АЛЬФРЕД ШНИТКЕ: «ВО МНЕ НЕТ НИ КАПЛИ РУССКОЙ КРОВИ, НО КОМПОЗИТОР Я РУССКИЙ»

1993 год... На музыкальных встречах во французском курортном городке Эвиане, которыми на протяжении многих лет руководил Мстислав Ростропович, впервые была исполнена увертюра к балету «Пер Гюнт», сочиненного Альфредом Шнитке. Сам композитор приехал на фестиваль из Гамбурга, в котором поселился несколько лет назад. В тот год в Эвиане он дал мне интервью, которое по каким-то причинам в течение долгих лет оставалось на пленке. Вот о чем тогда у нас шла речь.
- Вы недавно написали музыку для спектакля «Доктор Живаго». Это ваша новая вещь?
- Абсолютно новая. Причем ее написанию предшествовал довольно продолжительный спор. Юрий Петрович Любимов настаивал на том, что «Доктор Живаго» – опера, для меня же это не опера, а просто спектакль с большим количеством музыки. Хотя там временами и стилизуется этот жанр в пародийной, я бы сказал, форме. Однако, повторяю, это музыка к спектаклю, а не опера.
- Почему вы решили написать музыку к любимовской постановке?
- Это давнишняя идея Юрия Петровича, и, должен признаться, и моя тоже. Я пытался первый раз писать музыку к стихам « Доктора Живаго» в 1968 году, когда мы жили в Переделкине, но тогда не получилось того, что я хотел. Сейчас я написал музыку к спектаклю, а не к циклу стихов в конце книги.
- Вам часто приходилось сочинять музыку на тот или иной роман или на стихи?
- К сожалению, не часто. Я писал много музыки к фильмам, но гораздо меньше – к спектаклям.
- Напомните, пожалуйста, для каких именно фильмов?
- Я сотрудничал с Игорем Таланкиным - называю режиссеров в том порядке, в котором с ними работал. С ним я сделал несколько фильмов и, в частности, первую картину, которая называлась «Вступление». Потом были другие фильмы - например, «Дневные звезды». Кроме этого, я работал с Элемом Климовым в лентах «Похождение зубного врача» и «Агония». Сотрудничал несколько лет с Александром Миттой и написал музыку к фильму «Арап Петра Великого» и к нескольким другим... На меня произвел сильное впечатление его небольшой фильм «Клоуны и дети».
- Сейчас Митта снимает фильм о вас?
- Он делает много разных вещей, в частности, этот фильм. Еще я работал с Андреем Хржановским, который делал так называемые мультипликационные фильмы, но они несколько шире по своему жанру. Я имею в виду такие картины, как «Стеклянная гармоника», и трехсерийную - о Пушкине.
- Вы столь же серьезно относитесь к написанию музыки к фильму, как и к сочинению классических произведений, или для вас это все-таки другой, более легкий жанр?
- В принципе я отношусь достаточно серьезно, но хочу упомянуть другую причину, которая меня в каком-то смысле вынуждала - независимо от моего отношения к фильмам - к сотрудничеству с кинематографом. Много десятилетий я практически мог зарабатывать только тем, что работал в кино. И хотя исполнялось все, что я писал, но это не было для меня материальной поддержкой.
- А согласились бы вы сейчас написать музыку к хорошему фильму?
- Я и сейчас иногда соглашаюсь. Назову сделанную недавно совместно с моим сыном восстановленную ленту Пудовкина «Конец Санкт-Петербурга». Это картина 1927 года, и для меня было очень ново работать в кино, сделанном в то время, когда еще музыки для фильмов в таком качестве не существовало.
- Чем занимается ваш сын?
- Он композитор.
- Вы сказали, что долгое время кино для вас было главным источником существования. Когда же вы, наконец, смогли жить без сочинительства музыки для кинематографа?
- Я бы сказал, что это произошло где-то в 1984 – 85 годах. Практически я перестал работать в кино в 1985 году. До картины Пудовкина работал всего один раз – дописывал музыку к фильму «Комиссар», которую сочинял 20 лет назад.
- Какова была ваша эволюция как композитора?
- Я, к сожалению, рассказать об этом не могу.
- Что интересного, на ваш взгляд, происходит в современной классической музыке – будь то в России или за ее пределами?
- На Западе я бы назвал произведения Штокхаузена... Но если бы сейчас я стал перечислять имена, то неизбежно был бы субъективен. Что касается России, то я выделил бы творчество Эдисона Денисова, Софии Губайдулиной, Бориса Тищенко, Сергея Слонимского. К сожалению, я мало знаком с музыкой Галины Уствольской, но то, что я слышал, меня очень заинтересовало. И еще чрезвычайно интересен живущий в Киеве Валентин Сильвестров. Я еще упоминул бы двух композиторов Буцко и Караманова – композитора, которого почти никто не знает, но для меня чрезвычайно важного.
- Есть ли какая-то специфика русской современной музыки?
- Конечно, есть, несмотря на все сомнения, которым подвергается каждый раз новый виток развития. Не сразу осознается, что это новое, но тем не менее глубоко национальное.
- Композитор ощущает себя русским, немцем, французом или же музыка и ее сочинители представляют собой нечто наднациональное?
- Мне кажется, что любое отношение к музыке с чисто национальной точки зрения может привести к каким-то неточностям и ошибкам.
- Однако говорят же, например, что Глинка – сугубо русский композитор...
- Это, безусловно так, но, кроме того, Глинка интересен как композитор вообще, на что, к сожалению, некоторое время недостаточно обращалось внимание.
- Иногда любители классики жалуются, что современная музыка им непонятна. Чем вы это объясняете – их невысокой музыкальной культурой или слишком сложным языком? Глядишь, публика, которая всегда отстает от творчества великих авангардистов, оценит современных композиторов лет через 10 - 20?
- Возможно, так оно и произойдет. Один из недавних тому примеров – довольно долго продолжавшееся недостаточное понимание творчества Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, которое, слава Богу, теперь уже преодолено. А это было еще совсем недавно.
- Иными словами, через какое-то время современные композиторы будут так же популярны, как Моцарт, Гайдн или Бетховен?
- Этого никто не может сказать. Что они не будут забыты – есть надежда.
- Существует ли в ваших произведениях какое-то послание или они являют собой чистую музыку подобно тому, как существует чистое искусство?
- Дело в том, что музыка в большинстве случаев не имеет программы, и она, действительно, как бы чистая музыка. Но как только делается попытка перевести ее содержание на словесный язык, так возникают препятствия, которые не помогают развитию музыки.
- Надо ли пытаться музыку объяснить словами, трактовать ее или в этом нет необходимости?
- Мне кажется, такой необходимости нет. Иначе зачем нужна тогда музыка, которая пишется нотами, а не словами?
- Но ведь Чайковский иногда объяснял свою музыку - и не только он один...
- Я надеюсь, что эти объяснения не были полными.
- Из чего все-таки возникает музыка?
- Простите, я этого не знаю. Но возникает она неизбежно.
- А справедливо ли называть какую-то музыку философской? Надо ли ей вообще давать определение?
- Я опасаюсь, что когда есть много словесных объяснений, тогда недостаточно нот. Существуют многие авторские комментарии, на которые часто ссылаются, - и в частности, Стравинского. Однако мне приходит в голову, что автор в них, быть может, не очень был серьезен - сознательно или нет. То есть в его музыке есть гораздо больше, чем показалось самому композитору.
- Сыграла ли философия какую-то роль в вашем творчестве?
- Какую-то, конечно, сыграла. Если бы я назвал несколько имен, то, возможно, был бы не очень точен, ибо могу многого не знать. Огромное впечатление производил Ницше, но, может быть, потому, что я мало читал философских книг. Помню единственную прочитанную мной книгу Ортега–и-Гасет «Восстание масс», но других его произведений я не знаю.
- Не возникло ли у вас после прочтения Ницше желания переложить ваши впечатления на музыку?
- Связь существует, но не в такой форме.
- Вы сейчас живете в Германии?
- И в России тоже, а большей частью - в Германии, в Гамбурге. Но везде продолжаю писать музыку так, как ее писал всегда - независимо от того, где живу.
- Наверное, в Германии у вас лучше условия для творчества?
- Конечно, так получилось, что сейчас я больше живу в Германии, но тому ряд причин, включая ту, что из-за болезни я полтора года не был в России. И когда я туда приехал, для меня это было каким-то новым ощущением.
- Вы себя считаете композитором русским или немецким?
- Сам я зачислил бы себя скорее в русские композиторы, хотя во мне нет ни капли русской крови. И я знаю почти так же хорошо немецкий язык, как русский... Я начал говорить по-немецки, а потом по-русски. Но вся моя жизнь прошла в России, и поэтому, независимо от всего остального, я ощущаю себя русским.
- Нет ли у вас чувства обиды по отношению к стране, в которой вам пришлось немало претерпеть?
- Претерпел, разумеется, многое, но кому не пришлось?
- Замечательный художник Владимир Янкилевский оформил одну из ваших пластинок. С вашей точки зрения, ему удалось передать суть вашего произведения?
- Его картина существовала задолго до выпуска пластинки, и когда со мной советовались, я сказал, что мне больше всего близок Янкилевский, и поэтому пластинка вышла с его картиной.
- Вас не беспокоит то, что русские музыканты и композиторы в силу разных причин разъехались по всему миру?
- Я знаю многих исполнителей, для которых практически мало что изменилось из-за того, что они живут и в России, и в США, и в Германии. Они живут прежней жизнью. Сменилась как бы публика, но мне кажется, что все это утрясется и станет привычным. Слава Богу, продолжают существовать прекрасные музыканты, и на меня произвел огромное впечатление Игнат Солженицын (пианист, сын великого русского писателя, который выступал в тот год в Эвиане – Ю.К.). Он один из совершенно необычных и поэтому необъяснимых музыкантов, от которого я жду очень многого.
- Кто же ваши любимые композиторы?
- Среди любимых композиторов я бы назвал в первую очередь Баха, Густава Малера, а из современных Дмитрия Шостаковича и Карлхайнца Штокхаузена.
- Когда вы сочиняете то или иное произведение, то видите ли вы его будущего исполнителя?
- Конечно, и вижу, и слышу. В частности, Юрия Башмета, с которым у меня давние отношения, и для которого я написал два произведения. Помню, что альтовый концерт для него я сочинял недолго, но думал о нем перед этим 9 лет.
- Для исполнителя, наверное, чрезвычайно лестно, что великий композитор сочиняет специально для него. Вы писали музыку и для Ростроповича?
- Да, и, в частности, недавно написал для него сочинение, которое, может быть, скоро будет исполнено. Оно посвящено Мстиславу Леопольдовичу не как виолончелисту, а как главному дирижеру Вашингтонского национального оркестра.