Талант, вырвавшийся на волю

Еврей – символ вечности
Лев Толстой

В самом старом в мире Еврейском музее (том, что расположился в Манхэттене на углу 5-й авеню и 92-й улицы) снова очень интересная, в полной мере историческая выставка работ еврейских мастеров XIX века. Название экспозиции более определенно: «Непредвиденное появление еврейских художников в Европе XIX столетия».
Почему непредвиденное, скажете вы, разве не встречали мы еврейские лица на гениальных полотнах Рембрандта? Кто может забыть его «Старого еврея», «Еврейского врача», «Еврейскую невесту», старика-отца в «Блудном сыне», да и множество других персонажей рембрандтовских библейских картин, как не забыли образы еврейских пророков и героев, созданные Тицианом, Тьеполо, Микеланджело и т.д. и т.д.
Но все эти великие имена еврейскими именами не были, в истории изобразительного искусства до XIХ века еврейских имен вы вообще не найдете. Потому что существовало табу: запечатлеть лицо, фигуру живого существа еврею было запрещено. Сколько талантов было погребено! А ведь пращуры оставили превосходную керамику с дивными лепными жанровыми сценками, мозаику, статуэтки, что видели мы и в отделе древнего Ближнего Востока в американском музее Метрополитен, и в израильских музеях, и в берлинском Пергамоне, и, конечно же, в нью-йоркском Еврейском музее.
Кто же первый возродил художественные традиции далеких предков, кто и когда оживил их талант, спрятанный от мира столько веков? На вопрос этот можем мы ответить абсолютно точно: в начале XIX века в немецком Франкфурте мастер портретной и жанровой живописи Мориц Даниэль Оппенгейм. Он стал отцом иудаики, т.е. направления изобразительного искусства, отражающего, показывающего еврейскую жизнь во всех ее ипостасях, воссоздающего на полотне, холсте, дереве, бумаге образы евреев, не только конкретных людей, но и образы – обобщения, такие, скажем, как гениальный «Витебский ребе» или «Еврей в красном» Марка Шагала, как старик в потрясающей картине Иегуды Пэна «Последняя суббота», как «Портной» умершего недавно в Нью-Йорке винницкого художника Михаила Лошака – гравюра, с которой лепил незабываемую роль дамского портного Иннокентий Смоктуновский.
Оппенгейм был Первым. Он не вошел, а вломился в мир европейского искусства, этот мальчик из эмансипированной еврейской семьи. Он стал учиться живописи, стал писать, и это он, отряхнув прах от ног своих, подобно ряду немецких евреев, вырвался из гетто, запечатлев на полотне его праздники и будни, радости и печали, а главное - его людей. Мы видим лица, одежду, утварь, даже то, что подано на стол. Эффект присутствия поразительный: вот я на шумной и веселой свадьбе – взволнованный жених и очаровательная в трепетной своей юности невеста под хупой (под открытым небом, разумеется). Головы молодых покрыты одним покрывалом, что означает – жизнь у них теперь одна на двоих. И выразительнейшие типажи – родители, гости, зеваки и обязательный скрипач на высоком крыльце, еще не вознесшийся на крышу, но уже самый яркий образ в объемной этой композиции. Мы будто слышим звуки скрипки, без которой не обходилась ни одна еврейская свадьба.

Скрипочка – закорючечка
Пусть пиликает – веселит.
Буду витать и радоваться,
Как целую жизнь назад…

Удивительные строчки написал Давид Шраер-Петров. Что ж, будем витать и радоваться, читая повесть о той отлетевшей жизни, повесть, написанную Морицем Оппенгеймом.
На нынешней выставке представлено девять работ художника, одна интереснее другой. Вот еще одна невеста – 17-летняя Шарлотта Ротшильд, дочь главы неаполитанского банкирского дома. Вы читали, наверно, о старом Ротшильде, основавшем банк во Франкфурте и разославшем пятерых своих сыновей в пять разных стран, где и стали они знаменитыми финансистами. Кстати, Мориц Оппенгейм, путешествуя по Италии, познакомился с отцом Шарлотты – Карлом фон Ротшильдом, оценившим по достоинству талант молодого портретиста и заказавшим ему сразу несколько портретов. Художник стал вхож в дома Ротшильдов в Лондоне, Вене, Париже, получил бесчисленные заказы и писал портреты банкиров и их домочадцев так же, как и в родном Франкфурте, отчего и называли его художником Ротшильдов, а потом добавили к этому прозвищу еще одно – Ротшильд среди художников, оттого что был он популярен, заказов имел множество, а стало быть, человеком был благополучным. Благополучие, рожденное трудом и талантом. Известность художника была столь велика, что о присвоении ему звания почетного профессора Веймарского университета ходатайствовал сам Гете.
Оппенгейм никогда не был в Америке, но идеи американской революции увлекли его, он почитал Джорджа Вашингтона, провозгласившего принцип «свободы и равенства детей Авраамова происхождения». И вот мы стоим у картины «Возвращение еврейского добровольца с войны за независимость к своей семье, живущей по старым обычаям» и можем взглянуть в глаза юного солдата, одного из многих воинов-евреев, храбро боровшихся за свободу своей страны в американской армии.
Оппенгейм не был только иудаистом. Как и других еврейских художников, его занимали темы разнообразнейшие, подчас в творчестве этих мастеров превалировавшие: пейзажи, жанровая и портретная живопись, батальные сцены, библейские сюжеты, женская красота, в том числе прекрасные эротичные, ну, словом – жизнь.
Глубочайшее постижение природы, внимательнейшее наблюдение за ней, полное – духовное и душевное – с ней слияние стали основой творчества на протяжении всей жизни великого Яакова Камиля Писсарро, того самого, о ком другой великий живописец Поль Сезанн сказал: «Без этого еврея не было бы импрессионизма». Отцом, патриархом импрессионизма называли Писсарро не только потому, что был он в числе зачинателей этого ныне любимейшего направления, в известной степени определившего общечеловеческий, общефилософский смысл современного искусства, но еще и оттого, что был он для своих сотоварищей по-отцовски заботливым старшим другом (его так и звали – папаша Писсарро), но еще потому, что никакие трудности, нищета, болезни, жестокое критиканство не смогли заставить его свернуть с избранного пути. Четыре экспонируемых полотна гениального импрессиониста по-разному высвечивают «… его строгий и серьезный стиль, особое уважение к правде и точности в искусстве, сильную несокрушимую волю… Писсарро – тот художник, который мне нравится», - так писал Эмиль Золя.
С восторгом любуемся мы поэтическими холмами Понтуаза, площадью перед парижской оперой (это один из городских пейзажей, которые тяжкобольной полуслепой художник, лишенный возможности работать на пленэре, писал, сидя у окна), в глубокой задумчивости стоим перед трагическим полотном «Старушка, штопающая старое платье».
Жак Эмиль Брандон так же, как Камиль Писсарро, был художником французским до мозга костей. Еврейская тема пришла к нему позднее, но раскрылась во всей полноте, о чем свидетельствует его большое, духовно насыщенное полотно «Молчаливая молитва», его «Хедер». Ведь, где бы ни жили евреи - во Франции, Германии, Англии, Польше, России, Средней Азии – мальчишки ходили в хедер. Учились.
Совершенно иной пласт еврейской жизни открывают нам художники Англии, создавшие особую ветвь викторианского искусства и показавшие жизнь лондонского Ист-Энда, в котором и жила, в основном, еврейская беднота и люди позажиточней. Имя английского первого еврея, члена Королевской академии живописца Соломона Харта для нас не ново, а вот творчество художников династии Соломон незнакомо вовсе. Между тем все они – Абрам, Симеон, Соломон, Ребекка – талантливы и самобытны. Лиризм «Любовного письма», трагический «Арест дезертира» Ребекки Соломон, «Скрижали завета» – оригинальное библейское полотно Симеона надолго остаются в памяти, особенно его «Голова святого Петра». Буря чувств, глаза – не фанатика, а человека, уверенного в правоте своих исканий. Ум. Воля. Доброта.
Из Лондона прибыли на побывку в Нью-Йорк впечатляющие живописные панорамы польского художника Самуэля Гиршенбаума, в работах которого -концентрированный, в кулак сжатый протест против насилия, против террора. А разве погромы не были страшной террористической акцией? Еврейское кладбище в Кракове – поваленные памятники, разбитые плиты, свежие, наспех вырытые могилы. И чудом, Божьим соизволением уцелевшие вдовы и сироты, над могилами стенающие. Та же тема у Маврикия Минковского: страдания тех, кому удалось спастись.
Галиция – тоже часть Польши и бывшей «под Польшей» Западной Украины. Именно там начался в Российской империи так называемый еврейский ренессанс, а провозвестниками его были Исидор Кауфман и Маврикий Готлиб, чьи библейские сцены впечатляют необычайно, особенно его «Христос в Капернауме»: рыдающая женщина, тяжко задумавшийся старик, во всем сомневающийся жирный торговец и – вдохновенный Учитель, на плечах которого, по обычаю предков, талес.
Но вернемся снова в Германию. Центральной фигурой немецкого искусства последней четверти XIX, а следом за ней и первых трех десятилетий ХХ века, безусловно, был Макс Либерман, зачинатель немецкого импрессионизма, замечательный живописец и график, президент Прусской академии художеств. Дважды сумел он сломать самого себя, сделав бросок от традиционализма к импрессионизму, а потом, игнорируя стандарты, и к новому искусству протеста, положившему начало искусству современному. Это Либерман организовал и возглавил объединение художников-новаторов, знаменитый Сецессион, т.е. раскол, отделение – от рутины, от бездумной, почти механически выполняемой живописи, скульптуры, графики. На выставке видим мы работы Либермана разных периодов, но объединяют их внимательнейшее отношение и знание жизни простых людей и, конечно, талант живописца. Человек энциклопедических знаний, стойкий в своих убеждениях, презиравший тех своих соплеменников, которые старались отречься от всего еврейского, перекраситься и перестроиться (что в Германии было в ходу и что не помогло в страшные годы фашизма – отступников убивали точно так же, как и остальных евреев). Человек умный, волевой и целеустремленный – таким видим мы Либермана на превосходном его «Автопортрете с соломенной шляпой».
На выставке собрано много автопортретов. Мы словно знакомимся лично с теми художниками, чьими работами украшены музейные залы, ведь автопортрет – зеркало души, разговор художника с самим собой, попытка разобраться в себе, понять, кто ты есть, каков твой характер, поступки, мечты, притязания, определить свое отношение к жизни и к людям. Они пришли сюда, перешагнув через столетие: какие лица – красивые, добрые, интеллигентные. Вито д’Анконе, Эдуар Моис, Маврикий Готлиб, Соломон Джей Соломон, Якоб де Хаан, Иосиф Израэльс – Италия, Фрация, Англия, Галиция, Голландия… А вот юношеский портрет Оппенгейма, вот Лессер Ури, один из соратников Либермана, художник замечательный, думающий, провидец – таким и предстает он на автопортрете.
И знаменитый автопортрет Писсарро, написанный им в год смерти. Позади более 1600 работ, которые говорят о высочайшем уровне почти полувекового творчества гениального мастера. Перед нами - старый еврей с седой, какой-то прозрачной бородой. Пристально и доброжелательно смотрит он вдаль. В глазах – мудрость и вера в человека. Камиль Писсарро считал, что «человек должен быть уверен в успехе до конца, даже тогда, когда кажется, что надежды уже нет».
Только так.

Выставка продлится до середины марта и посмотреть ее нужно непременно. Добраться до музея можно поездами метро 4, 5, 6 до остановки «86 Street».