ПАРИЖСКАЯ ГОФМАНИАДА ПУШКИНСКОГО АВТОГРАФА

6 июня, в день рождения величайшего русского поэта, Внешторгбанк передал Пушкинскому дому автограф «На холмах Грузии», который был приобретен им в Париже у братьев-близнецов Андрея и Владимира Гофманов за 280 тысяч евро. Имеющие русские корни, братья Гофманы – скульпторы и архитекторы, работают в парижской мэрии, занимаются проблемами урбанизма.
- Андрей! Как же попал в ваши руки этот пушкинский автограф?
- Он продавался в Париже на аукционе в 1989 году, но тогда мы с братом не смогли его приобрести. Автограф находился в старинной французской коллекции. Видимо, им владел кто-то из потомков Каролины Собаньской по прямой линии... Потом нам удалось найти того, кто купил «На холмах Грузии» и перекупить автограф в 1991 году. Но в то время никто не знал, что этот автограф принадлежал Собаньской. Можно было предположить, что поэт вписал это стихотворение в альбом проезжей актрисе-иностранке, потому что на нем было помечено: «Импровизация Александра Пушкина в 1829 году в Петербурге», причем с ошибкой – «Пущкина». Только иностранка могла ошибиться в фамилии своего любовника. И мой брат подумал, что может быть это Собаньская, потому что в польском языке много таких звуков с «щ». К тому же в посвященном Собаньской стихотворении «Что в имени тебе моем» стоит дата 7 января 1830 года. То есть он мог обратиться к Собаньской дважды – в конце 1829 и в начале 1830 года. Мы обратились в Пушкинский дом в Петербурге и попросили проверить альбомы с пушкинскими автографами, в том числе и альбом Собаньской. Хранитель рукописей Татьяна Ивановна Краснобородько сообщила: то, что считается альбомом Собаньской, не альбом, а коллекция разных автографов, которые она собирала. В ней есть и Вольтер, и Фридрих Прусский, и т.д. Собственно, из альбома Собаньской как такового только один автограф - «Что в имени тебе моем». Сравнили два листа – они одного и того же размера. Оба позолочены с трех сторон и порваны сверху и даже согнуты одинаково, как будто бы они лежали когда-то в одном конверте. Когда же проверили почерк Собаньской под стихотворением «На холмах Грузии», стало ясно, что автограф принадлежал ей.
- У вас с братом общая коллекция?
- Сначала каждый из нас покупал самостоятельно, а потом мы решили объединить силы. Это позволяет нам делать ценные приобретения и меньше рисковать.
- Чем еще богата ваша коллекция?
- Самое важное, что у нас есть, - это автограф Лермонтова «Кинжал». Мы потеряли Пушкина и теперь держимся за «Кинжал», который купили на аукционе. Нам повезло, потому что никто особенно не обратил на него внимания... Еще у нас есть любовная переписка Сергея Есенина, которую мы обнаружили в Петербурге. Это письма 19-летнего поэта Вере Константиновне Горизонтовой, адресованные ей в дом Осипова в Трубецком переулке. Мы проверили и установили, что такой дом действительно существовал в Трубецком переулке. Это только первый шаг, потому что каждая находка – это настоящий детектив, требующий розыска всех данных. Если все подтвердится - значит, у Есенина тоже была Незнакомка. Есть у нас и рукопись Блока - «Обращение к Гейне». Поскольку наш отец Ростислав Гофман был музыковедом и хорошо знал композиторов, то у нас сохранились автографы Шостаковича, Свиридова, Прокофьева – их письма и партитуры. Мы имеем фотографию Глинки с его подписью... Мы храним автограф царской семьи – очень трогательное письмо Великой княжны Анастасии из Тобольска от 8 апреля 1918 года, адресованное Наталье Толстой, дочке великого писателя.
- Однако часть вашей коллекции разошлась с аукциона, который состоялся в Париже 12 мая 2004 года...
- Да, на нем был продан принадлежавший нам автограф Микеланджело. Это его заказ на мрамор с размерами, направленный в Карару, для фасада знаменитой церкви Сан-Лоренцо во Флоренции. Он был продан за 45 тысяч евро. Мы также выставляли письма Александра II его морганатической жене Екатерине Долгоруковой, грамоту, выданную царем Алексеем Михайловичем боярину Тургеневу, письма Мериме, где он цитирует Пушкина, и несколько вещей, связанных с Пушкинской выставкой, организованной в 1937 году в Париже Сержем Лифарем. Наш дедушка участвовал в ее подготовке.
- Ваш дед Модест Гофман был не только выдающимся пушкиноведом, но и поэтом-символистом...
- Он был большим другом Блока, который подарил ему свои лицейские тетради и рукопись «Снежной маски». К сожалению, они были утеряны. Рукописи лежали в чемодане, который дедушка забыл в гостинице. Когда он вернулся за чемоданом, рукописей там не было.
- Каким образом Модест Гофман попал в Париж?
- Граф Александр Отто-Онегин, друг сына Жуковского, создавший в Париже первый в мире музей Пушкина, передавал всю свою коллекцию России, но при условии, что он будет ее держать у себя до конца жизни. Но после революции, когда Франция не признавала советской власти, нужно было подтвердить этот договор. И для этого во Францию был послан наш дед. Он все оформил, и вскоре (в 1925 году) Онегин умер, а вся коллекция была передана Пушкинскому дому, где Модест Гофман был главным хранителем рукописей. Он отправил весь онегинский музей, а сам решил остаться во Франции.
- Почему же он остался?
- Еще в 1922 году его должны были расстрелять, но «простили», и Горький ему говорил, что боится за его жизнь. Его отец был тайным советником, все братья военные, ему нельзя было находиться в России. Дедушка остался с моим отцом во Франции, а бабушка вернулась в Россию с дочкой, которая умерла во время блокады. Но остался ее сын поэт Алеша Ремитян. Мы с ним дружим...
- Чем занимался ваш дедушка во Франции?
- Пушкиным, но не только. Он написал много книг по истории литературы - о Гоголе, Достоевском, Толстом, которые выходили здесь и на русском, и на французском языках.
- Изданы ли его книги в России?
- Нет, мы должны этим заняться. Мы передали дедушкины дневники Татьяне Ивановне Краснобородько, которая готовит к печати два сборника, рассказывающие о его деятельности... Модест Гофман умер в 1959 году, когда нам было по 14 лет, так что мы его хорошо помним. Дедушка всю жизнь собирал старинные картины и рисунки. В его коллекции была картина - и она у нас осталась, - приписываемая Тинторетто, замечательные рисунки из мастерской Микеланджело, Тьеполо... Он обычно дарил нам не игрушки, а старинные рисунки.
- Значит, вы унаследовали его коллекцию?
- Нет, мы сами стали собирать и предпочли этим вещам то, что покупали сами. У нас, например, есть замечательный рисунок - предположительно Микеланджело - с изображением Святого Андрея в сцене Страшного суда.
- Собирал ли Модест Гофман русских мастеров?
- Нет, он любил больше итальянское искусство, Ренессанс. Он знал, конечно, и русских живописцев - например, Льва Бакста, который нарисовал обложку для его сборника. Средств у дедушки было очень мало, но у него был очень хороший глаз, он умел находить ценные вещи. Мы сами собирали русских художников, у нас были четыре портрета Боровиковского, один из которых сегодня находится в Третьяковке.
- Гофман – не самая русская фамилия...
- Наш прадедушка Людвиг Леопольдович родился в Ковно – нынешний литовский Каунас, молодым приехал в Петербург и женился на русской. И так семья стала русской. Он был действительным тайным советником. По отцовской линии у нас североевропейские корни.
- Ваш отец тоже был страстным собирателем?
- Нет, он ненавидел все коллекции, потому что «пострадал» из-за отца, который слишком интересовался произведениями искусства, и все средства уходили на аукционы. Однажды дедушка купил 8 роялей и потом не знал, что с ними делать.
- Ваш отец Ростислав Гофман написал более 40 книг о музыке...
- В 50-е годы он преподавал философию в русском лицее в Париже. Там он познакомился и с нашей мамой – она была его ученицей. Девичья фамилия матери Гулунова, ее семья из Нижнего Новгорода. Дома мы все говорили по-русски, вот почему до 7 лет мы не знали французского языка. Отец, будучи большим любителем музыки, стал писать рецензии и книги о музыке и постепенно вошел в музыкальный круг Парижа. Он работал на французском радио, вел передачи на телевидении. Потом его стали приглашать в Россию, где он читал лекции, знал многих композиторов. Через него мы познакомились со Свиридовым, который подарил ему несколько музыкальных рукописей на стихи Блока, на стихи Есенина - «Деревянная Русь». Его книги о Шостаковиче, о Прокофьеве были переведены на многие языки, но в России пока не выходили.
- То есть России еще предстоит их открыть...
- Да. И, наверное, они представляют интерес. Шостаковича тогда на Западе очень критиковали, и отцу приходилось его защищать. Мы присутствовали на премьере 11-й симфонии в Париже. На том же вечере Шостакович играл на рояле свои прелюдии-фуги. А на следующий день рецензии в парижской прессе были ужасные – его музыку называли открытой пропагандой.
- В жизни Гофманов большую роль сыграл Серж Лифарь...
- Он был почти членом нашей семьи. Его хорошо знал дедушка, который, приехав в Париж, познакомился с Дягилевым. Тот тоже был помешан на Пушкине, собирал рукописи и старинные издания его произведений. Дедушка привез из Петербурга в Париж всю свою библиотеку и подарил ее Институту восточных языков, оставив себе некоторые ценные книги. И Дягилев купил у него старинные издания Пушкина... Отец редактировал все труды Лифаря, его книгу «Когда я голодал». А Лифарь издавал книги дедушки. Наконец, Лифарь был крестным отцом Андрея. И мы помним Лифаря, когда он еще танцевал. Он очень часто приходил к дедушке, с которым мы жили в одной квартире в доме 106 на улице Лекурб, рядом с русской церковью. После смерти Дягилева Лифарь выкупил его коллекцию. Кое-что Лифарь подарил Советскому Союзу, передал паспорт Пушкина, предисловие «Путешествия в Арзрум». Лифарь мечтал, чтобы в России поставили его балет. Жена Лифаря Лиллан продала письма Пушкина к Наталье Гончаровой Хаммеровскому центру, который подарил их Советскому Союзу... У нас остались переписка дедушки и отца с Лифарем, его личные записи, сделанные во время войны, когда он пишет, что «тело просит еще танца». После войны ему запретили танцевать в парижской Опере из-за его мнимых связей с немцами. Я был у него за два года до смерти в Глийон-сюр-Монтре, что в Швейцарии, чтобы собрать архив. Но его жена опасалась близких людей - будто хотела сохранить Лифаря для себя одной, очень ревновала его к друзьям. И умер он в одиночестве.
- Почему вы решили стать скульпторами, архитекторами?
- Нас с детства больше интересовала живопись и скульптура. В Париже мы учились у Юрия Анненкова, ходили к нему раз в неделю. Он нанимал натурщиц, которых обожал. Он вообще любил женщин. Мы хорошо знали и Осипа Цадкина, ходили на его занятия в парижскую академию «Гранд Шомьер».
- Андрей, ваша скульптура стоит на парижской авеню Домениль. Но вообще на берегах Сены русских памятников не так много - бюсты Толстого, Пушкина...
- Я помог установить бюст Дягилева год назад в театре «Шатле». Церетели хотел подарить большую скульптуру Бальзака в окружении его персонажей. Предполагалось поставить ее в саду парижского дома-музея Бальзака. Но проект мэрия не одобрила, и думаю, что не одобрит.
- Почему вы выбрали себе в качестве творческого псевдонима имя Садко?
- Потому что я уже работал в мэрии, писал рецензии о музыке и не хотел свои произведения подписывать тем же самым именем, считая, что искусство – нечто более высокое, чем остальная моя деятельность. Почему Садко? Потому, что это было мое первое музыкальное воспоминание. Отец, который обожал русскую оперу, очень часто ставил пластинку «Садко» Римского-Корсакова... Знаете, меня очень трогает поэзия Есенина, который говорил: «Я последний поэт в деревне». Это ощущение я передаю в моей скульптуре. Я имею в виду связь человека с природой, место человека во Вселенной. Русское искусство всегда несет в себе нечто философское и мистическое, тогда как французское - более легкомысленное и внешнее.
- Вы унаследовали любовь к музыке?
- Конечно. Скульптура совсем не исключает интереса к музыке. Когда наш отец скончался, он не закончил энциклопедию балета, и мы с братом завершали его труд. Книга была издана в 1981 году, и предисловие к ней написал Лифарь.
- Вы мне сказали, что, несмотря на то, что родились и всю жизнь прожили во Франции, но французом себя не чувствуете...
- Я не могу себя чувствовать совсем французом, потому что корни в жизни каждого человека имеют огромное значение.
Париж