МСТИСЛАВ РОСТРОПОВИЧ: ШОСТАКОВИЧ НАУЧИЛ МЕНЯ МУЗЫКЕ

«Я обязан Шостаковичу тем, кем я стал. Он принял меня в свой класс московской консерватории в 1943 году, когда мне было 16 лет. Я оставался в этом классе три года. Потом мне пришлось закончить свою композиторскую карьеру. Это произошло потому, что я стал очень много выступать как виолончелист. Я помню все о годах, которые я провел в классе Шостаковича, и о всех других наших встречах. Я слушал и впитывал каждое его слово. Он научил меня музыке...».
Наша беседа с Мстиславом Леопольдовичем Ростроповичем состоялась во время заседания Международной ассоциации Дмитрия Шостаковича, которая расположена в Париже и членом котором является наш великий виолончелист. Оно было посвящено подготовке к 100-летию со дня рождения Шостаковича, которое будет отмечаться в 2006 году. «Из плеяды замечательных музыкантов, которые при жизни Дмитрия Дмитриевича исполняли премьеру его сочинений, которых он любил и уважал, главная и единственная действующая сила сейчас – это Мстислав Ростропович, - отметила вдова композитора Ирина Шостакович. - И я надеюсь, что он откроет фестиваль Шостаковича в Москве».
- Мстислав Леопольдович! Каким станет ваш вклад в празднование юбилея вашего учителя и друга?
- 2006-й не за горами, и уже сейчас весь мир готовится к проведению посвященных ему фестивалей в Риме, в Сан-Франциско, в Токио. Затем я провожу трехнедельный фестиваль в Вашингтоне и веду переговоры с парижским национальным оркестром. Наконец, я поставлю «Хованщину» в редакции Шостаковича в 2006 году в Ла-Скале.
- Какое произведение Шостаковича вы исполнили первым?
- Я начал с его сонаты для виолончели – единственное большое сочинение, которое у него было для этого инструмента. Шостакович написал для меня два концерта для виолончели с оркестром. По моей просьбе он сделал гениальную партитуру концерта Шумана для виолончели. Для Вишневской он сочинил цикл песен на слова Саши Черного, который я впервые исполнял в качестве пианиста. Кроме того, как виолончелист я участвовал в первом исполнении его цикла на слова Блока, который пела Вишневская.
- А что сочинил специально для вас Прокофьев?
- Он посвятил мне три произведения: симфонию-концерт (самая крупная его вещь), сонату для виолончели с фортепьяно, которую я сам исполнил первым, и концертино для виолончели с оркестром. И в последнем, четвертом произведении, которое должно было быть самым гениальным, он успел написать только одну часть – фугу и сюиту для виолончели соло.
- Однажды вы сказали, что Шостакович – величайший композитор не только ХХ, но и ХХI века. Что вы имели в виду?
- Мы, как всегда, отстаем от гения и понимаем его намного позже. И сейчас, когда он находится на небе, мы начинаем все больше и больше ценить его произведения. Сегодня Шостакович – самый исполняемый композитор, который жил в прошлом столетии... Благодаря Дмитрию Дмитриевичу, мы все сделали огромный скачок в понимании музыки. Мы, например, не знали по-настоящему Малера, а для Шостаковича он был великим композитором. Мы в классе играли в четыре руки симфонии Малера. У каждого композитора были, конечно, свои пристрастия. Для Шостаковича Малер был идолом.
- А для Прокофьева?
- Совсем нет. И когда молодежь стала очень интересоваться Малером, Прокофьев меня спросил: «Скажите, а что, сейчас какая-то эпидемия среди молодых композиторов?» – «О какой эпидемии вы говорите? О гриппе?» – «Да нет, о «малерии»!»
- Прокофьев и Шостакович были противоположностями?
- Шостакович мог сказать что-нибудь не очень правдивое человеку только для того, чтобы его не обидеть. Он мог заявить не очень хорошему композитору: «Вы очень талантливы, очень талантливы. Вам надо больше сочинять!» А Прокофьев, наоборот, говорил, как ребенок – все, что думает. Он всегда мог что-нибудь ляпнуть. Все зависело от того, как он относился к человеку. Вообще Прокофьев был больше замкнут на себе. Наша знаменитая пианистка Мария Вениаминовна Юдина рассказала мне историю о том, как она хотела сыграть Прокофьеву его сонату. Он ей назначил прийти к нему домой в 3 часа дня. Юдина пришла на 10 минут раньше и позвонила. Дверь приоткрылась на цепочке, оттуда высунулась рука с рыжими волосами и с большими часами, которые он ей сунул прямо в лицо. Потом рука исчезла и дверь захлопнулась. Прошло 10 минут, и Юдина позвонила снова. И Прокофьев был в страшном восторге: «А, наконец-то!»... Помню также свое первое исполнение сонаты Мясковского, на которое автор пришел вдвоем с Прокофьевым. В сонате такой быстрый финал. После исполнения Прокофьев пришел ко мне за кулисы и в восторге сказал: «Знаете, когда вы играли на низких, я не слышал ни одной ноты». И тут он увидел мое лицо. «Но когда вы играли на верхних струнах, - тут же продолжил он, – это были бриллианты!» Шостакович никогда не мог себе такого позволить и всегда очень переживал и сострадал. Однажды в Ленинграде он провожал меня на Московском вокзале, где на кафельном полу спали люди. Он повернулся, посмотрел на них, и я увидел, как на его лице отразилось сочувствие к этим несчастным. И этого я никогда не забуду.
- Некоторые авторы утверждают, что у Шостаковича были якобы «антагонистические» отношения с некоторыми композиторами...
- Это совершенно не так. Он относился с огромным уважением к своим коллегам, которых любил и даже после их смерти оказывал им помощь. Он, в частности, осуществил переложение партитуры 3-й симфонии для двух фортепьяно великого французского композитора Артура Онеггера. Это свидетельствует о восхищении его творчеством. Чтобы вы еще больше полюбили Шостаковича, я вам расскажу следующее. У него под стеклом на столе, за которым он сочинял музыку, находились фотографии, в середине которых был Мусоргский. Однажды я у него поинтересовался: «Почему у вас не нашлось место для других композиторов?» И назвал пару имен. Тогда Дмитрий Дмитриевич мне ответил: «Когда я смотрю в глаза Мусоргского, это помогает отправлять в корзину многие мои сочинения».
- Известны его редакции опер Мусоргского «Хованщина» и «Борис Годунов»...
- Однажды я спросил Шостаковича: «Не лучше ли было вам все это большое время, которое вы затратили на эти партитуры, посвятить своим сочинениям?» Тогда он мне объяснил, что своей редакцией он вернул все, что было написано самим Мусоргским и что было изменено Римским-Корсаковым. В «Хованщине», которую я дирижировал в Большом театре, есть несколько музыкальных кусков, которые имели другую текстуру и были более свежими, чем то, что сделал Римский-Корсаков.
- Между композиторами–современниками часто существует некое подобие конкуренции?
- Такой элемент был у композиторов, которые оказались не в своей стране. Это конкуренция скорее в образе жизни. Я, например, видел одно письмо Прокофьева Сергею Дягилеву, где он резко высказывался по поводу того, что тот платит гораздо больше денег Стравинскому, чем ему. Я думаю, что у Прокофьева и Рахманинова идеалы не совпадали... Прокофьев, конечно, замечательно играл на рояле. Блестяще играл и Шостакович. В свое время удивительную новость сообщил мне Лев Николаевич Оборин. В 1927-м, в год моего рождения, он получил первую премию на конкурсе Шопена, а Шостакович - почетный диплом. Тем не менее мне довольно сложно представить Шостаковича, исполняющего ноктюрны Шопена.
- В Сорбонне только что состоялся концерт, организованный Международной ассоциацией Дмитрия Шостаковича с участием ваших учеников...
- Мы с Галиной Вишневской на 50-м году совместной жизни объединили наши педагогические усилия. У нее есть Центр оперного искусства в Москве, а у меня – Фонд помощи молодым музыкантам. В концерте участвовали ее певица – сопрано Наталья Боброва, а также скрипачка Александра Белякова и виолончелист Сергей Антонов, которых опекает мой Фонд.

Париж