БиблиотекаИз цикла “Легенды Нью-Йорка”

В маленькой библиотеке на Kings Highway, где знали всех посетителей в лицо, его считали немного странным. Он приходил в библиотеку каждый выходной, долго стоял у стеллажей с поэзией, пока не останавливался на каком-то затертом томике, брал его и садился читать. Читал он только в библиотеке, за чтением   проводил часа четыре, потом ставил книгу назад на полку и уходил. Библиотекари между собой называли его в шутку Поэтом, не подозревая, что это и был настоящий поэт.
Нельзя сказать, что Давид был известным поэтом, но в Краснополье его считали классиком, и районная библиотека даже соорудила постоянный стенд с его книжками, пополняя его изредка новыми изданиями. Правда, когда он уехал в Америку, этот стенд быстренько разобрали, а его экспонаты списали в макулатуру как не представляющие ценности старые книги.
Работал Давид в молодежном журнале заведующим отделом поэзии и надеялся там проработать до пенсии, но ручеек еврейской эмиграции превратился в горную реку, и Давид, подхваченный ее стремительным потоком, на своем чахлом суденышке прибился к американскому берегу. Поехала вся родня, и он потянулся за ней, надеясь на чудо, но чуда не произошло: русскоязычной прессе его стихи не были нужны, а даже если бы и хотели помочь поэту, то не было столько средств чтобы платить “хорошие деньги”, как говорила когда-то его Любочка, когда он приносил очередной гонорар из столичного журнала. А американских переводчиков его поэзия не интересовала. Как он горько шутил:
– Я не Бродский и не Троцкий!
Помыкавшись полгода без работы,  благодаря общим усилиям всей мишпохи,   он нашел работу рабочего на маленькой пельменной фабрике, размещенной в подвале русского магазина на Брайтоне. Деньги работа приносила не ахти какие, но все же можно было как-то жить. Теперь по ночам ему снились не подернутые туманом утренние луга, а горы пельменей, и чем выше были эти горы, тем приятнее был сон, ибо хозяин рассчитывался с ним поштучно. Но стихи не ушли, они возникали неожиданно,  и Давид бормотал их как сумасшедший, а  дома, украдкой, чтобы не видела Люба, записывал их в тетрадку. Раньше Люба любила слушать его стихи, и, надо сказать, именно стихами он и покорил ее, первую красавицу в Краснополье. Она   просила его почитать стихи и завороженно наблюдала, как слушатели восхищенно смотрят на ее мужа. Но здесь, если им случалось попасть в компанию, и Давид высказывал желание почитать что-нибудь новое, она решительно останавливала его, объясняя, что стихи здесь никому не нужны. И вообще все, что не приносит денег, никого не интересует.
– С тобой нельзя никуда пойти, - доводила она ему после таких встреч. - Если все говорят о деле, то ты будто свалился с облаков - рассказываешь о каком-то Уитмене или Лонгфелло... Додик, это Нью-Йорк, а не твое Краснополье, где тебя слушали раскрыв рот! Здесь будут так слушать, если у тебя будет карман, полный денег!
И во всей этой круговерти библиотека оставалась отрадой, зеленым райским островком в океане бесконечной обыденности. И почему-то именно в библиотеке он ждал чуда, как Ассоль - алые паруса. И однажды чудо свершилось, но оказалось оно совсем не таким, каким ожидал его Давид.
В тот день с утра шел не просто дождь – ливень. Потоки воды обрушивались сплошной стеной, погружая город в водяной хаос. И когда Давид засобирался в библиотеку, Люба не поверила своим глазам:
– Ты сумасшедший? Твои книги никуда от тебя не убегут! Почитаешь в следующий выходной, -попыталась остановить его Люба.
– А он, безумный, ищет бури... - отшутился Давид и, натянув поглубже капюшон куртки, вышел из дома.
Увидев Давида на пороге библиотеки, работников охватил гомерический смех, ибо с утра они поспорили, придет Поэт или нет. И большинство отмело версию о его приходе как невозможную   даже для Поэта.
Не обращая на смеющихся никакого внимания, Давид пошел к полке и, выбрав томик Эдгара По, уселся на свое любимое место.
А в библиотеку вошел новый посетитель: элегантно одетый, абсолютно сухой, как будто дождь обошел его стороной, с аристократическим лицом джентльмена, которому привычнее сидеть в  библиотеке фамильного замка. Незнакомец сложил свой громадный клетчатый зонт-трость, бросил взгляд по сторонам и, не найдя ничего лучшего, поставил его в углу у дверей. Потом, кивнув всем в знак приветствия, направился к столу, за которым сидел Давид.
– Слякоть, ужасная слякоть, -сказал он, усаживаясь напротив Давида. - На плохую погоду мне везет. Когда ни появляюсь в Нью-Йорке, всегда непогода. Я как-то попал в такую же погоду в таверну, полную пережидающих дождь бездомных бродяг и матросов. Представляете, как они смотрели на меня, одетого, как лорд, явившийся в Букингемский дворец. И если бы не мой собеседник, навряд ли сегодня я разговаривал бы с вами. Они его очень любили. Но, конечно, не за стихи. Ведь он был не только поэт, но и великолепный прозаик. Тогда его стихи никто не принимал всерьез. Только через пару десятков лет после того, как его не стало, его поэзию “открыл” другой поэт, только уже не в Нью-Йорке, а в Париже...
Давид оторвался от книги и удивленно посмотрел на соседа:
– Вы говорите об Эдгаре По?
– Да, - кивнул незнакомец.
– Вы его знали? - спросил Давид и, сам удивившись своему вопросу, добавил: –  Но чтобы видеть Эдгара По, вам нужно было бы быть библейским старцем.
– А может, я и есть тот самый библейский старец, –  спокойно ответил незнакомец. - Я член Коллегии Судеб из Департамента Поэзии, наши люди встречались со всеми, кому был дан божий дар творить стихи. Судьбы поэтов - наша забота. Непростая, как вы сами понимаете, забота. Ибо поэта делает судьба! При этом, чем более велик поэт- тем хуже у него должна быть судьба. Это очень печально. Но факт! ОН сам пытался изменить этот закон, но ничего не получилось. Абсолютно гениальному поэту мы дали прекрасную судьбу, но гениальность его тотчас исчезла, и из него получился хороший поэт, но не гений. И вот тогда приняли в нашем департаменте решение, чтоб сам поэт, потенциально гениальный, решал, какую выбрать себе судьбу.
– Любопытно, –  сказал Давид, прикидывая в уме, разговаривает он с сумасшедшим или с шутником.
–  Конечно, –  согласился незнакомец, - любопытно и печально, но от этого решения никуда не деться. И вот, во исполнение его, я оказался здесь.
– И к кому вы явились сейчас, если это, конечно, не секрет? - спросил Давид и почему-то ощутил дрожь в голосе.
– К вам,–   ответил незнакомец.
– Я? Великий? - рассмеялся Давид. - Увольте, мистер, вы глубоко ошибаетесь!
“Ну конечно, это сумасшедший”, - решил Давид и лихорадочно стал думать, как поскорее от него избавиться.
– Еще не великий, но можете им стать, - спокойно сказал незнакомец. – Я – Координатор Департамента по Америке и знаю, что говорю. Я хочу предложить вам выбор из двух судеб.
– Быть или не быть? Писать стихи или не писать?
– О, мы не настолько жестоки! Поэт не может не писать. Просто в одной судьбе он талантливый поэт, а в другой - гениальный. Небольшая разница, но совершенно разные судьбы. Судьба таланта –  слава, почет, богатство сейчас и забвение в будущем, а гения ждут нищета, непризнание современников и – вечная жизнь его поэзии. Вам самому надо выбрать свою судьбу...  Мы говорим “держись” - решившемуся и “возрадуйся” - желающему.
– И если я возрадуюсь, что будет? - тихо спросил Давид.  
– Начнется ваша новая судьба. Вас будут печатать. Будут выходить ваши книги. Вы будете получать премии, награды, - Координатор улыбнулся.– Я буду как андерсоновская фея одаривать вас чудесами.. Поверьте, мне приятнее быть добрым Санта-Клаусом, чем предрекающей беды Пифией.
– И я даже смогу получить Нобелевскую премию –  хмыкнул Давид.
– А почему бы и нет, –  Координатор пожал плечами. –  Но она, как и всякая премия, не гарантирует бессмертие стихам.
“Как всякий сумасшедший, он всесилен”, - подумал Давид. И почему-то ему вдруг стало жалко, что сидящий напротив него сосед –  всего лишь сумасшедший. Неожиданно он спросил:
– А что-нибудь сейчас вы можете сделать?
Координатор улыбнулся:
– Я знаю, что приехав в Америку, вы предложили свою поэму переводчику. Выбрали самого знаменитого, позабыв, что знаменитые ищут знаменитых.
– Вы правы, –  кивнул Давид, ничуть не удивляясь услышанному. –   Все это было очень давно, и я уже забыл об этом.
–  Знаю, –  Координатор испытующе посмотрел на Давида и неожиданно сказал – Но знаю и еще кое-что! Ваша поэма не заинтересовала переводчика вначале –  он был перегружен делами и семейными заботами, ему было не до ваших стихов. Но сейчас он перевел поэму и предложил ее  The NewYorker. Уже готов сигнальный экземпляр журнала, - при этих словах он театральным жестом вынул из внутреннего кармана журнал и положил его перед удивленным поэтом. –  Взгляните на двенадцатую страницу и убедитесь, что ваш собеседник не сумасшедший! Целый разворот для поэзии- это невероятно!
Давид дрожащими руками пододвинул к себе журнал. Это было невозможно, невероятно, но это было. Он представил себе радостные глаза жены, недоуяменные глаза коллег, удивленные глаза родственников и... отодвинул журнал.
– Теперь я верю вам, - тихо сказал он.  И добавил –  я выбираю судьбу... гения!”
– Ваша воля, - сказал Координатор. - Но чтобы судьба вступила в силу, вы должны повторить эти слова трижды!
– Я выбираю судьбу гения! Я выбираю судьбу гения! – неожиданно громко прокричал Давид. – Я выбираю судьбу гения!
Журнал подпрыгнул на месте, перевернулся и упал обратной стороной. Библиотекари, как по команде, повернули головы в сторону поэта и вопросительно посмотрели на Координатора: вызывать “скорую помощь” или полицию?
Координатор успокаивающе махнул им рукой и сказал, печально глядя на поэта:
– Все. Решение принято.
Давид как-то сразу сгорбился, помрачнел. Он бросил взгляд на все еще лежащий на столе The New Yorker и тихо сказал:
–  А вы можете подарить мне этот журнал? Я никому его не покажу. Никогда. Nevermore.
Координатор на мгновение задумался, потом сказал:
 – Берите, только это уже другой журнал. На нем изменилась дата.
Давид взял его в руки, перевернул, посмотрел на обложку и тяжело вздохнул:
–Только через сто лет?
–Такова ваша судьба, - кивнул Координатор.
Давид раскрыл журнал. Теперь поэму представлял неизвестный ему поэт. Поэт из будущего. Во вступлении он писал о Давиде как о рано ушедшем из жизни Гении.
 Давид несколько минут сидел, погруженный в себя, потом встал, свернул журнал трубочкой, положил его во внутренний карман куртки, молча кивнул на прощание Координатору и направился к выходу.
Дождь не прекратился, а наоборот, усилился, и ветер стал сильнее. Давид потянул замок куртки, чтобы закрыть ее повыше, но замок вместо того, чтобы идти вверх, пополз вниз, куртка распахнулась, и журнал выскользнул из кармана. Давид попытался схватить журнал, сделал неловкое движение, не удержал равновесие и упал, ударившись головой о камень. Его внезапно помутневший взгляд какое-то мгновение следил за полетом журнала, подхваченного ветром, потом погас, и душа Гения отделилась от тела. А ветер, подхватив журнал, поиграл с ним в небе, а потом швырнул его в огромную лужу, где он вмиг превратился в грязный мокрый ком бумаги, на котором уже невозможно было что-то прочитать...