Пельмени по-итальянски

 Август. Рыжее лето катится к закату. Красивейшие туристические объекты, захватывающая архитектурная мозаика, знакомство с родиной пресловутой мафии, Неаполитанский залив, Везувий, оттуда вдоль “голенища сапога” до порта Чивитавеккья… На комфортабельном израильском судне мы (две семьи коллег по работе) на пятый или шестой день двухнедельного путешествия пришвартовались в порту, ближайшем к бурлящему мегаполису — столице Италии.

 

Русскоязычный гид рассказал нам о колыбели римской цивилизации, о ее захватывающем историческом прошлом, провел интересную экскурсию по улицам и главным достопримечательностям Вечного города. Потом “подарил” три часа свободного времени, дабы мы могли полюбоваться крупнейшим в мире собором святого Петра, Колизеем, побывать на площади Витторио и у Фонтана желаний...

 

Вот тут, пожалуй, начинается та самая история, которую и предлагаю читателям.

 

У моего сменщика (с его слов, самого младшенького в “трехдетной” семье) напрочь отсутствовало стремление посетить знаменитый фонтан Треви. 

 

Между нами говоря, последние дни он грезил лишь одним заветным желанием. Не знаю как бы это помягче сказать. 

Дело в том, что на круиз-теплоходе туристов кормили довольно вкусно и сытно. Моему напарнику Фиме, чей живой вес и без того был равен ста четырем килограммам, очень уж не терпелось ознакомиться со всем разнообразием блюд, которыми нас потчевали. Его супружница Аннушка, обаятельная пергидрольная блондинка с пышными формами, души не чаявшая в своем Геракле, медоточивыми устами, как могла отговаривала слушавшего вполуха мужа-гурмана от этой затеи, но безрезультатно. Его убеждать — это все равно, что микроскопом гвозди забивать.

 

Как-то за обедом нам подали по тарелке обыкновенных сибирских пельменей. Три десятка отнюдь не мелких изделий из теста Фимочка проглотил минуты за три. Затем, громко вздохнув, чеканя каждое слово, выдал небольшой экспромт (за ним это иногда водилось):

 

В честь итальянской столицы — города Рим

Клянусь, что съем пельменей “меа вэ-эсрим!”

 

Невооруженным взглядом было видно, что человек изголодался, и, быть может, ему осталось всего ничего до летального исхода. Не сговариваясь, мы почти одновременно придвинули свои еще не тронутые порции поближе к “полиглоту”. Необходимо было срочно спасать мужика от голодной смерти. Без видимых усилий расправившись с содержимым трех глубоких тарелок, возвращенный к жизни человек сыто улыбнулся.

 

Но сто двадцать пельмешек, поглощенных практически одновременно, сделали свое гнусное дело. Аннушка поведала нам по секрету, что с тех незабываемых счастливых минут, когда ее записной красавец последний раз посетил уютный каютный туалет, прошло долгих семьдесят часов. Минувшей ночью бедняга метался, как раненый тюлень, не находя себе места.

Надеюсь, теперь вы поняли, какое банальное человеческое желание одолевало страдальца, умудрившегося отрастить солидное брюшко, какое бывает лишь у женщин на десятом месяце беременности. В свои пятьдесят с большим хвостиком он уже давно перестал лелеять мечту выглядеть “на все сто”.

До Ефима дошла простая истина: здоровье не купишь ни за какие деньги, но зато расплачиваться им приходится довольно часто.

 

Не успели мы отойти от гида, как Фимчик настойчиво дал нам понять, что необходимо срочно отыскать аптеку. Вообще-то он обладал таким даром убеждения, что ему охотно давали в долг даже банкоматы. 

Словом, через минуту мы подчинились лапидарной, но зычной команде бывшего старшины: “Вперед! В аптеку!” (Мне даже почудилось: “В атаку!”). 

 

Что вам сказать? Спустя четверть часа наша еврейская поисковая группа в полном составе подгребла к порогу одной из центральных римских аптек. Вести “переговоры” большинством голосов (при одном воздержавшемся) поручили мне. Хотя, признаюсь, итальянским я владею значительно хуже, чем английским, на котором безупречно считаю до десяти, почти без акцента произношу “ай лав ю” и “гуд бай”.

 

Едва заметным кивком поздоровался с фармацевтом. Мои спутники последовали примеру вожака. Мужчина в белоснежном халате сверкнул линзами дорогого пенсне и покровительственно отвесил низкий поклон.

 

Не уверен, сумеете ли вы представить себе разговор двух глухонемых. Минуту я переминался с ноги на ногу и молчал, не зная, с чего начать монолог. Наконец решился. О, мама миа! Ваш покорный слуга присел на корточки, скорчил страдальческую гримасу и стал дергать из стороны в сторону брючный ремень. Эти действия, по моему разумению, должны были свидетельствовать об опоясывающей боли в том месте, где проходит жизненно важный для организма тракт, называемый желудочно-кишечным.

 

— Знакомо? — машинально произнес я на великом и могучем.

— Джакомо? — не “въехав” в тему, настороженно переспросил аптекарь.

— Пуччини, — нашелся я и не двусмысленно ткнул себя пальцем в живот.

Я не “прокололся” и радостно произнес: “Джоаккино”.

— “Богема”, — провизор дальше повел свою партию.

— Джузеппе... (Тут уж я решил предстать во всей красе, но чуть замешкался).

— Гарибальди? — поторопился с провокационным вопросом фармацевт.

Отрицательно покачав головой, я со знанием дела ласково уточнил:

— Ве-е-ерди.

— “Травиата”, — учтиво произнес неуступчивый итальяшка.

 

Некоторое время мы еще продолжали словесную дружескую пикировку

— Софи Лорен...

— Адриано Челентано…

— Монтекки...

— Капулетти...

— Ромео...

— Джульетта...

 

Мне не оставалось ничего другого, как показать, что тоже не лыком шит и щи лаптем не хлебаю. Ободренный теплыми женскими взглядами, блаженно улыбнулся и скороговоркой зачастил: “Аморе мио! Чиполлино, Чиполетто, Чиполотто, Чиполачча, Чиполучча… То-то… (В смысле знай, мол, наших).

 

— Тото? Кутуньо? — очкарик попытался охладить мой музыкальный пыл.

 

Понимаю, что в запасе у меня только Федерико Феллини. Настало время прервать затянувшийся марафон. Если шоу и дальше пойдет такими темпами, то скоро начнется состязание в оперном пении. Последний раз, если память мне не изменяет, я сподобился “солировать” перед публикой еще в школьном хоре.

 

— Руссо туристо, — перевернул я пластинку и ударил себя в грудь. — Сакраменто...

 

Неожиданно в “дружескую” беседу вклинился долго молчавший Фима, считавший себя круче вареного яйца. Распираемый снаружи от сознания собственной значимости человека, родившегося у “самого синего моря” и изнутри — от участившихся покалываний в животе, наш Геракл (в моей интерпретации “Герр Какл”) внес рифмованное, давно выстраданное уточнение, которое безвылазно сидело у него в мозжечке и, не давая покоя, постукивало, как дятел:

 

— Импотенто!

 

Аптекарь шепотом даже переспросил:

 

— Руссо туристо — импотенто?

 

— Но импотенто, — чертыхнулся я. — Уно моменто!

 

Крепко сжав руки в кулаки, выставил вверх два больших пальца, что должно было означать: “С этим делом у меня как раз все о’кей”. Потом с нескрываемой гордостью добавил: “Марчелло Мастроянни. Белиссимо!” Тем самым поставив себя на одну доску с небезызвестным ловеласом и по совместительству артистом.

 

Ефиму с доблеска отполированной головой и облысевшему настолько, что многие в стране исхода принимали его за бывшего ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС, неожиданно померещилось, будто уже сумел освоить “итальянскую мову”. Блажен, кто верует. Видимо, памятуя, что скромность — кратчайший путь к забвению, “ласковый и нежный зверь” насмешливо прищурил левый глаз и ехидно пробасил:

 

— Свистиссимо!

 

Дабы зря не вешать спагетти на уши сеньору, пришлось переключить его внимание на солидный Фимочкин животик, округлую поверхность которого круговыми движениями ласково массажировала кроткая Аннушка, считавшая себя женщиной мягкой, как подушка. Человек в белом халате догадался, наконец, в чем суть проблемы “русских” и вынул из ящика два темных пузырька с каким-то снадобьем и несколько разноцветных упаковок. По-видимому, желудочных. Вы не поверите — “супостат” взбрыкнул и от “таблеток-шмаблеток” наотрез отказался. В подобной ситуации, считал наш герой, может помочь неоднократно испытанное средство — обыкновенная клизма. А точнее — полуторалитровая резиновая кружка Эсмарха, как ее обычно именую продвинутые медработники.

 

— Типа советской грелки производства Ленинградского завода резиновых изделий “Красный треугольник”, — внесла необходимое уточнение долго молчавшая супружница бедолаги.

 

Несмотря на то, что их брак нередко находился в периоде полураспада, кроткая считала, что живет с мужем долго и счастливо. Сначала полтора медовых месяца — счастливо, а последующие тридцать лет и три года — непростительно долго. Обычно, когда Фимочка настойчиво пытал жену, что ей подарить на очередной день рождения или годовщину свадьбы, та с неизменной улыбкой на устах отвечала любимому муженьку: “Минуту молчания, дорогой!” Ибо никогда не могла заранее предвидеть превратности судьбы-егозы и то, о какой камешек злодейка споткнется на дороге, именуемой “семейная жизнь”.

 

Окончательно вжившись в роль страдальца, я продолжал “тужиться”. Меня охватила эйфория. Проснулся доселе дремавший талант, “заиграл” долго молчавший и, наконец, приползший один хороший дядин ген, в прошлом артиста Московского ГОСЕТа. Временами казалось, что не за горами заветный финальный миг, когда ситуация стороннего наблюдателя может выйти из-под контроля. И вдруг пришло озарение.

 

Демонстративно усевшись за стоящий в углу письменный стол, сгреб подвернувшийся под руки ярко-красный фломастер и на каком-то бланке с остервенением стал рисовать нечто похожее на резиновую грелку, из торца которой нагло выглядывала гофрированная трубка-шланг. Поверх “шедевра изобразительного искусства” размашисто вывел “Н2О”, полагая, что химическую формулу воды итальянец уж точно вспомнит.

 

И не ошибся. Абориген лихорадочно стал рыскать в дальних закутках и минуту спустя торжественно, будто хрустальную вазу, подал мне целлофановый мешочек с дюжиной пластиковых насадок разной длины и диаметра. Я великодушно расплатился хрустящей десятиевровой банкнотой.

 

С огромным нежеланием мы устало двинулись на поиски недостающих клизменных фрагментов. Визит в ближайшую аптеку, к сожалению, прошел под знаком минус. Бойкая молоденькая аптекарша, эмоционально жестикулируя и кокетливо играя голосом, быстро-быстро защебетала на языке Леонардо да Винчи и широко развела ручонками.

 

Мои спутники недоуменно переглянулись. Я же на голубом глазу пространно “перевел”:

 

— Видите ли, уважаемые господа, местная промышленность подобную продукцию давненько не выпускает. Запоры, конечно, случаются и у итальянцев — ничто человеческое нам не чуждо. Однако, в подобной житейской ситуации население Аппенинского полуострова, напоминающего по своей конфигурации женский сапожок, как правило, использует специальные сиропы или сильнодействующее слабительное…

 

Несолоно хлебавши, ваш покорный слуга вместе с “подельниками” возвратился на борт плавающего отеля. Конечно же, я не преминул дать Фиме дружеский наказ. Суть его состояла в том, что не стоит унывать. Всему на свете приходит конец. Главное — вечер продержаться да ночь пролежать, дабы выспаться. Но, как говорится, хорошо другим советовать. Сам попробуй потерпи.

 

Утром, за завтраком, по широкой улыбке на Фимином лице всем стало ясно, что он с божьей помощью “разродился” и проблема клизмы отошла на второй план. Весь его вид выражал твердое убеждение: “Не дождетесь!” Улучив момент, несмотря на зародившийся финансовый кризис, вознамерился вручить горе-регистратору на ресторанном блюдце с золотой каемочкой скромный презент — непочатую пачку клизменных наконечников. 

 

Но нужно знать Фиму. Не оценив юмора, он взвился и устроил такой “концерт” — мама не горюй.

 

— К чертям собачьим эти насадки. Засунь их себе поглубже… — гневно ответствовал оскорбленный в своих лучших чувствах великий обжора. И чтобы я не дай бог не перепутал предлагаемое место назначения, вежливо поинтересовался “под занавес”: “Знаешь куда?.. “

 

Ком невысказанных слов застрял у меня в горле. Скромный, деликатный “ботаник”, хлопец, которому претит грубость, хотя далеко не ангельского характера, я молча проглотил пилюлю, не пожелав спорить с тем, кого пельменями не корми, дай поскандалить. Однако острый на язык ершистый балагур, скачущий, не ведая, куда ступает копыто его коня, готовый первому встречному историческую родину продать за семь порций шашлыка, все же успел выдавить из жала последнюю каплю яда и язвительно порекомендовал мне срочно открыть небольшой семейный бизнес.

 

Глаза киллера из “Коза ностры” лихорадочно блестели, чувствовалось, что “процесс пошел”. Дальше — больше.

 

— Будешь всем страждущим выдавать напрокат клизмы (благо насадки у тебя уже имеются) по смешной цене — десять шекелей за суточное пользование. Если работать без выходных, ежедневно хотя бы по одному клиенту и не платить налогов, по самым скромным подсчетам можно получить три тысячи шестьсот пятьдесят шекелей годового дохода. Этих денег должно с лихвой хватить на приобретение билета в двухместной каюте первой категории на второй палубе.

 

Яркую запоминающуюся тираду Фима выпалил с совершенно серьезным лицом, по обыкновению азартно, по-хулигански непредсказуемо и с такими глубокими экономическими выкладками, что я невольно расхохотался. Безволосый острослов (о своей лысине он обычно говорил, что это вытоптанная умными мыслями небольшая площадка для женских поцелуев) тоже рассмеялся и с невинной улыбкой, словно извиняясь, благодушно добавил:

 

— Ну, как я тебя?

 

Не успев как следует разогреться, пожар был потушен, перебранка завершена, инцидент исчерпан.

 

P.S.

С Ефимом-одесситом мы давно не работаем вместе, проживаем в разных концах города, так что пути наши не пересекаются. Злополучные насадки “тысячу лет” как пылятся на антресолях. Натыкаясь на них, со светлой грустью вспоминаю безмятежное лето, незабываемый круиз, мозаику достопримечательностей античной древности и эпохи Возрождения, калейдоскоп городов и весей, где было чем любоваться-восхищаться, и, конечно же, пельмени по-итальянски.

 

Зная характер Фимы-плохиша и его неизменную привычку ни в чем себе, любимому, не отказывать, особенно в еде, интуитивно чувствую, что первым, кому все-таки понадобятся дефицитные наконечники, станет он сам, “кореш” мой горемычный. С человека, похоже, еще в материнском чреве мечтавшего хорошенько поесть, с того, чье переедание не знает границ, по давней дружбе денег не возьму. Великодушно откажусь...  

 

Аркадий РОЗЕНБЕРГ

“Секрет”