НАВСТРЕЧУ ГРЯДУЩЕМУ МАТРИАРХАТУ

Что любопытно – само это прозвище «железная леди» впервые прозвучало в советской прессе, а уже оттуда, с легкой руки московских журналистов, перекочевало в мировую печать и прочно укоренилось за британским премьером Маргарет Тэтчер. А возникло оно, понятно, по гендерной аналогии к фильму Анджея Вайды «Человека из железа» (следующий после «Человека из мрамора») – раз может быть железный мужчина, почему не быть железной леди? Тем более, став премьером, Маргарет Тэтчер заняла ультраконсервативную, а по отношению к СССР непримиримую позицию – под стать президенту Рональду Рейгану, который объявил борьбу с «империей зла» прерогативой своей политики – и выиграл эту борьбу. Не без помощи «железной леди».
Что ж, победителей не судят.
Однако именно Маргарет Тэтчер первой приветила Михаила Горбачева, поддержала - и немало способствовала гласности и перестройке, которые обогатили главные языки мира. Помимо того, что способствовали постепенному развалу советской империи.
Но была ли Маргарет Тэтчер такой уж железной, как казалась? В политике – может быть, но уж точно не в личной жизни, особенно со своим любимчиком-сыном, который всё время – и до сих пор – попадает в какие-то передряги, из которых ей стоило (и стоит) больших трудов и нервов его вызволять. То он исчезал на несколько недель (а матери казалось, что навсегда) в высокогорном походе, то попадался на поставках оружия повстанцам в Африке – будь Маргарет Тэтчер в самом деле «железной», как ее окрестили советские журналисты, ее бы не так нервировала судьба ее непутевого сына. Или у каждого железного человека, а тем более у железной женщины есть своя «уязвимая пята», как была она у Ахиллеса?
Обратимся к Пушкину, который в «Пире во время чумы» противопоставил два женских типа – нежной, слабой, слезоточивой Мери и жесткой, стальной, бесслезной Луизы. И что же оказалось? Когда проезжает мимо пирующих телега с трупами, Луиза падает в обморок, и автор – словами главного героя пьесы - делает гениальный вывод:
Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то – нежного слабей жестокий...
Вот мы и нашли – спасибо Александру Сергеевичу! - еще одно определение: женщина с мужским сердцем, эвфемизм непристойного «баба с я....и».
И хотя есть разные типы женщин (см., например, «Камасутру»), по самому своему назначению к продлению рода человеческого женщина принадлежит, убежден, к сильному, а не к слабому полу, несмотря на более субтильные физические формы. Род человеческий прекратил бы свое существование, если бы Бог полагался только на его мужскую, легкомысленную половину. Анекдот помните? Настоящий мужчина всегда добьется от женщины того, что она хочет. Вот именно.
Когда феминистки – а до них суфражистки – добивались равных прав с мужчинами, они должны были, если говорить честно, обозначить свои требования как программу-минимум. А что там, за поворотом времени? Я убежден, что будущее грядет женского рода – в том смысле, что женщины не просто будут играть всё большую роль в развитых (и не только в развитых) обществах, но и возглавят их. Человечество неизбежно вернется к матриархату, и это время не за горами. Маргарет Тэтчер, или Индира Ганди, или Сиримаво Бандаранаике – это рецидивы будущего, его буревестники. Никого не удивит, если следующим президентом США станет женщина – Хиллари Клинтон или Кондолиза Райс, в контексте нашего разговора без разницы. Специально привожу маловероятные примеры, чтобы продемонстрировать их потенциальную возможность, несмотря на маловероятность.
Либо, скажем, тот же культуризм – уже не только мужское занятие. Впрочем, «наращивать мускулы» женщина может в современном обществе не только в прямом, но и в переносном, метафорическом либо широком смысле слова. Это к тому, что сильной женщиной можно родиться, можно стать, а можно стать – по нужде.
Говорить о женщине только с политической, или общественной, или матримониальной, или с физиологической точки зрения – значит сужать и упрощать сюжет. Сошлюсь на знаменитого британского теоретика-психоаналитика Д. Винникотта, чьи идеи мне кажутся более человечными, уместными и адекватными современности, чем идеи других психоаналитиков, включая Фрейда, Лэнга и Жака Лакана. Пусть его представление о расколе человеческой личности на два начала - женское и мужское заимствовано из мифологии. Но на мифы опирались и другие психоаналитики, включая родоначальника. Они полагали ключевой иллюстрацией к своей концепции человеческой личности древнегреческий миф о Нарциссе и зеркале, в то время как излюбленный миф Винникотта тот, который приводит Платон в своем “Симпозиуме” - о первоначальной двуполой модели человека и о ее распаде на две половинки, которые обречены с тех пор на вечные поиски друг друга, чтобы воссоединиться.
В конце концов, ведь и по библейской версии Ева возникла из Адамова ребра, хоть и есть обратный анекдот, когда Бог рассказывает Еве, что сотворил ее первой, но просит никогда не говорить об этом Адаму. Это желание когда-то целого, а потом разъятого снова стать целым и определяет, согласно мифу и его комментаторам - от Платона до Винникотта, отношения между полами. Проще говоря - влечение, страсть, жар любви. Как гениально выразился Тютчев, «угрюмый, тусклый огнь желанья». Так вот, образ женщины в искусстве - при мужской прерогативе на его создание - есть не зеркальное, но субъективно смещенное отражение, потому что образ женщины окрашен мужским к ней субординационным чувством.
И не только мужчина, но и сама женщина еще пару десятилетий назад судила о самой себе, глядя в это искаженное зеркало, которое держал перед ней мужчина, представляясь ей и по сравнению с ней неким суперменом. В самом деле, образ женщины в литературе и искусстве создан по преимуществу мужчинами: занятые детьми и кухней женщины как бы передоверили мужчинам создать свой меняющийся во времени портрет, в то время как попытки автопортрета были редки и чаще всего совпадали по сокровенной своей сути с женскими стереотипами, созданными мужчинами. Женщины судили о себе не по собственным наблюдениям, но примыкали к прочной мужской традиции. Сошлюсь на Вирджинию Вулф: «Ни одной женщине пока не удалось написать правду о своем телесном образе – и женщины, и язык должны радикальным образом измениться, прежде чем подобное станет возможным». И это сказала писательница, которая первой попыталась взглянуть на женщину глазами женщины, преодолевая косное мужское клише!
Прошли те времена - безвозвратно. Недавно одна знакомая сказала мне: «В мужчинах я разочаровалась», имея в виду отнюдь не только их любовный потенциал. И это для нас, мужиков, еще обиднее, чем если бы она имела в виду только его. Раскрою контекст нашего разговора: речь шла об одном редакционном задании, которое моя телефонная разговорщица предпочитала доверить журналистке, чем журналисту. Отчасти это был камушек и в мой огород.
Другой пример. Будучи писательски (и не только писательски) любопытен, я спросил одного моего здешнего приятеля о его отношениях с женой. В широком, понятно, смысле. Представьте, что он мне ответил: «На нее можно положиться». Не уверен, что если бы я задал тот же вопрос его жене, то получил бы такой же уверенный ответ. Но я дружу не с его женой, а с ним, и его некоторая легковесность и уж точно необязательность нисколько нашей дружбе не мешают. Его жена, напротив, очень деловая, карьерная женщина. На нее можно положиться не только мужу, но и родителям, детям, многочисленной родне, коллегам. Положительная, надежная женщина, она – нарасхват. Но знаю я и другое: как тяжело ей часто приходится, сколько нервов и сил стоят ее трудные дети и не легкий, хоть и легкомысленный, летучий муж. Да, он может летать, а она вынуждена крепко, двумя ногами стоять на земле, чтобы сохранить покой и крепость (в обоих смыслах) их семейной жизни и ее успешного бизнеса. Да, она сильная женщина, а что ей остается? Кто оценит ее внутреннюю незащищенность, жизненную усталость, кто протянет ей руку помощи? Как сказала мне другая женщина, с которой я давно дружу: ломовая пчелка.
Предъявляя читателю в какой раз свои верительные грамоты как журналист и писатель, не могу сказать, что очень уж тонко разбираюсь в женщинах – над загадкой одной из них, самой мне близкой, бьюсь до сих пор. Как и для большинства мужчин, женщина для меня «племя незнакомое», как близко я порою не подхожу к его, этого племени, отдельным представительницам. Художественный стереотип довлеет надо мной и мешает увидеть реальную женщину.
К примеру, я был несказанно удивлен, узнав, что знаменитые диккенсовские образы “маленьких женщин” - крошки Доррит, крошки Нелл и крошки Эмили – созданы были этим великим слезоточивым писателем под знаком амбивалентной любви-ненависти к матери, или, как пишут исследователи, “посмертной ненависти к горячо любимой при жизни матери”. Читатель не может не чувствовать ненависти Диккенса к этим маленьким женщинам, но авторская сентиментальность заставляет читателя позабыть о ней и эстетически наслаждаться созданными писателем образами. Сентиментальность - краеугольный камень неотразимого гения Диккенса, пусть такой подход к его творчеству может показаться односторонним, как и концепция ненависти-любви к умершей матери в качестве изнанки этой сентиментальности.
А мой любимый Марсель Пруст, который определился и самоутвердился как писатель именно после смерти своей горячо любимой матери, опека которой тормозила его формирование как художника. Как художественный результат – идеализированный ее образ в его великом романе «В поисках утраченного времени», зато в жизненном плане – самого непристойного толка измывательства над ее дагерротипом. Пруст был вообще извращенцем, возразят мне, но я могу привести множество других примеров мизогинизма – дабы не задевать реальных людей, опять-таки из истории литературы и искусства: Артур Стриндберг, Ибсен, Вагнер, да хоть наш соплеменник Иосиф Бродский – несть им числа.
Известно, что американские феминистки считают отъявленными, неисправимыми женоненавистниками Милана Кундера и Джона Апдайка, а женские образы в их романах – марионетками, с которыми делает все, что ему вздумается, кукольник мужеского пола. Они не отвергают женоненавистнические, с их точки зрения, произведения, но включают их в свою концепцию, как наименее результативные в смысле создания женского образа. Настоящий художник, изображая женщину, занят поиском своего собственного - утерянного либо затаенного – алтер эго, и успех этого поиска определяется способностью художника эту свою женскую половину выявить, освободить и дать ей самостоятельную жизнь. И это чувство женского в мужчине есть освобождающая сила, так как, вскрывая неведомые аспекты мужской души, движет искусство на новые эмоциональные территории. Этот эстетический экспансионизм есть необходимое условие для сохранения здорового начала как в искусстве, так и в отношениях между полами. У мизогинистов же все представления о женщинах скособочены, тенденциозны и статичны - по их женским образам можно судить скорее о мужских страстях, комплексах, фобиях, чем о женских прототипах.
Такова точка зрения бывшего слабого пола на бывший сильный.
Сильная, инициативная, впередсмотрящая женщина подавляет этих и без того закомплексованных мужиков.
А как они комплексуют, можно судить, скажем, по статистике скандинавских стран, где бабы и вовсе их затравили, считают ничтожествами, не способными на деловые, сексуальные или семейные подвиги, и эти несчастные мужские особи отправляются в какой-нибудь Таиланд или Камбоджу, чтобы там восстановить свое мужское эго. Сам тому свидетель, вернувшись недавно из Юго-Восточной Азии. Один мой собеседник так мне и заявил, что предпочитает платить женщине там, чем пользоваться женскими услугами бесплатно у себя на родине. Потому что на родине сам себя чувствует в услужении у женщины.
Вот до чего дошла эмансипация в Северной Европе. А у нас здесь, в Америке?
Страх мужчины перед женщиной – это только сюжетный вымысел таких кинотриллеров, как «Основной инстинкт»?
Как всё еще мужчина, очень надеюсь, что феминизм не перейдет в бобитинг, хотя радикалистки-феминистки и ходят на демонстрациях, изображая двумя пальцами пресловутые ножницы, которыми Л. Бобитт оскопила своего мужа.
И хоть лично я очень люблю женщин, тем не менее моя точка зрения на грядущий матриархат, само собой, - мужская, и я могу выразить ее несколькими словами:
- Берегите нас, мужчин! Кто знает, может, мы еще на что сгодимся...