ЧЕРНЫЙ СУП

История далекая и близкая

В опыте крупных политических деятелей всегда есть момент, с которого начинается их настоящая политическая биография, словно бы сама судьба теперь ведет отсчет их времени. Оглядываясь назад, Юрий Андропов должен благодарить случай, который вырвал его в 1953 году из сомкнутой когорты московских аппаратчиков и перенес в советское посольство на улице Байза в Будапеште, хотя когда это произошло, новое назначение вряд ли его обрадовало. Для человека с амбициями перевод из аппарата ЦК на дипломатическую службу, да еще в соседнюю соцстрану, означал конец партийной карьеры. [!]
Когда он приехал в Будапешт, ничто не предвещало крутых подъемов в его будущей карьере, и поначалу он воспринимал свою жизнь в Венгрии именно как ссылку. Шандор Копачи, тогдашний шеф Будапештской полиции, рассказывал нам, что на званые приемы в советском посольстве Андропов вызывал принадлежавший полиции цыганский оркестр и тонким тенором подпевал цыганам. Но еще больше, чем “жестокие” цыганские романсы, любил он сентиментальную венгерскую балладу о журавле, который покидает свою любимую и улетает в дальние края. Вряд ли это была ностальгия по России - в своих вкусах Андропов был скорее космополит, чем квасной патриот: наоборот, он будет скучать по Венгрии после своего возвращения в Москву в 1957 году и первое время наведывался частенько туда с частными визитами. По семье ему тоже скучать не приходилось - по посольскому рангу она была рядом с ним, в Будапеште. Его ностальгия была сугубо политической - он тосковал по политической борьбе, от которой был насильно оторван, ибо политика была не только его работой, но и страстью: в этом единодушно сходятся все, кто с ним был знаком, его адепты и его зоилы. Учитывая его дальнейшее триумфальное возвращение в “высшее общество” московской политической жизни, его жизнь в Будапеште можно сравнить с лежанием Иосифа на дне колодца - это действительно было его падением, но именно с этого падения началось его возвышение.
Точнее, оно началось три года спустя, в 1956 году, когда Венгрию захлестнула революция: ее поражение стало его личной победой.
Чем он заслужил доверие и восхищение сначала Хрущева, который сделал его руководителем отдела ЦК по связи с правящими компартиями, а фактически надзирателем за непослушными восточноевропейскими вассалами Кремля, и вслед за тем Секретарем ЦК, а потом и Брежнева, который поручил ему руководство самым важным в советской структуре ведомством - тайной полицией, и ввел в Политбюро? И почему в награду за Венгрию бывшего советского посла ожидала не дипломатическая карьера, а жандармская, что именно в его венгерском опыте подсказало Брежневу назначить его руководителем КГБ? Кем надо было быть Андропову в Венгрии, чтобы ровно через 26 лет после революции там стать пятым по счету советским вождем?
Именно с Венгрии начался процесс десталинизации в советской империи - почти с трехлетним опережением не только других восточноевропейских вассалов Москвы, но и самой метрополии: XX антисталинский съезд состоялся в Москве только в феврале 56 года. Все дело в том, что, в отличие от других восточноевропейских сталинистов, Матиаш Ракоши, отсидевший 16 лет в хортистских тюрьмах и вымененный Кремлем на несколько полковых знамен-реликвий, которые были захвачены русской армией во время подавления Венгерской революции 1848-1849 годов, был по происхождению евреем.
Кремлевские вожди соглашались оставить Матиаша Ракоши партийным боссом, но настаивали, чтобы на посту премьера он был заменен любым другим человеком, который отличался бы от него прежде всего тем, что не был евреем. Так Кремль сам назначил на пост руководителя Венгерского правительства будущего вождя венгерской революции Имре Надя.
Это был, конечно, сугубо формальный анкетный подход к вопросу, и в данном случае Советскому Союзу пришлось вскоре расплачиваться за свой опять-таки формальный антисемитизм. Первым, кто это понял, был Юрий Андропов. Прибыв на место, он оценил ситуацию трезво, без антисемитских предрассудков, с которыми ему самому, несомненно, приходилось сталкиваться, а исключительно исходя из интересов советской империи, которую он в Венгрии представлял.
В конце февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда Хрущев произнес секретный доклад о преступлениях Сталина - так началась эпоха оттепели, которая рикошетом задела и Восточную Европу, прежде всего Польшу и Венгрию. Это было время, когда амплитуда политических колебаний в советской империи достигала своего предела - невозможное стало казаться возможным, хотя возможное все еще продолжало быть невозможным. Имре Надь, который на несколько недель предвосхитил своими политическими тезисами антисталинский доклад Хрущева, остался в Венгрии партийным изгоем. Андропов продолжал слать из Будапешта в Москву обстоятельные доклады - его ставкой был Матиаш Ракоши, а Имре Надя он характеризовал как смутьяна и ревизиониста.
Предугадать следующий шаг Кремля, высчитать реакцию, предсказать очередной крутой поворот его политики было невозможно - те, кто тогда не ошибался, разве что по случайности. Сам Хрущев, скованный в своих движениях соратниками-соперниками, не смог бы с точностью сказать сегодня, что он сделает завтра, или точнее, что он сможет сделать завтра, если ему удастся одолеть сопротивление сталинистов в Политбюро, либо что они смогут сделать, если им удастся одолеть его сопротивление, а может быть, и его самого. Андропов не был исключением - при таком размахе идеологических и политических колебаний самым надежным было занять выжидательную позицию, не выказывая открыто своей точки зрения.
События в Польше подхлестнули венгров: если полякам удалось вернуть к власти Гомулку, несмотря на сопротивление русских, то почему нельзя сделать то же самое с Имре Надем? Венгерские события развивались приблизительно по тому же сценарию, что и польские, и были прямо с ними связаны, но как следствие с причиной. Это уже определило их запаздывание на несколько дней от польских. “Это была революция потерянных 48 часов,” - сказал нам впоследствии один из ее участников. Вдобавок личное противодействие советского посла Андропова. Получилось что-то около недели. К примеру, возвращение Имре Надя к обязанностям премьера произошло через 5 дней после восстановления Гомулки в Польше.
Но главное отставание было не от Польши, а от реальности - советские уступки уже не поспевали за венгерскими требованиями. И в самом этом отставании заложено было зерно трагедии, которой суждено было быть разыгранной на улицах Будапешта.
В конце концов, кремлевские вожди послушались совета Тито и пожертвовали Матиашем Ракоши. В конце концов, они приказали восстановить Имре Надя в партии. В конце концов, советский посол против своей воли и желания, по прямым инструкциям из Москвы, послал Имре Надю приглашение явиться к нему в посольство.
Итак, они встретились - два антипода, два врага, два человека, от которых зависела судьба Венгерской революции, два будущих ее главных действующих лица - человек, назначенный империей своим наместником в Венгрии, и человек, призванный своим народом руководить восстанием против империи. Даже физически они являли собой, если не считать, что оба носили очки, редкий пример противоположности: маленький коренастый венгр с висящими усами и рослый, упитанный, гладко выбритый, с чем-то слоновьим во всем своем облике русский.
Андропов был советский чиновник новой формации, с которым венграм до того не приходилось сталкиваться. У его собеседников, в том числе у радикально настроенных венгров, обычно оставалось впечатление, что он на их стороне, хотя он по большей части молчал, но его молчание списывали на его официальный статус посла, который мешал ему прямо поддержать венгерских сторонников реформ.
В Венгрии он научился скрывать свои мысли и улыбаться - два качества, которые сыграли роковую роль в Венгерской революции, потому что он казался “своим” не только реформаторам в Будапеште, но и сталинистам в Москве: поддерживая в венграх надежду, он одновременно усиливал тревогу в русских. Поэтому в добавление к объективным факторам, он лично способствовал созданию в Венгрии революционной ситуации, из которой извлек максимальную выгоду для своей карьеры. В то время как многие венгерские революционеры и реформаторы принимали его чуть ли не за “своего”, он пользовался всё большим доверием Кремля - недаром Хрущев вспомнит о нем в своих “Мемуарах” как о человеке, который один заменял собой советскую армию, когда советские вожди из тактических соображений либо из-за колебаний вывели ее из Будапешта за несколько дней до окончательного штурма венгерской столицы.
24 октября в 8 часов 13 минут радио Будапешта сообщило о назначении Имре Надя премьер-министром, а еще через полчаса новый руководитель страны объявил в стране военное положение, пытаясь ввести анархию революции в русло законности и порядка. Увы, было уже поздно - слишком долго сдерживаемые события, словно нагоняя упущенное, развивались стихийно, неудержимо, неуправляемо.
Около городского парка разбушевавшиеся демонстранты обвязали стальными тросами шею бронзового Сталина и стащили ненавистную статую с пьедестала, на котором осталась только гигантская пара русских сапог - триумфальный символ позднее проигранной революции. Поваленную статую тирана толпа с улюлюканьем потащила по улицам к Национальному театру. Венгерская революция началась с карнавала, но слишком быстро превратилась в кровавую бойню. Вмешательство советских танков политически перенаправило ее ход: гражданская война перешла в освободительную войну с оккупантами, ее главным лозунгом теперь стал “Ruszki, hаза!” (“Русские, домой!”). Венгерская армия стала переходить на сторону повстанцев.
Об уровне колебаний в Кремле в это время свидетельствует сам Хрущев в надиктованных им впоследствии на магнитофон воспоминаниях.
Все эти кремлевские колебания были одновременно колебаниями политической судьбы Юрия Андропова. Это было время колоссальной черновой работы, которую он проделал у себя в кабинете на улице Байза. 1 ноября, когда Бирнамский лес Красной Армии сдвинулся с места и перешел венгерскую границу, судьба Венгрии была решена, и Андропову осталось нанести только последние штрихи в созданное им творение.
На первый запрос Имре Надя Андропов спокойно ответил, что он не располагает точными сведениями о создавшемся положении, но обещал немедленно запросить объяснений у своего правительства. В 11 часов утра Андропов вернулся в здание парламента, где находился венгерский премьер, и сообщил Надю, что передвижения советских войск носят рутинный характер и в это время года являются обычным явлением, никак не связанным с событиями в Венгрии.
- А если даже связаны, то не в ущерб Венгрии, - добавил он, улыбаясь. - Наоборот, мы это делаем, чтобы избежать инцидентов при эвакуации из Венгрии советских воинских частей. Это наша обязанность - обеспечить спокойный выход войск.
- А почему танки и бронемашины окружают наши аэродромы? - спросил Надь.
И на это у Андропова был готовый ответ:
- Для безопасной эвакуации больных и раненых воздухом. Согласитесь, господин Премьер, у вас в стране сейчас не очень спокойно.
Надя резануло слово “господин” в обращении к нему, все советские представители, включая посла Андропова, всегда называли его “товарищем”.
Однако сейчас было не до личных нюансов, Имре Надь предпочитал верить Андропову - другого выхода у него просто не было. Он просил посла получить дополнительные сведения из Москвы, а заодно передать туда очередной его протест в связи с передвижением советских войск по территории Венгрии.
В 2 часа дня Имре Надь снова позвонил в советское посольство и вызвал к телефону Андропова. На этот раз он предъявил послу ультиматум: если Советский Союз не начнет немедленно выводить свои войска из Венгрии, Венгрия объявит о своем выходе из Варшавского Пакта. Он просил немедленно передать в Москву свой ультиматум.
Не дождавшись звонка от Андропова, Имре Надь в 5 часов собрал заседание Совета Министров, который принял единогласное решение объявить Венгрию нейтральной страной. Но сам Имре Надь понимал всю тяжкую ответственность такого решения и с часу на час откладывал официальное сообщение о нем. Он все еще ждал Андропова, все еще надеялся.
И советский посол наконец появился и зачитал ответ Кремля. Имре Надь тут же перевел его на венгерский язык и продиктовал своему помощнику.
Советская декларация о равенстве и невмешательстве от 30 октября остается в силе, заявляла Москва и предлагала создать две смешанные комиссии, одна из которых занялась бы политическими вопросами, вытекающими из решения Венгрии выйти из Варшавского Пакта, а другая -техническими деталями вывода советских войск с территории Венгрии.
Андропову во что бы то ни стало надо было оттянуть время. Во-первых, для того, чтобы предотвратить военное сопротивление венгров советской армии и тем самым снизить число потерь среди русских. Во-вторых, чтобы успеть закончить поиски венгерских квислингов и создать из них новое правительство в противовес правительству Имре Надя.
Андропов сам взял на себя ответственность за разрешение венгерского кризиса, его вариант был принят Москвой, и сейчас он один заменял в Будапеште и советскую армию, и органы госбезопасности, и все московское Политбюро - от него лично теперь зависела и судьба всей советской империи и жизнь каждого советского солдата.
Имре Надь и члены его кабинета выслушали ответ Москвы и еще раз потребовали от Андропова немедленного вывода советских войск. Самым резким было выступление Яноша Кадара:
-Что случится со мной, не имеет ровно никакого значения. Но будучи венгром, я готов в случае необходимости сражаться. Если ваши танки снова войдут в Будапешт, я выйду на улицу и буду бороться с ними хоть голыми руками.
В тот же день Янош Кадар выступил по радио более откровенно и более страстно, чем Имре Надь:
- Во время славного восстания наш народ низверг режим Ракоши. Участники восстания добились свободы для народа и независимости для страны... Мы гордимся, что вы честно исполнили долг в вооруженном восстании.
Было уже поздно, все разъезжались. Кадар сел в одну машину с Ференцем Мюннихом. По дороге они резко о чем-то заспорили. Машина уже подъезжала к дому Кадара, когда тот приказал шоферу повернуть и ехать на улицу Байза. Ночь они провели в советском посольстве, а на утро советский танк отвез их на военно-воздушную базу Токол на острове Чепель, откуда специальным самолетом они вылетели в пограничный советский (бывший венгерский) Ужгород.
Утром 2 ноября, когда Имре Надь узнал не только об исчезновении Кадара и Мюнниха, но и о дальнейшем переходе советских войск через венгерскую границу, он опять вызвал к себе в офис Андропова. Впервые этот советский денди был не в форме - вид у него был усталый, заморенный, он был небрит, галстук повязан небрежно, похоже,что в эту ночь он даже не ложился. Патриотический пафос Имре Надя казался ему неуместным, особенно сейчас. На некоторые вопросы венгерского премьера он просто не отвечал. Он смотрел прямо в глаза этому обреченному человеку и устало, скорее механически, чем учтиво, улыбался. Он думал уже о другом. Его венгерская игра была окончена.
В ночь с 3 на 4 ноября Имре Надь остался спать в парламенте. В 4 часа его разбудили и сообщили, что советские войска штурмуют Будапешт. В 5.20 он обратился по радио к своим согражданам:
“Говорит Имре Надь, председатель Совета министров Венгерской Народной Республики.
Сегодня на рассвете советские войска атаковали столицу с явным намерением свергнуть законное демократическое правительство Венгрии.
Наши войска сражаются.
Правительство находится на своем посту.
Я сообщаю об этих событиях народу нашей страны и миру”.

Еще через полчаса Имре Надь узнал об образовании просоветского правительства Яноша Кадара. Вспомнил ли тогда венгерский премьер изнуренный, невыспанный вид советского посла Андропова на следующее утро после бегства Кадара в таинственный дом за коваными воротами на улице Байза? Не спал эту ночь и Кадар. Он был единственным венгром, которому профессионально скрытный Андропов выложил все начистоту: и то, что песенка Имре Надя спета, он человек конченый, и то, что советским войскам уже отдан приказ подавить восстание, и то, что выбора у Яноша Кадара нету - если он откажется сотрудничать с русскими, его ждет та же судьба, что и Надя. «Андропов первым заговорил с Кадаром, и именно Андропов убедил Кадара принять советскую точку зрения», - вспоминает Миклош Васарели, пресс-секретарь Имре Надя. В эту холодную осеннюю ночь сухой расчет, цинизм и вероломство одержали верх над романтикой, наивностью и политическим инфантилизмом Венгерской революции.
Имре Надь укрылся в югославском посольстве, откуда вышел спустя 22 дня, получив от властей гарантии личной безопасности, но, не доезжая до дома, был схвачен сотрудниками советской госбезопасности, через полтора года судим и в ночь с 15 на 16 июня 1958 года казнен.
Несколько из его оставшихся в живых помощников рассказывали нам о своих встречах с советским проконсулом в самые последние дни или даже часы перед падением Будапешта. И почти все, кому пришлось во время революции встречаться с кремлевским гаулейтером, вспоминают по этому поводу следующий исторический эпизод.
В 1544 году турецкий султан Сулейман пригласил к ужину венгерского дворянина Балинта Торока. Гость не очень доверял своему хозяину и несколько раз вставал из-за стола, чтобы отправиться домой. И каждый раз султан, улыбаясь, настаивал, чтобы венгр остался: “ Ведь вы еще не отведали черного супа”, - повторял он, имея в виду кофе. Когда “черный суп” был наконец подан, янычары набросились на венгра и заковали его в цепи. С тех пор “черный суп” стал в венгерском языке идиомой, обозначающей самое черное коварство и предательство.