Сжимающий пайку изгнанья

“Какую биографию делают нашему рыжему”. (Анна Ахматова о Бродском.)

После суда И.Бродский был этапирован под конвоем в одном вагоне вместе с заключенными уголовниками по железной дороге в Архангельск. Путь его в ссылку лежал из “Крестов” через Вологодскую и Архангельскую пересылочные тюрьмы.
Свое пребывание в Архангельской тюрьме он отметил стихотворением: “Сжимающий пайку изгнанья...”
Коношский район, куда он прибыл из Архангельска, находится на юге Архангельской области. Для отбытия ссылки его направили в деревню Норинская, что в 24 км от райцентра Коноша по автомобильной дороге Коноша - Вельск.
Деревня когда-то была большая, состоящая в основном из рубленных деревянных домов, теперь она на грани исчезновения.  Деревня окружена болотами и таежными лесами, богатыми летом грибами и ягодами. В ней тогда были магазин и почта.
В Норинской Бродский прожил полтора года (с 25 марта 1964 по 4 сентября 1965 года). Его поселили в избу Таисии Ивановны Пестеревой. Изба была старой постройки, в прошлом веке срубил ее прадед Таисии Ивановны и с тех пор ее ни разу не перестраивали. Сейчас на этом доме висит памятная доска. Комната, в которой жил поэт, была маленькая - всего четыре на пять шагов. Стены обиты широкими досками, пол из грубых еловых плах, из мебели  - только диван и стол. Правда, прожил Бродский здесь всего три дня: март был холодный, а у хозяйки, как на грех, с печкой что-то случилось. Пришлось переселиться в избу напротив, тоже к Пестеревым: Константину Борисовичу и Анастасии Михайловной. У них поэт и прожил 1,5 года.
Об этой жизни Бродский вспоминал: “Я помню,  как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел... Я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: “Время... боготворит язык”, а мир остался прежним”. (“Поклониться тени”).
В этой цитате Бродский говорит также о том, что в ссылке он продолжил изучение английской поэзии, в том числе творчество Уистена Одмена.
Английской поэзии он во многом обязан тем, что окончательно сложился как поэт. Это произошло в Норинской.
В одном из стихотворений он продолжает:
“В деревне никто не сходит с ума. По темным полям здесь проходит труд. Вдоль круглых деревьев стоят дома, в которых живут, рожают и мрут. В деревне крепко сожми виски... В деревне никто не сходит с ума. С белой часовни на склоне холма, с белой часовни, аляповат и суров, смотрит в поле Иоанн Богослов. Спускаясь в деревню, посмотришь вниз - пылит почтальон-велосипедист, а ниже шумит река, паром чернеет издалека”.
Его зачислили разнорабочим в совхоз “Даниловский” - навоз разгребать, камни с полей выкорчевывать, жерди для изгороди заготавливать, с трактористом озимые сеять, зерно лопатить чтоб не сгорело, картофель сажать и с поля убирать и т.д. В стихотворении поэта, написанном в августе-сентябре 1964 г., когда на севере сеют озимые, упоминается совхозный тракторист Александр Буров, вместе с которым работал Бродский:
“А.Буров - тракторист и я,\ Сельскохозяйственный рабочий Бродский.\ Мы сеяли озимые - шесть га. \Я созерцал лесистые края \И небо с реактивною полоской, \И мой сапог касался рычага. \Топорщилось зерно под бороной, \И двигатель окрестность оглашал. \Пилот меж туч закручивал свой почерк. \Лицом в поля, к движению спиной, \Я сеялку собою укрощал, \Припудренный землицею как Моцарт.
Некоторые старожилы Норинской вспоминали, что из него работник был плохой, иногда прогуливал. В деревне его считали чудаком и работу поручали попроще. За неоднократные прогулы приказом по совхозу “Даниловский” объявлялся выговор и предупреждался, что при повторении подобных случаев будут приняты более строгие меры вплоть до увольнения.
Тот же Буров, о котором говорится в стихотворении, на самом деле Булов Александр Кузьмич, как тогда, так и впоследствии вспоминал, что выработка на тракторе была десять гектаров, а при работе с таким напарником выходило шесть - “соответственно пол зарплаты мне начисляли” и нельзя было получить премию. “И все через него, лентяя. Пока он с Норинской до работы дойдет три километра - опоздает, потом, если сеялку на поле заклинит, от Иосифа пользы никакой. И все время перекурить звал. Мерзнуть будет, лишь бы не вспотеть. Мешки поворочает, сеялку кое-как затарит зерном, а больше ни-ни... С ним с год я всего проработал, да и то старался, если можно было не брать его... Получал Иосиф в совхозе рублей пятнадцать в месяц - за что больше, если не работал?”
У Булова в то же время зарплата была более двухсот. Как видно, материальные стимулы к труду у них были разные, не считая других факторов, таких как городской житель, талант поэта, здоровье и т.д. Тот же Булов иногда снисходил к своему помощнику: “Жаль вообще мужика было. Придет на работу, с собой - три пряника, и вся еда. Брал Иосифа с собой домой, подкармливал. Не пили, нет”.
Вспоминал Булов и о том, как к ним домой “...госбезопасность приезжала: мою хозяйку с самого начала предупредили, чтобы я с ним не снюхался. Я и не снюхивался...”
О “стихах про меня” Булов услышал от знакомого работника милиции; тот как раз надзирал за ссыльными “на предмет режима”.
Своего места в мировой литературе не признает: “Иосиф мне стих не читал, а я не вникал и не вникаю. По мне, чем сюда было высылать, лучше бы сразу за бугор. Там ему место: и душой закрытый, и стихи у него муть какая-то. И которые про меня - тоже. Зря ему Нобелевскую дали. Подозреваю, политика в этом замешана”.
Булов во всем видел политику. Через несколько лет уехал из совхоза в Коношу и неслучайно устроился водителем в КГБ, где и проработал одиннадцать лет.
Как видно, Бродский находился под тройным контролем: госбезопасности, милиции и сексотов.
Но есть и другое мнения о Бродском бывшего в то время секретарем парткома совхоза Д.Ф.Марышева, а в дальнейшем директором совхоза, который вспоминает:
“Мы с ним оказались в одной паре. Женщины затаривали выкопанные трактором клубни в мешки, а мы грузили мешки на тракторную тележку. Беремся вдвоем с Бродским за мешок и забрасываем на тележку. Говорите, был он сердечником? Не знал. При мне Бродский работал на совесть. В редких перерывах курил “Беломор”. Работали почти без отдыха. В обед я пошел к своему тезке Пашкову, а Бродского увела к себе Анастасия Пестерева, у которой он жил на квартире в Норинской. После обеда опять кидали тяжелые мешки, и так весь день. Бродский был в осеннем пальто и полуботинках. Я спросил: “Что же не одел фуфайку и сапоги?” Он промолчал. А что тут скажешь, он понимал ведь, что грязная работа предстоит. Видно просто молодая беспечность”.
За время ссылки Бродский ни разу не упоминал о своей сердечной болезни и не жаловался; только однажды, уже в конце ссылки, когда решался вопрос о его досрочном освобождении, он написал об этом в своем заявлении. Видимо, по этой причине Бродский однажды отказался собирать камни с совхозных полей, за что по представлению руководства совхоза был арестован и осужден на 15 суток. Без согласования с секретарем парткома такие вещи не делаются, но он не интересовался здоровьем И.Бродского, для них он был зэк.
Т.И.Пестерева о своем квартиранте и соседе И.Бродском в беседе с журналистом областной газеты “Правда Севера” говорила: “Худой молвы о себе не оставил. Говорили, что тунеядец он. Да поглядели бы в работе: Иосиф-то с деревенскими мужиками и бабами все делал - жерди для изгороди рубил, навоз на поле возил, камни с полей таскал, картошку садить да убирать помогал. Уставал видимо с непривычки. Я как-то глянула, а у него на руках мозоль на мозоли...
Один раз приходит ко мне с перевязанными ладонями.
“Ходил я, - говорит, - жерди заготовлять для изгородей, так содрал до крови”. Я посетовала, почему рукавицы у Пестеревых не испросил. Руки к труду, к топору не приспособлены - но, видимо, трудился на совесть, раз до кровавых мозолей...
Обходительный был - верно. Я телятницей работала. Как занемогла, так Иосиф взялся за меня телят пасти... Потом Иосиф на постой в другой дом перебрался. И перво-наперво посадил перед избой черемуху - из лесу принес.
Говаривал: “Каждый человек должен за свою жизнь хоть одно дерево посадить, людям на радость”.
Все они оценивали Бродского по отношению его к тяжелому физическому крестьянскому труду. Но он для него был вынужденным, подневольным. Они, также как и судья в Питере, не считали поэтическое творчество трудом.
Все его время и мысли были заняты именно этим трудом, творческим. За время ссылки он написал большое количество стихов, пожалуй, не меньшее, чем до нее.
О своей жизни в Норинской Бродский писал: “Если меня на свете что-нибудь действительно выводит из себя, так это то, что в России творится именно с землей, с крестьянами. Меня это буквально сводило с ума! Потому что нам, интеллигентам, что - нам книжку почитать, и обо всем забыл, да? А эти люди лишь на земле живут. У них ничего другого нет. И для них это - настоящее горе. Не только горе - у них и выхода никакого нет... Вот они и пьют, спиваются, дерутся... Мне гораздо лучше было общаться с населением этой деревни, нежели с большинством своих друзей и знакомых в родном городе”.
В мае 1965 г. возле районной библиотеки Бродский случайно познакомился с местным жителем В.Черномордиком. Они разговорились, Черномордик был заместителем директора местного завода. Владимир Михайлович помог ему записаться в библиотеку, так как для этого требовалось поручительство, которое он дал. При разговоре выяснилось, что Черномордик тоже пишет стихи и якобы из-за стихов, по первой версии, он попал на Север.  Будучи в Москве в командировке, он в газете прочитал, что МГУ на Ленинских горах строят студенты, а он знал, что строят заключенные. Написал на эту тему резкое стихотворение, его посчитали крамольным и все закончилось высылкой в Коношу спецпоселенцем.
Они подружились, так как нашли общие литературные интересы. После возвращения Бродского из ссылки Черномордик к нему приезжал в Питер.
Это старая версия о Черномордике.
Сегодня существует другая, уточненная версия, озвученная Евгением Рейном, другом Бродского. Согласно ей, Черномордик, выходец из Одессы, войну прошел в военной разведке: отступал до Сталинграда, наступал до Берлина, звание - капитан. Далее вспоминает Е.Рейн:
 “Черномордик участвовал в охране Потсдамской конференции. После разъезда “Большой тройки” он решил вместе с товарищами отдохнуть. С целью отдыха в огромный “хорьх” они запрягли два десятка молодых немок, и таким образом получились бурлаки на Эльбе. Немки тянули “хорьх по Потстдаму, а Черномордик со товарищи специально для них пели про Стеньку Разина и персидскую княжну.
Все, как уверял меня впоследствии Черномордик, были чрезвычайно довольны и не имели друг к другу никаких претензий. И вдруг эта история попала в какую-то английскую газету. Черномордика неохотно судили и дали десятку. После лагеря домой в Одессу он не вернулся. Он стал начальником АХО (Райкомхоза - Я.Г.) Коношского района, заведовал банями и парикмахерскими, был там человек влиятельный и приметный и действительно покровительствовал Бродскому”.
Узнав, что Бродский хорошо фотографирует, Черномордик помог ему устроиться на работу разъездным фотографом в Коношский комбинат бытового обслуживания. Заказы на изготовление фотографий приходили и из соседних деревень, куда трудно было добраться. Да и жить ему в Коноше было запрещено, так как это считалось нарушением паспортного режима, поэтому он обязан был добираться на ночевку до Норинской.
Однажды, когда к нему приехали друзья из Питера, он в это время находился в отсидке в Коношской милиции по одной версии якобы за нарушение паспортного режима. Пришлось договариваться с милицией, чтобы его отпустили при условии продления пребывания. Но есть и другие, уточненные версии.
В мае 1965 года И.Бродскому исполнилось 25 лет. В это время Бродский отбывал наказание в камере Коношского РОВД. Посадили Бродского как раз накануне его юбилея, в конце его “сельской работы”. До сих пор утверждалось, что Бродскому дали кратковременный отпуск в Ленинград и он опоздал на работу на пару дней.
У Анны Шипуновой, возглавлявшей в то время Коношский райнарсуд есть иная версия: “Мне очень хорошо помнится, что высланный Бродский был осужден за отказ собирать камни с полей совхоза “Даниловский” на 15 суток ареста. Когда Бродский отбывал наказание в камере Коношского РОВД, у него был юбилей. В его адрес поступило 75 поздравительных телеграмм. Мне стало известно об этом от работницы отделения связи, она была народным заседателем в нашем суде. Мы, конечно удивлялись - что это за личность такая? Потом мне стало известно, что к нему на юбилей прибыло из Ленинграда много людей с цветами, подарками.
Коллектив поздравляющих направился ко второму секретарю райкома Нефедову - с тем, чтобы он повлиял на суд. Нефедов мне позвонил: “Может освободим его на время, пока люди из Ленинграда здесь?
Мы, конечно, вопрос рассмотрели и освободили Бродского насовсем. В камере он больше не появлялся”.
Это сейчас от Коноши до Норинской по хорошей дороге рейсовый автобус идет полчаса. А тогда не было ни автобуса, ни асфальтированной дороги и это расстояние приходилось преодолевать где пешком, где в кузове грузовика, а весной, в распутицу, только на лошади с телегой. Об этом он в шутку писал: “Дорогу развезло как реку... Дорога как река, зараза... Коню не до ухи под носом. Тем более, хи-хи колесам”.
Позже из Питера прислали ему гоночный велосипед, на котором он каждый день вынужден ездить в Коношу и обратно, а также выполнять заказы из соседних деревень. Многие свои фотографии Бродский подарил местным жителям, у которых они хранятся до сих пор.
Особой радостью для Иосифа Бродского стали визиты в Норинскую его друзей. Это были известные теперь литераторы Я.Гордин, Е.Рейн, А.Найман, И.Ефимов, И.Мейлах и другие. Приезжали родители, навещала поэта и его любимая девушка - Марина Басманова, которой он за время ссылки посвятил много стихотворений. Вот одно из них.
“Развивая Крылова”: Одна ворона (их была гурьба),... облюбовала маковку столба, другая - белоснежный изолятор. ...в глуши не помышляющем о бунте, они расположились над крыльцом, ...над сосланным в изгнание певцом, над спутницей его длинноволосой. А те, в обнимку, думая свое, прижавшись, чтобы каждый обогрелся, стоят внизу. Она - на острие, а он - на изолятор загляделся. Одно обоим чудится во мгле, ...она все об уколе, об игле... А он - об “изоляции” должно быть.
Живя в Норинской, Иосиф Бродский написал много прекрасных лирических стихов, среди которых  “Стихи на смерть Т.С.Элиота”, “Новые стансы в Августе”, “К Северному краю”, “Дом тучами придавлен до земли”, “Колыбельная”, “Песня”, “В деревне Бог живет не по углам”, “Народ” и др. Стихи, увидевшие свет на Севере, вошли в знаменитый сборник “Остановка в пустыне” и “Фонтан”. В Норинской делались наброски и фрагменты большой поэмы “Горбунов и Горчаков”. Всего здесь им было написано около 180 стихотворений и поэм. Наряду с обширными поэтическими публикациями в эмигрантских изданиях (“Новое русское слово”, “Посев”, “Грани” и др.), в августе и сентябре 1965 г. в Коношской районной газете “Призыв” были напечатаны два стихотворения Бродского “Трактористы на рассвете” и “Осеннее” (“Обоз”), благодаря которым местные жители смогли узнать о Бродском как о поэте.
Публикации были сделаны с разрешения райкома партии, взявшего на себя ответственность за печатание стихов зэка, не содержащие никакой антисоветской крамолы. Это были первые “взрослые” публикации Бродского в Советском Союзе. До этого в 1962 году в питерском журнале “Костер” были напечатаны первые стихотворения для детей.
Из всех стихотворений, написанных в Норинской ссыльным поэтом, выделяется одно из них своей гражданской направленностью - это “Гимн народу”:
Мой народ, не склонивший своей головы, \ Мой народ, сохранивший повадку травы: \В смертный час зажимающий зерна в горсти\, Сохранивший способность на северном камне расти. \Мой народ, терпеливый и добрый народ,\ Пьющий, песни орущий, вперед \Устремленный, встающий - огромен и прост - \Выше звезд в человеческий рост! \Мой народ, возвышающий лучших сынов, \Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов, \Хоронящий в себе свои муки - и твердый в бою, \Говорящий бесстрашно великую правду свою.
Это стихотворение, свою оду русскому народу, Бродский писал в декабре 1964 г., когда еще не было никаких надежд на досрочное освобождение. После возвращения из ссылки в Ленинград он прочитал его А.А.Ахматовой. Ее это стихотворение просто ошеломило. Ахматова записала в своем дневнике: “Мне он прочел “Гимн народу”. Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорит Достоевский в “Мертвом доме”: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович”.
За все время ссылки при активном участии Анны Ахматовой, высоко ценившей поэтическое творчество Бродского, велась общественная компания в защиту Бродского. Центральными фигурами в ней были писательницы и публицистки Фрида Вигдорова и Лидия Чуковская. На протяжении полутора лет они неутомимо писали во все партийные инстанции письма в защиту Бродского и привлекали к этому делу влиятельных и авторитетных людей. Письма в защиту Бродского были отправлены Д.Д.Шостаковичем, С.Я.Маршаком, К.И.Чуковским, К.Г.Паустовским, А.Т.Твардовским, Ю.П.Германом.
До настоящего времени считалось аксиомой, что решающим в деле освобождения Бродского стало письмо Н.С.Хрущеву французского коммуниста и писателя Жана-Поля Сартра. Но было и еще более важное письмо - от итальянских коммунистов.
В то время европейские коммунисты были очень нужны Кремлю, поэтому Политбюро положительно отреагировало на их ходатайство. Решением Верховного суда срок ссылки Бродского был сокращен до фактически отбытого, и Бродский оказался на свободе, как он написал: “отпустили, отарестовали меня”. Все это было организовано, как недавно стало известно, с помощью и при участии Евгения Евтушенко, который в то время был очень влиятельным человеком.
Сразу после освобождения Бродский поехал в Москву, где состоялось его первое знакомство с Е.Евтушенко, который пригласил его вместе с друзьями  - В.Аксеновым и Е.Рейном - в ресторан “Арагви”. И после этого еще две недели Бродский и Евтушенко были неразлучны. В октябре 1965 г. Бродский - по рекомендации К.Чуковского и Б.Бахтина - был принят на работу переводчиком в Ленинградский Группком переводчиков, что позволило в дальнейшем избежать новых обвинений в тунеядстве.
Природа и люди маленькой деревни оказались важной вехой на жизненном пути будущего Нобелевского лауреата. “Те два года, которые я провел в деревне, - самое лучшее, по-моему, время моей жизни”, - не раз он говорил своим собеседникам.
Пребывание в северной ссылке во многом определило его жизненную позицию: “Я был тогда городским парнем, и, если бы не эта деревенька, им бы и остался. Возможно, я был бы интеллектуалом, читающим книги - Кафку, Ницше и других, эта деревня дала мне нечто, за что я всегда буду благодарен КГБ, поскольку, когда в шесть часов утра идешь по полю на работу, начинаешь понимать, что в то же самое время идет половина жителей моей страны. И это дает прекрасное ощущение связи с народом. За это я был безумно благодарен - скорее судьбе, чем милиции и службе безопасности. Для меня это был огромный опыт, который в какой-то мере спас меня от судьбы городского парня”.
При всех достоинствах деревенской жизни и положительном влиянии ее на судьбу поэта, он мечтал о свободе. Об этом он пишет в стихотворении “Песня о свободе”, посвященном Булату Окуджаве: Ах, свобода, ах, свобода.\ Ты - пятое время года.\ Ты - листик на ветке ели. \Ты - восьмой день недели. \Ах, свобода, ах, свобода. \У меня одна забота: почему на свете нет завода, где бы делалась свобода? \...Ах, свобода, ах, свобода. \На тебя не наступает мода. \В чем гуляли мы и в чем сидели, мы бы сняли и на тебя одели. \...Ах, свобода, ах, свобода. \У тебя своя погода. \У тебя - капризный климат. Ты наступишь, а тебя не примут.
Так в биографию Иосифа Бродского, наряду с Ленинградом, а в дальнейшем Нью-Йорком, Венецией и другими знаменитыми местами на земле, вписалась маленькая деревенька Норинская. По существу в Норинской завершилось формирование Бродского как наиболее крупного русского поэта второй половины 20 века.
Жители Коношского района, где проходила ссылка И.А.Бродского, помнят и чтут его имя. Коношане бережно относятся ко всему тому, что связано с пребыванием здесь ссыльного поэта.
В 2004 году Коношской центральной районной библиотеке было присвоено имя лауреата Нобелевской премии И.А.Бродского. В 2006 г. библиотека открыла мемориальную комнату Иосифа Бродского, где представлены фотографии, сделанные поэтом во время его ссылки, круг его чтения, книги о нем, воспоминания жителей Норинской и Коноши. Сотрудники библиотеки постарались максимально полно собрать изданные в России книги поэта. Питерский фонд Дмитрия Лихачева привез в Коношу редкие фото Бродского, а Фонд наследия Иосифа Бродского в США подарил библиотеке книги Бродского на английском языке и теплое письмо от руководителя фонда и личного секретаря И.Бродского Энн Шеллберг. Каждый год в день рождения Бродского в библиотеке проводится вечер, на котором читаются произведения поэта и исполняются песни на его стихи.
Есть в Коноше и краеведческий музей, где часть экспозиции посвящена Бродскому. Там хранится красный шерстяной шарф, который Ахматова прислала ссыльному поэту.
В Коноше с 2009 года стали проводиться международные конференции, посвященные периоду ссылки Бродского и роли этого периода в жизни поэта.
В январе 2013 года, в 17-ю годовщину его памяти, был показан новый документальный фильм “Иосиф Бродский. Норинская. Остановка в пути”, созданный творческой группой коношан в рамках проекта “Второй литературный фестиваль имени Иосифа Бродского - 2012” на средства гранта губернатора Архангельской области. Фильм примечателен тем, что в него включены художественные сцены по мотивам воспоминаний современников о Бродском, а также звучат его стихи, положенные на музыку Леонида Марголина в исполнении Олега Митяева. Так Бродский постоянно возвращается к своим почитателям.

Яков ГОЛЬНИК

“Секрет”