследием Анри Матисса. Он и сам известный, успешно выставляющийся художник. «Здесь немало работ из нашей семейной коллекции и из французских музеев и частных собраний», - говорит он.
- Но широко представлены и петербургский Эрмитаж, и американские музеи и коллекции?
-Да, я и не предполагал, что Россия и Америка будут так щедры и покажут своих бесценных «Матиссов». Кое-что я видел прежде только в репродукциях.
- И ваша оценка выставки...
- Очень высокая. И то, что здесь собрано почти все, что можно отнести к искусству декоративному, замечательно. Потому что дед считал, что это искусство всегда рядом с человеком, и он пытался передать атмосферу праздника, обещания чего-то радостного. Это и была концепция его творчества.
Чрезвычайно интересны и убедительны и портреты Матисса. Психологичны? – Безусловно. С элементами декоративности? – Разумеется. Причем декоративность не скрывает, а наоборот, выявляет, проявляет характер модели, как в портрете княгини Елены Голицыной, которая не раз позировала художнику, или его секретаря, собеседницы и друга последних лет Лидии Делекторской... Как видите, у Матисса было немало русских друзей. Много раз на полотнах художника можно увидеть и натурщицу Анриэтту Дарикарьер.
Свои модели одевал мастер в собственного дизайна платья, сшитые из им же сработанных тканей. И эта выставка дает нам возможность увидеть и эти ткани, и изделия из них, в том числе его знаменитые «румынские» блузы, которые носил весь Париж, и это интересно чрезвычайно. Точно так же, как интересна поразительная графика художника. Казалось бы, графика и декоративность? Без красок! А ведь сумел! Вот как в эскизе к знаменитой «Песне».
Он, Анри Матисс, стоял у истоков нового искусства, порожденного ХХ веком и предшествовавшими ему десятилетиями. И его творчество было взрывчато революционным, как и сам прошлый век.
Он был в вечных исканиях и всегда в первых рядах, шагал в авангарде таких новейших направлений искусства, как фовизм, кубизм, экспрессионизм, пробовал себя в натурализме и примитивизме, однако отошел от них. Но синтетичность его творчества освещалась ярким светом личности мастера, особости отношения к миру, его неповторимой художнической индивидуальностью.
Эту выставку нужно посетить непременно. А адрес музея Метрополитен вы знаете: он находится в Манхэттене, на углу 5-й авеню и 82-й улицы. Поезда метро 4, 5, 6 до остановки «86 Street»; автобусы М 1, 2, 3, 4, идущие вдоль 5-й авеню, - до входа в музей. Этот культпоход будет одним из самых радостных.