КТО БОЛЬШИЙ АНТИСЕМИТ?

История далекая и близкая

Среди значимых дат уходящего года – 95-летие “Дела Бейлиса”.
Вновь и вновь, к сожалению, возникает почти безответный вопрос: в каких кругах больше антисемитских настроений – в так называемом простом народе или в так называемом образованном сословии?
По нынешним временам вроде бы можно склониться ко второму варианту. Взять хотя бы нашумевшее три года назад “Письмо 5000” – обращение к Генеральному прокурору о запрете еврейских религиозных организаций, подписанное людьми, известными в мире культуры и политики.
Да и мне как отдельно взятому индивидууму чаще приходилось встречаться с муссированием еврейского вопроса отнюдь не среди рабочих и крестьян. Хотя довелось и скотину пасти, и на заводе подсобничать, и дороги строить, и скважины бурить, и служить в одном строю с солдатами и милиционерами, но разговоров на эти темы не возникало. То ли время было не то, то ли возраст, то ли мало варился я в той гуще.
А 95 лет назад вопроса такого даже и не было. Все были убеждены - темные народные массы сплошь заражены антисемитизмом.
Про “Дело Бейлиса” все знают, но напомню, что киевского обывателя Менахема Менделя Бейлиса облыжно обвинили не просто в убийстве мальчика Андрея Ющинского, но – в ритуальном убийстве “из побуждений религиозного изуверства с обрядовыми целями”.
Эксперт профессор Сикорский признал преступление “расовым мщением, или вендеттой сынов Иакова к субъектам другой расы”.
Эксперт суда ксендз Пранайтис вынес заключение: “Чувство злобы и ненависти, питаемое евреями, с точки зрения их религиозного закона, к людям другой народности или религии, достигает наибольшей остроты по отношению к христианам”.
Несмотря на то, что обвинение началось с вердикта людей образованных, мыслящая Россия считала, что антисемитские настроения характерны для людей низкого сословия. И сокрушалась, что в составе присяжных нет интеллигентов. Семь крестьян, три мещанина, два мелких чиновника.
“Здесь пригородье и деревня киевская, в которой нередки отделения союзов русского народа, разъедающая агитация и националистская демагогия”, - писал Владимир Короленко. Он предполагал, что так было специально подстроено. Под предлогом, что раньше большинство присяжных набирали из Киева, а из уезда меньшинство – и теперь равенство города и деревни восстановили. Как раз в год суда над Бейлисом. Однако в то же время в соседнем зале среди присяжных было только двое крестьян и тринадцать людей интеллигентного сословия, в их числе три профессора.
Здесь же малограмотные, “серые” люди просто-напросто запутаются в хитросплетениях дела. К тому же они знали, чего хочет власть, то бишь начальство, а простонародье всегда уважает и боится начальства. Исход ни у кого не вызывал сомнений.
Закончилось, как известно, тем, что “серые” присяжные полностью оправдали Менахема Бейлиса. “Не виновен”, - сказал старшина. Наступила оглушающая тишина. В замершем, ошеломленном зале старшина присяжных невольно повторил: “Не виновен”. Тогда-то печать признала, что была не права.
“Да здравствует народная Россия! Она сказала свое слово, народная Россия, - слово здравого смысла, слово народной честности! Она доказала, что для русского суда общественной совести “несть ни эллина, ни иудея”... В совещательной комнате, наедине со своей совестью, русский человек остался верен себе, своим лучшим духовным вождям; простой русский человек от сохи остался еще раз в духовном единении со своей интеллигенцией”, - писала петербургская газета “Речь”.
“Суд народной совести оказался вполне на высоте общественного доверия”, – заключало “Новое Время”.
Владимир Короленко хоть и боялся, что “пригородье и деревня киевская” заражены “националистской демагогией”, тем не менее отмечал, что в предместье Киева, где произошел тот страшный случай, в виновность Бейлиса многие не верят. Его знали как примерного обывателя, и уж тем более здравый смысл народный отказывался верить, что Бейлис схватил Андрюшу Ющинского средь бела дня, на глазах у всех, потащил, а затем нанес ему 47 ножевых ран и спрятал труп в пещере.
Обвинение строилось на показаниях Веры Чеберяк, содержательницы воровского притона, скупщицы краденого, осужденной за кражи. Ей якобы говорили об этом ее дети, Женя и Валя. Но они до суда не дожили, умерли, как считалось, от дизентерии. По Киеву пошли слухи, что они отказались от своих слов... Другие дети, игравшие в тот день во дворе, косвенных показаний Веры Чеберяк на суде не подтвердили.
“Ни один из свидетелей-ребят не дал показаний против Бейлиса. Ни один не повторил, будто Бейлис гонял их с “мяла” и поймал Андрюшу, - писал Владимир Короленко. На суде был такой эпизод. Какой-то бутуз говорит против г-жи Чеберяк. Г-жа Чеберяк - женщина цыганского типа, с жгучими черными глазами. На очной ставке она потребовала, чтобы мальчик смотрел ей в глаза.
- Пусть он смотрит мне в глаза... Пусть смотрит в глаза, - говорила она настойчиво и страстно. Но детские глаза свободно устремились в ее лицо, и мальчик сказал просто:
Я вас не боюсь...”
Мальчик сказал главные слова.
Присяжным было чего бояться. Два года в Киеве нагнеталась антисемитская истерия: распространялись листовки, газеты, ходили по улицам дюжие молодцы и грозили погромами. Присяжные, взрослые люди, в отличие от мальчика знали, что наживут немало врагов. Притом таких, которые не остановятся ни перед чем. Загадочная смерть детей Веры Чеберяк заставляла задуматься.
И тем не менее присяжные, самые что ни на есть представители низших сословий российского общества, не испугались, а сказали погромщикам: “Мы вас не боимся”.