Трижды лауреат неполуЧенной премии.

К 100-летию со дня рождения Георгия (Джорджа) Гамова

Отец американской водородной бомбы Эдвард Теллер называл его «ученым, начавшим в Соединенных Штатах теоретические работы, которые впоследствии привели к самому большому взрывному явлению, когда-либо осуществленному человеком». Сам же Георгий (Джордж) Гамов, о котором шла речь, своим главным вкладом в создание сверхоружия считал то, что он «перетащил в Америку Теллера».
Было это в 1934 году, когда «невозвращенец» Гамов получил должность профессора и заведующего кафедрой в столичном Университете Джорджа Вашингтона. В Америке он еще четыре года (пока его не исключили) оставался самым молодым членом советской Академии наук, хотя, по собственному выражению, уже «ходил под смертным приговором» социалистической юстиции. В Университет его рекомендовал физик-экспериментатор Мерл Тьюв из Института Карнеги, убедивший начальство, что Гамов - тот человек, который способен поднять физику в Вашингтоне до мирового уровня.
Двадцатишестилетний Теллер, которого Гамов взял на свою кафедру, читал тогда лекции по химии в лондонском университете. Родом из Будапешта, он уехал из Венгрии из-за нараставшего в его стране антисемитизма. Молодые люди познакомились в Копенгагене у Бора и однажды все пасхальные каникулы гоняли по Дании на мотоцикле Гамова.
Именно это путешествие и последовавший за ним переезд в Америку определили дальнейшую карьеру Теллера, ступившего, по словам его биографов, «на тропу, которая вела к извлечению энергии атома для целей войны и мира».
Уже через два года совместной работы Гамов и Теллер обобщают теорию одного из видов радиоактивности - бета-распада, а в 1938 году - проясняют вопрос о ядерных превращениях в звездах. Но это только начало американской половины жизни Гамова. А до этого были Одесса, Петроград-Ленинград и Европа...
Он родился в одном из красивейших и своеобычных городов у Черного моря сто лет назад - в 1904 году. В юности много читает, увлекается языками, математикой, физикой, в последних классах школы уже всерьез интересуется теорией относительности. В 16 лет становится студентом физико-математического факультета Одесского университета (называвшегося тогда Новороссийским), а через два года переезжает в научную столицу страны - Петроград.
Поистине подарком судьбы была для Гамова дружба со своими талантливыми ровесниками Дмитрием (Димусом) Иваненко, Львом Ландау (Дау) и Матвеем Бронштейном (Аббатом). Все мушкетеры, как они себя называли, стали впоследствии известными физиками-теоретиками, плодотворно сотрудничавшими друг с другом.
Их первые научные публикации появились, когда они еще были студентами. Но главные успехи были впереди. 24-летний Гамов открыл квантовую природу альфа-распада, Иваненко первым догадался о том, что атомные ядра состоят из протонов и нейтронов, Бронштейн, используя достижения квантовой механики и общей теории относительности, предсказал существование в природе новой элементарной частицы, гравитона, а многочисленные научные подвиги Ландау уже тогда ставили его в ряды гениев. Так что без преувеличения можно сказать, что друзья весьма успешно следовали своему девизу - «не быть знаменитым некрасиво».
Помимо учебы, Гамов еще и работал - сначала наблюдателем-метеорологом в Лесном институте, а потом преподавателем физики в Артиллерийской школе, где молодому человеку выдали военный мундир, в котором он снялся на нескольких любительских фотографиях. Позже, уже в Америке, эта история, по-видимому, сыграла свою роль в судьбе ученого, любившего похвастаться перед коллегами тем, как он служил полковником в полевой артиллерии Красной Армии...
В 1928 году университет посылает Гамова на научную стажировку в Германию, в Институт теоретической физики в Геттингене, где молодым ассистентом был Гейзенберг. Вскоре он представляет на институтском семинаре свою работу - теорию альфа-распада, одного из самых загадочных явлений ядерной физики тех лет. Новая теория не только хорошо объясняла экспериментальные данные, но также позволила впервые дать оценку размеров атомных ядер. Эта работа получила необычайно высокую оценку Макса Борна, Паули и затем Бора и Резерфорда. Именно она сделала двадцатичетырехлетнего русского студента общепризнанным классиком теоретической физики.
После стажировки в Геттингене Гамов получил приглашение Бора поработать год в Копенгагене. Потом были поездки к Резерфорду в Кембридж и к Эренфесту в Лейден. В январе 1929 г. Гамов рассказал Эренфесту о своей идее рассматривать атомные ядра как капельки жидкости, из которой, в частности, следовала возможность открытого через десять лет деления ядер. Вспоминая об этом, Гамов сказал: «Я и сам мог бы тогда предсказать деление ядер, - если б был поумнее».
В Советском Союзе с интересом и симпатией следили за его научными успехами. В научных кругах активно обсуждали и цитировали его статьи. Похвалила его и главная газета страны «Правда»: «Г.А. Гамов сделал открытие, произведшее огромное впечатление в международной физике. Молодой ученый разрешил проблему атомного ядра».
В 1932 году Гамова избирают в Академию наук, и он становится самым молодым членом-корресподентом за всю ее историю. Казалось бы, все идет прекрасно, но неожиданно ему отказывают в выезде на Первый международный конгресс по ядерной физике в Риме, где он должен был выступить с лекцией. Ее текст пришлось зачитать его приятелю Максу Дельбрюку, будущему Нобелевскому лауреату. После этого Гамова вновь и вновь приглашают в Европу и Америку, но власти не дают разрешения ни на одну из этих поездок.
Не желая поступиться своей свободой, молодой ученый с женой предпринимают две рискованные попытки нелегально покинуть страну. Сначала на надувной лодке они попробовали переплыть из Симеиза в Турцию, а в другой раз на лыжах перейти с Кольского полуострова в Норвегию. Обе авантюры не удались, и беглецам еще повезло - они не утонули в разбушевавшемся море, не замерзли в полярных снегах и оба раза остались не замеченными пограничниками.
Совершенно неожиданно следующим летом Гамова включают в состав официальной советской делегации на Сольвеевский конгресс в Брюсселе. Разрешения взять с собой жену он добивается с помощью Бухарина, лично встретившись со вторым человеком в государстве, Молотовым.
После конгресса Гамовы едут в Париж. Здесь физика ждут приглашения на работу от Марии Кюри, Ланжевена, Бора и Резерфорда. Гамов просит ленинградское начальство продлить ему заграничную командировку на один год. Получив отказ, ученый с женой окончательно решают не возвращаться на родину и осенью 1934 года уезжают из Европы в Америку.
Организованное властями «мнение советской научной общественности» по поводу поступка Гамова – «полностью исчерпав себя, продался за доллары», понятное дело, было «единодушным». Как вспоминает один из его коллег, «лет 30-40 назад можно было услышать от старожилов: «Он ведь не очень хороший человек; уехал, ... подвел Абрама Федоровича (Иоффе), который за него поручился. После этого физиков перестали пускать за границу». Возможно, кто-то и вправду считал тогда, что это как раз из-за Гамова «перестали пускать».
В том же году, когда уехал в Америку Гамов, на Запад больше не выпустили легально работавшего в Англии и в очередной раз посетившего Москву П.Л. Капицу. Удивительно, что даже он, прекрасно знавший Сталина и его окружение, не может сдержать раздражения и пишет жене: «Джонни гордились как первым молодым знаменитым ученым. Глава правительства благословляет его на путешествие, а он, мерзавец, не возвращается. Что притягивает его на Западе, в капиталистических странах? Джонни никогда не будет играть первую скрипку, и кроме как в Америке ему нигде не устроиться».
О том, как Гамов «устроился» в Америке, уже говорилось. До начала Второй мировой войны он и Тьюв организовали и провели в Вашингтонском университете пять международных конференций, в которых, кроме других видных ученых, участвовали Нобелевские лауреаты Бор, Ферми, Бете, Чандрасекхар, Дельбрюк. По общему признанию, эти конференции оставили заметный след в развитии физической науки в Соединенных Штатах.
Причину того, что Гамова не привлекли к работам над американской атомной бомбой, некоторые видят в том, что этого веселого и общительного человека сочли недостаточно серьезным для участия в столь секретной программе. Возможно, свою роль сыграло и то, что ученый прибыл за океан из «стана будущего врага». Однако уже тогда Гамов вместе с Эйнштейном занимались физикой и технологией обычных, не ядерных боеприпасов для Военно-морского флота Соединенных Штатов. А в 1948 году, «после Хиросимы», как всякий раз подчеркивал Гамов, его подключили и к работам по созданию водородной бомбы. В Лос-Аламосе он снова встретился с Теллером, который всегда называл термоядерные реакции в звездах «гамовскими играми», считая их предметом особых научных достижений и заслуг своего друга.
Свои работы в области астрофизики и космологии Гамов всегда называл среди самых важных. По его словам, он еще со времен ленинградской юности пытался «скрестить космологическую науку с ядерной физикой». Первый успешный шаг на этом пути был сделан им в молодости в работах по ядерным источникам энергии звезд и Солнца в том числе. Следуя за своим учителем Фридманом, построившим картину расширяющейся Вселенной, он первым доказал, что уже в самый начальный миг своего рождения она была очень горячей. И предсказал, что остатки этого теплового электромагнитного излучения сохраняются до сих пор в виде космического фона.
В 1950 году Гамов объявил, что скорее всего температура этого реликтового, как его потом назвали, излучения составляет примерно 3 градуса Кельвина. Прошло 15 лет, и американские радиоастрономы Арно Пензиас и Роберт Вилсон открыли космический фон и измерили его температуру: она в точности совпала с предсказанной Гамовым! Это было самое крупное событие в космологии со времен открытия Эдвином Хабблом в 1929 году предсказанного Фридманом расширения Вселенной.
Когда в 1967 году на симпозиуме в Нью-Йорке Гамова чествовали его коллеги, единственными, кто уклонился от поздравлений, были советские участники. По их рассказам, Гамов был к концу симпозиума, как говорится, не то чтоб очень пьян, но «весел бесконечно». Через десять лет после его смерти Пензиас и Вилсон получили Нобелевскую премию. Эту премию разделил с ними П.Л. Капица - их работы объединили по признаку низких температур.
Но вернемся в 1940-е годы. Темой первой послевоенной конференции в Вашингтоне были «смежные проблемы физики и биологии». С тех пор Гамов не выпускал события в биологии из своего поля зрения. Однако по-настоящему он занялся проблемами науки о жизни после случайной встречи со своим приятелем Нобелевским лауреатом Луисом Альварецом. Тот держал в руках последний номер журнала «Nature». «Смотри, - сказал он Гамову, - какую потрясающую статью написали Уотсон и Крик!» Это была знаменитая работа о структуре ДНК. Так в жизни Гамова началась новая, «генетическая» полоса.
В 1954 году он публикует статью, где первым ставит проблему генетического кода, доказывая, что «при сочетании четырех белков тройками получаются 64 комбинации, чего вполне достаточно для записи наследственной информации». На заданный в одном из поздних интервью вопрос о работе, которая доставила ему больше всего удовольствия, Гамов ответил: «Пожалуй, биология; это было нечто совсем новое, и так занятно было разгадывать коды...» Вскоре после его смерти, в том же 1968 году американцы Холли, Коран и Ниренберг получили Нобелевскую премию за расшифровку генетического кода.
«В истории науки, - пишут известные российские физики М.Е.Перельман и М.Я.Амусья, - был, по-видимому, лишь один человек, три открытия которого заслуживали Нобелевских премий, и который не получил не только их, но и куда менее значительных наград. Награды и почести за эти открытия и их приложение и развитие получили другие, продолжившие его работы. Это – Георгий Гамов, столетие которого отмечается в этом году» И далее ученые перечисляют эти три теории: квантовой природы альфа-распада, на базе которой, в частности, были развиты представления о работе квантовых устройств современного хай-тека; горячей Вселенной с вытекающим из нее существованием космического реликтового излучения, и генетического кода, то есть способов передачи наследственной информации в живых объектах, включая человека.
Первая из этих работ была сделана в России, где он родился, две другие - в Америке, где прожил вторую половину жизни. Гамов любил и ту и другую страну, и обе они могут им гордиться.