НАТЮРМОРТ. Из книги “Души в клетках”

Досуг Теперь он лежал на своей койке, с отсутствующим взглядом рассматривая репродукции итальянских и голландских мастеров, в разговоры сокамерников не встревал, но время от времени восклицал или громко зачитывал то, что ему особенно пришлось по вкусу в “Истории искусств”. Например, мог воскликнуть:
- Рембрандт. Гравюра “Истребитель крыс”. Каково, а?!

Или:
- Слушайте, по поводу нидерландской живописи: “Суровая природа и постоянная борьба за выживание сформировали особый характер жителя этих мест. Ему были ближе точный расчёт и житейская сметка, чем философия и нежная поэзия. Столкновения с саксами, датчанами, норманнами обусловили в этом народе неприятие политического гнёта”. У нас тут - маленькие Нидерланды, братва...

Или вдруг начинал смеяться:
- “Сальватор Роза (1615-1673) - крупный мастер итальянского барокко, представитель неаполитанской школы, который писал пейзажи, морские виды, битвы и образа святых. Он был известен также как гравёр, музыкант, актёр и стихотворец. Рано оставшись сиротой, Роза отправился изучать живопись в Риме. По дороге он был захвачен разбойниками и написал ряд характерных этюдов с их голов...”, кстати, между прочим Сальватор Роза прославился как контрабандист! Вот были времена, а?

Последнее, что он “выдал” сидельцам-дилетантам, было:
- Нет, вы только послушайте! “Лука Джордано (1632-1705), за быстроту в работе и количество созданных произведений прозванный “Фа престо” (Fa presto - “делает быстро”), прошёл в детстве большую школу. Отец, торговец картинами, учил его подделывать полотна великих мастеров, в чем Лука добился значительных успехов”! Во! Это какая статья по нашему? Гений и злодейство, да? Две вещи несовместимые, да? А тут - за травку, Художника - за наркоту... Что дальше-то пишут? “Отправившись по приглашению Карла II в Мадрид, Лука Джордано расписал фресками Эскуриал. После него осталось множество картин, в которых чувствуется подражание различным образцам”... И после меня - останется.

После этого Художник написал заявление на имя начальника СИЗО. Просил он не много. Разрешить ему в камеру принести акварельные краски, гуашь и цветные мелки. Просьбу удовлетворили. Спустя некоторое время он попросил те немногочисленные книги из библиотеки СИЗО, что были посвящены искусству, и... ещё несколько коробочек цветного мела.

- У него что, недостаток кальция? - спросил начальник оперативного отдела майор Помяков. - Он что, жрёт этот мел, что ли, килограммами?
- Он... рисует, - ответил подчинённый.
- Где?..
- Везде...

И действительно, несколько дней подряд, предварительно поскоблив и протерев стены, убрав пыль и грязь, Сергей Хрусталёв расписывал свободные площади камеры растительными орнаментами, а потолок превратил в голубой небосвод, на котором застыли перистые облака и среди них - птицы, ласточки. Опытный искусствовед без труда определил бы, что за основу всех этих переплетённых между собой лилий, анемонов, фиалок, цветов шиповника, цветущего тростника, виноградных усиков, примул, маргариток и гибких стеблей васильков и мяты были взяты ботанические этюды Леонардо да Винчи и Ханса Бальдунга... Опытный искусствовед удивился бы, увидев, что на металлическую дверь камеры искусно перенесена дюреровская гравюра “Солнце Правосудия”, причём так, что в правый глаз пучеглазой богини вписался тюремный глазок, а слева от мерных весов, аккурат между колен, расположилась прорезь “кормушки”. Ни меч, поднятый в правой руке, ни суровая львиная морда, ни солнечные лучи, расходящиеся от головы неким подобием нимба, не могли после этого ироничного композиционного приёма вернуть Немезиде её непререкаемый авторитет...

Начальник СИЗО искусствоведом не был, вдаваться в детали не стал - и потому, войдя однажды в камеру, остался во власти первого впечатления. Долго стоял, запрокинув голову, рассматривая облака и кружащихся птиц. Было солнечно, и в лучах, струящихся из окна, по-новому заиграли краски, цветы на стенах как будто цвели, воздуха стало как будто больше - и чувства обострялись до того, что слух ловил щебет птицы, пролетевшей за окном, а взгляд невольно поднимался к потолку...

Расписано было едва ли не всё доступное Художнику пространство - за исключением частей потолка над дверью и окном, куда невозможно было дотянуться со стола, намертво прикрученного к полу посреди камеры. Нетронутым остался и фрагмент стены под окном, где углем и белым мелом была нарисована... ромашка. Цветы в орнаменте по обе стороны от неё расступались и склоняли головки, как бы отдавая ей дань, но дань чему - начальник СИЗО не понял.
Разукрашены были даже кровати-”шконки”, каждая ножка выкрашена гуашью разного цвета, кроме, понятное дело, голубого.

Камера казалась призрачным островом, оазисом в серой пустыне тоски и отчуждения...
Удивлённо покачав головой, начальник вышел и сказал своему заму:
- А знаешь, мне нравится... очень нравится... так необычно и светло... А ты как думаешь?
- Чтоб был такой свет, надо в СИЗО посадить штук сто художников, и желательно их менять каждый год, а пока, Анатолий Владимирович, как говорится, лучше синица в руке, чем журавль на воле...
Спустя четыре дня Сергея информировали, что ему разрешено внеочередное свидание с женой. Это было неожиданно и более чем странно, ввиду недавнего инцидента.