РЕМБРАНДТ В НЬЮ-ЙОРКЕ

«В ряду великих мастеров живописи Рембрандт представляет исключительное явление», – писал в своей монографии о гениальном голландце академик Леонид Пастернак, сам художник выдающийся. И действительно, велик был Рембрандт, имя которого стало синонимом большого художественного таланта, во всех своих начинаниях – как живописец, рисовальщик, офортист, психолог...
Его искусство жило увиденным и виденным внутренним взором, узнанным и познанным сердцем, пережитым в жизни собственной и в жизни своих героев. В любом произведении – собственное отношение мастера к живописной традиции, особая рембрандтовская выразительность и особый рембрандтовский свет, некая, только ему данная, способность светоизлучения.
Рембрандт Харменс Ван Рейн, сын мельника, родился 15 июля 1606 года в небольшом голландском Лейдене, бывшем не только городом ремесленническим и торговым, но и университетским, и художниками своими славным. Так же, как и учителями живописи. Да и сам Рембрандт, будучи совсем юным, девятнадцатилетним, открыл мастерскую, где работал и обучал подростков живописи, рисунку и гравировке, совершенствуя и собственное мастерство и овладевая искусством передачи чувств, мыслей, переживаний своих героев и, что было особенно важно и являлось, по сути, открытием художника, – оценки их поступков.
Началом популярности Рембрандта можно считать 1632 год, когда написал он знаменитую свою «Анатомию доктора Тульпа», а следом за нею снискавшую широкую известность серию картин «Страсти Христовы». Это была точка отсчета его славы.
Мы с вами, дорогие читатели, хорошо знакомы с творчеством Рембрандта и по многочисленным репродукциям и альбомам, и по тому, конечно, что многим из вас посчастливилось еще в молодости побывать в Москве в Музее изобразительных искусств и в великолепном петербургском Эрмитаже, где потрясенно стояли перед шедеврами великого живописца: перед дивной его «Флорой» - любимой женой художника, так рано умершей его Саскией; перед трогательным «Святым семейством» – Рембрандт воспевает не только женскую красоту, преданность и умение любить, но и святость материнства. Флора лишь готовится стать матерью, безмерно горда этим, Мария уже подарила миру Христа, как дарит свое дитя каждая женщина, без усилий, трудов и жертвенности которой угас бы род человеческий.
А как прекрасна Даная, снова возлюбленная Саския, исполненная нежности и зарождающейся страсти. Удивительная чистая эротика, свыше в женскую душу и тело заложенная, – как предтеча будущего материнства.
И гениальное полотно, шедевр из шедевров, психологический трактат, все о сложнейших - всегда и везде - отношениях отцов и детей, «образы бытия, извлекаемые из потока». И благородная недосказанность, позволяющая каждому из нас вспомнить о собственных семейных проблемах, как говорится, примерить ситуацию на себя. У каждого есть о чем подумать. Вот уж точно: «И гений – парадоксов друг».
Рембрандт много и плодотворно трудился. Его работы в лучших музеях мира – в Лувре, Лондонской национальной галерее, в Берлин-Далеме, в Амстердамском Риксмузеуме... И, конечно, в музеях Америки – в Национальной галерее Вашингтона, бостонском музее Гарднер (откуда четыре рембрандтовских полотна, в том числе и прославленное «Укрощение бури на пути через Генисаретское озеро», были украдены).
А в Нью-Йорке? – спросите вы. Ну, разумеется! И не в одном музее! Во «Фрик-Коллекшн» (Манхэттен, угол 5-й авеню и 70-й улицы) – пир живописи, чего стоят портрет молодого художника, в глазах которого бьется талант, и поразительный автопортрет, один из лучших – глубочайшая самооценка умудренного жизнью зрелого мастера. Губы чуть тронула едва заметная ироническая улыбка. И эта насмешливость (над собой?) как-то резко контрастирует со старой шляпой, еще больше – с роскошным нарядом восточного царя. Мятая шляпа и наряд этот кажутся абсолютно несовместимыми, друг другу противоречащими, как все, что происходило в рембрандтовском бытии.
Он написал много автопортретов - шесть десятков - больше, чем любой другой художник. Мучительная попытка разобраться в себе, понять себя. Оставил людям свой образ, свое понимание самого себя, своих исканий, дерзаний, невосполнимых своих потерь, своих страданий – и в живописи, и в филигранной своей графике.
А самое полное собрание виртуозной графики Рембрандта – его набросков, рисунков и гравюр – у нас в Нью-Йорке, в знаменитом музее «Морган Лайбрери», т. е. в Библиотеке Моргана (манхэттенская Мэдисон авеню, между 36-й и 37-й улицами). Старый Джей-Пи-эМ, идол американцев, был не только великим финансистом, но и грамотным, на уровне профессионала коллекционером. Графическим работам Рембрандта уделял он особое внимание и собирал их целенаправленно.
В коллекции Моргана такие шедевры, как «Христос спорит с врачевателями», «Жертвоприношение Авраама», «Возвращение Христа с родителями из Храма»... Все это собственноручные оттиски бывшего великим гравировальщиком Рембрандта с его авторской подписью. Точно так же подписан художником и сделанный в ходе подготовки к живописному воплощению задумки гения об истории блудного сына офорт – совершенно иное композиционное решение, но выдвинутые и проясненные мастером-философом простые и конкретные понятия-постулаты: ответственность за свои ошибки, родительская любовь, доброе отношение и согласие между людьми. Как и живопись, гравюры и рисунки Рембрандта проникнуты гуманизмом, пониманием страстей человеческих и очень личным отношением к своим персонажам. В каждой из работ много ярко индивидуального, в каждую привнесено нечто новое – Рембрандт творчески не повторялся никогда!
Там же, у Моргана, я впервые увидела оригинальный оттиск знаменитого «Еврейского врача» (прежде встречала лишь репродукцию в старом альбоме). Врач Эфраим Бонус, в Амстердаме известный и почитаемый, был другом Рембрандта, которого привлекали обширные знания истории, интеллигентность и порядочность доктора. Именно среди голландских евреев находил мастер типажи для своих библейских полотен - столь необходимый жаждущему правды художнику библейский архетип. С ними же консультировался по поводу древних архитектуры и интерьеров, исторического костюма (а Рембрандт ревностно собирал всякие экзотические старинные вещи, одежды в особенности), у них перенимал для своих героев мимику и жесты. Да и поселился он, к удивлению родни и друзей-художников, ничтоже сумняшеся одевавших библейских персонажей в костюмы своих современников, – в еврейском квартале. Наверно, поэтому библейские притчи в картинах и офортах Рембрандта столь достоверны. И сюжетно, и духовно. «Близил его с евреями, – писал Пастернак, – трагизм его личной жизни, находившей отклик в историческом трагизме последних». Отсюда его старики, его Авраам, его Вирсавия, его Эсфирь.
Кстати, одно не слишком веселое воспоминание эдак тридцатилетней давности. Читала я лекцию о творчестве Рембрандта в одном НИИ. Упомянула, что дом и мастерская его были в Juden Viertel, т. е. в еврейском квартале Амстердама. Рассказала и о том, что для «Возвращения блудного сына» позировал ему главный раввин Амстердама – факты, зафиксированные в биографии Рембрандта. Кто-то из слушателей понял это по-своему и стукнул. Меня вызвали в КГБ (это были, поверьте, не слишком приятные часы), а потом запретили читать лекции. Отлучение длилось больше года, и только благодаря усилиям светлой памяти Александра Павловича Белого, простили мои «прегрешения».
Незадолго до юбилея великого голландца вместе с друзьями побывала я в Художественном Центре Вассар-колледжа. Это в 75 милях от Нью-Йорка в маленьком городке с длинным названием Poughkeepsie (Пафкипси). Вообще это чисто американское, более чем примечательное явление – богатейшие художественные собрания в крохотных городках, там, где жили коллекционеры, оставившие собранные ими сокровища людям. Так возникли в нашем штате, например, музеи в Толедо или в Олане. В Вассар-колледже экспозиция отменная, бывают и мемориальные выставки, вот как теперь – графика Рембрандта. Впечатляющих гравюр было много, в том числе и гениальные «Три дерева». Как-то очень лично задел меня «Отдыхающий лев». Рисунок-оригинал я видела в Лувре, и он по-настоящему впечатался в память. Его считают как бы отраженным мнением художника о себе, своего рода автопортретом, олицетворением настоящего мужчины, всегда готового к бою – во всех ипостасях жизненных битв. «И вечный бой!»
Удивительны линии и тени в графике Рембрандта. Потом – потом! – старались повторить его манеру многие. Но он-то был первым. И вот еще какой феномен, Рембрандтом рожденный, – СВЕТ. Гения и называли светочем живописи. Но в том-то и дело, что и в рисунке художник обыгрывает контрасты света и тени для усиления внешней выразительности, действенного начала, эмоциональной стороны события, личности, даже пейзажа. И еще – и живопись, и графика Рембрандта резонируют и с жизненными коллизиями, и с социальными потрясениями и ситуациями на все времена – от библейских до нашего сегодня.
Среди ценнейших полотен Рембрандта, украшающих экспозицию лучших работ старых европейских мастеров в Нью-Йоркском музее Метрополитен (Манхэттен, 5-я авеню и 82-я улица) есть и шедевр (один из многих) «Аристотель созерцает бюст Гомера», как бы отчет зрелого художника, убежденного и в преемственности поколений, и в преемственности гениальности тоже. Гении связаны некоей цепью, дух их, талант их блуждают в пространстве и времени, освещенные и освященные светом божественного дара. Не случайно Рембрандт, досконально изучавший, обогащая своим безмерным воображением и интуицией, одеяния эпохи, о которой рассказывал, на этот раз одел Аристотеля как своего современника, подтвердив неразрывную связь носителей духа: Гомер – Аристотель – он сам. Поэт – ученый – художник. Как завершающее звено.
В Метрополитен за два дня до выхода этого номера нашей газеты открылась приуроченная к 400-летию со дня рождения Рембрандта выставка графических его работ. Их 58 – рисунков и гравюр великого мастера и художников его школы – учеников и последователей. Естественно, лучших из лучших. «Мы горды тем, что за многие годы Метрополитен накопил самую большую и самую значимую коллекцию живописи, рисунков и гравюр Рембрандта», – говорит директор музея Филиппе де Монтебелло. И сейчас предоставлена нам редкостная возможность увидеть обширнейшую экспозицию оттисков и рисунков Рембрандта, дивясь пространственной глубине, явно проступающим эффектам светотени, тончайшим психологическим характеристикам, динамике душевных переживаний и динамике как таковой. Интересно, что все это великим художником проявлено и в ландшафтной графике. Он очень любил свою страну, негромкую ее красоту, разлитую в воздухе тихую грусть. «Домики у воды», «Хижины среди деревьев», «Два дома» – впечатляют невероятно, рождая эффект присутствия, поражая своим драматизмом.
Еще более драматичен суровый шедевр Рембрандта «Три креста», одно и программных его произведений. Немало чудесных многофигурных жанровых рисунков. Трогательны «Двое мужчин и женщина учат ребенка ходить», «Три женщины и мальчик»... Многие рисунки, как, например, портрет матери, были повторены в живописи – на каком-то ином витке осознания образа.
Черты матери проявляются иногда в лицах старушек, а во многих женских образах видится ему сначала любимая его Саския, а позже, уже после ее смерти, невенчанная его жена Хендрикье Стоффельс – возлюбленная, домоправительница, помощница, четверть века любившая, опекавшая полуслепого художника, даже помогавшая продавать его картины. И родившая ему дочь. Но, увы, тоже умершая раньше Рембрандта. Хендрикье часто позировала ему, и именно тогда особенно остро ощущалась некая метафизическая связь между художником и его моделью, что, вне всякого сомнения, присутствовало в исполненных нежности, проникновенных портретах Титуса, сына. Священный для мастера образ, единственный из четверых его с Саскией детей оставшийся в живых. Умница, тонко чувствующий, нервный, зачастую взвинченный, он был трепетно отцом любим. И его Рембрандту тоже пришлось похоронить. Сколько смертей, какой трагизм!
Может, именно поэтому и живопись, и рисунки Рембрандта передают внутренние порывы души столь достоверно, а из горестей и печалей своих, из особого своего видения мира сумел он извлечь такие «жемчужины, которые стали навсегда источником и всевозрастающего восторга перед духовной красотой человека, и непрерывных художественных наслаждений и радости для людей». Лучше, чем Пастернак, не скажешь.