ЗАПОВЕДЬ или НАЧАЛО, ИСТЕКАЮЩЕЕ ИЗ ДУХА

...В комнате у Андрюши теперь висит картина, я ее привез из Москвы. Заснеженный лес, изба на опушке, перед ней стоит косолапый медведь. Зима, ночь, холод. Повесив картину на стене, я придумал Андрюше сказку про медведя и обитателей избушки. Он слушал, а потом спросил, где эта избушка, почему таким одиноким и несчастным кажется медведь, почему он не живет в берлоге, и признался, что любит старика со старушкой за то, что они приютили и накормили голодного зверя, восхищался тем, как медведь справился со стаей волков, выручая тех, кто дал ему приют морозной ночью. И спросил, как долго медведь проживет у гостеприимных хозяев. А главное, Андрюша уже несколько раз просил меня повторить ему перед сном эту историю про медведя и каждый раз замечал на картине новые детали. Например, что дело было лунной ночью, хотя луны там нет, - он сообразил про луну по теням, которые отбрасывают деревья и медведь.

Да, я несу свою долю ответственности за то, что мои внук и внучка родились в Америке. Поэтому мы с женой, да и не только мы, но и Юля - их мама - очень хотим, чтобы Андрей и Анечка выросли не американцами, а русскими американцами, чтобы у них проснулась генетическая любовь к Родине своих предков по материнской линии. Брюс, наш зять, тоже относится к этому благосклонно... Как только Андрюша заговорил по-русски (кстати, на обоих языках он заговорил практически одновременно), он рассказал нам про своего друга. Он очень и очень большой и сильный, его зовут Джем, живет за горизонтом, но ему ничего не стоит перелететь в любую страну. Джем часто прилетает к Андрюше, но мы его не видим и не увидим никогда. Джем часто совершает добрые поступки и является эталоном не только для самого Андрея, но и для нас. К примеру, если наш мальчик не хочет супа, он заявляет маме или бабушке: «Джем не ест этого супа и никогда бы не предложил его мне». А на днях Андрюша меня очень обрадовал. Оказывается, Джем, обитавший последнее время в Южной Америке, перелетел в Ригу... Таким образом внук мой подчеркнул свой интерес к Риге, где в последний раз был в двухлетнем возрасте. Реанимацию этого интереса я связываю со своей недавней поездкой, с рассказами о моих впечатлениях. Джем принадлежит Андрею, и только ему, мы можем в лучшем случае спрашивать о нем. Вчера я сделал глупость: после звонка в Ригу я сообщил Андрею, что Джем передал ему привет. Андрюша как-то сразу замкнулся, и я вдруг очень испугался, что Джем снова сменит место жительства...

Очень мне хочется, чтобы мы всей семьей поехали к Джему в Ригу, а оттуда в Белоруссию, Москву и Санкт-Петербург. Очень мне хочется, чтобы Андрюша мог оказываться в моих сновидениях!

...С острова Тортола в Карибском море, где мы провели 12 жарких дней в декабре, в Сан-Хуан мы летели на птичке-самолете, как метко охарактеризовал маленькую девятиместную «Сесну» Андрей. При посадке в самолет он глаз не сводил со своего желтого чемоданчика с игрушками. Для этого у него была достаточно серьезная причина. На Тортоле он впервые увидел кокосовую пальму. А на соседнем острове Jost van Dyke, куда мы сплавали на резвом паромчике, хозяйка небольшого пляжного бунгало даже позволила нам с Андрюшей сбить шестом один орех и взять с собой. До отъезда кокос занял почетное место в арендованном нами доме, а потом Андрей, не доверяя никому, собственноручно уложил это сокровище в свой чемодан. Очень уж ему хотелось довезти кокос до Бостона, чтобы показать своему другу Нейсону, который наверняка не знал, где и как произрастают такие чудеса.
Через час волнующего и рискованного полета над океаном приземлились мы в аэропорту Сан-Хуана. Это столица Пуэрто-Рико, страны, которая добровольно превратилась в один из штатов Америки. Поэтому и таможенный досмотр нам предстоял именно здесь. Андрей собственноручно снял свой желтый саквояж с тележки и водрузил его на транспортер, потащивший наши вещи через «телевизор».

Можно представить весь наш ужас, когда мы увидели, что именно Андрюшино сокровище таможенный инспектор выбрал на досмотр из всех наших девяти чемоданов и сумок. Мы догадались, что у бывалого воздушного путешественника (впервые Андрей прилетел в Ригу, когда ему исполнилось три месяца, а потом еще дважды пересекал океан) назревал первый конфликт с госчиновником. Как он из него выйдет? Андрей начал с того, что не разрешил открывать свой чемодан ни отцу, ни матери, стоявшим рядом, а расстегнул молнию сам.

- Что это? - спросил таможенник, вынув злополучный орех.
- Это - кокос, - ответил Андрюша. - Мне подарили на Тортоле, и я везу его в Бостон, показать Нейсону.

Далее Андрюша, сжав губы и еле сдерживая рыдания, вынужден был наблюдать, как дядя в форме молча достал бумажный пакет, вложил туда контрабанду и небрежно сунул под полку: нельзя! Может быть, Андрей и не за плакал бы, но тут вмешалась Наташа. Жена по наивности попыталась объяснить чиновнику, какую травму он наносит ребенку. Тот был непреклонен: нельзя!

- Но почему, бабушка, почему? - сквозь слезы спрашивал Андрюша по-русски. - Это мой кокос, Нейсон никогда не видел такого...

Отец взял Андрюшу на руки и стал объяснять, почему запрещается провозить в Америку чужестранные плоды и продукты. Андрей слушал и пытался сдержать рыдания, но это ему не долго удавалось.

- Понял? - спросил Брюс.
- Yes!- и тут же, не сдерживаясь, зарыдал.

Подошла Юля, взяла его на руки, стала целовать, успокаивать вдвоем с бабушкой. Мы с Брюсом сложили чемоданы на тележки и покатили их к следующему терминалу, а они все стояли в пустом и длинном коридоре. Андрюша успокоился лишь после того, как Наташа показала привезенные в своей сумочке красивые кораллы и ракушки, которые с этого острова тоже вроде бы запрещено вывозить.

- Спасибо, бабушка. Я подарю несколько Нейсону. Но когда я выросту, то придумаю специальный порошок. Проглатываешь его, и у тебя сразу вырастают крылья! Ты кладешь кокос в карман и спокойно перелетаешь через границу.

Ох, Андрюшка, Андрюшка, любимый ты мой изобретатель! Придумай, пожалуйста, такой порошок, чтобы, выпив его, мы с тобой могли оказаться в моих сновидениях! Почему? - слышу я твой традиционный вопрос, малыш. Потому что я хочу, чтобы, став взрослым, ты ощущал себя не просто американцем, знающим русский язык, но и хотя бы немного русским, как твоя мама и бабушка, или белорусом, как я, твой дедушка.

Раньше я думал, что для этого достаточно научить тебя русскому языку и взлелеять в тебе привычку читать русские книги. Мы начали с мудрых народных сказок, потом стали читать тебе сказки Пушкина, простые истории Льва Толстого для маленьких. Мечтали: научившись читать, ты прочтешь их сам! И книжные полки в нашем доме будут тянуть тебя, как магнитом! У нас уже сформировалась не только великолепная детская библиотечка, но и солидное собрание русской классики, которое мы с бабушкой постепенно перевозим из Риги. Мы хотим, чтобы у тебя всегда было под руками все, что ты захочешь прочесть: купим в великолепных здешних магазинах русской книги, принесем из библиотеки... Только бы ты захотел!

Мы так радуемся, что ты прекрасно говоришь по-русски и что ты - лучший в русском классе! Что в четыре с половиной года ты уже научился читать по слогам и немного писать. Представь себе, как мы с бабушкой расстроились, услышав однажды, что во сне ты разговариваешь по-английски. И это несмотря на то, что дома ты по-английски говоришь мало, только с отцом и только по вечерам и выходным - остальное время Брюс на работе. Несмотря на то, что мама говорит с тобой только по-русски, не говоря уже обо мне и бабушке. Несмотря на то, что у нас, как мы считаем, настоящий русский дом, где часто бывают и живут наши друзья из Риги и Москвы! Пойми нас правильно: очень уж мы боимся и переживаем за твой русский язык - родной язык.

Что ж, ты родился и живешь в Америке и накрыть тебя стеклянным колпаком нам вряд ли удастся, да и вряд ли это нужно. Ты мне говорил, что снов еще не видишь, а может думаешь, что не видишь, потому что забываешь. Я же отсюда каждую ночь переношусь то в Белоруссию, то в Москву, то в Ригу - в места, которые очень люблю. Причем в этих снах я часто в буквальном смысле слова впадаю в детство: оказываюсь на родине и в твоем возрасте, и в школьном, и уже взрослым человеком. Но всегда в этих сновидениях присутствуют мои родители - твои прадедушка с прабабушкой, которых уже давно нет на свете.

В моих снах я играю с деревенскими пацанами в футбол, заваливаю экзамены в университете, опаздываю на интервью чуть ли не с Папой Римским и главный редактор объявляет мне строгий выговор с занесением в личное дело. Но просыпаюсь я после этих сновидений невероятно счастливым! Видимо оттого, что побывал в своей молодости!

Ох, если бы ты изобрел такой волшебный порошок! Мы бы с тобой без всяких самолетов оказывались за океаном, не тратя для того ни драгоценных дней, ни денег. Причем я бы делал тебя равноправным участником моих детских забав и забот, а также и взрослых занятий, ты бы переживал вместе со мной все то, что пережил я!

Наш с тобой дом в Бостоне полон самых замечательных, ярких и хитроумных игрушек! Но почему-то ты в них не играешь, а к новым буквально часа через два теряешь всякий интерес. Мы же играли в лапту самодельным тряпичным мячом, катали по улицам велосипедный обод или металлическую стяжку от старой деревянной бочки замысловато изогнутым крючком из толстой проволоки. Мы играли в «пикара», придуманную нами забаву, соревнуясь в сбивании самодельными битами консервной банки с определенного расстояния. И были счастливы настолько, что матери было не зазвать нас домой до позднего вечера.

С твоим замечательным порошком мы с тобой в одну прекрасную ночь оказались бы на замерзшей речке Добысна, чтобы покататься на самодельных деревянных коньках. Зачарованно смотрели бы через прозрачный, как стекло, лед на стайки плотвичек и пескарей, оставляя на нем небольшие проталины от нашего жаркого дыхания. Потом, как в моем детстве, играли бы с мальчишками в хоккей хворостяными клюшками и березовой шайбой. Правда, однажды подо мной проломился лед. Один из деревенских мальчишек подал мне клюшку, за которую я уцепился и вылез из полыньи. На берегу я дрожал не столько от холода, сколько от страха перед матерью, которой искренне обещал не играть на речке.

А потом мы с тобой сидели бы на теплой русской печи тетки Татьяны Тимошенчихи и вместе с Мишкой и Павликом, ее двумя сыновьями, слушали сказки деда Андрея. Дед Андрей был много старше своей Татьяны и давно из-за болезни не выходил из дома. Над припечком жарко натопленной печи сушилась моя одежда. Я знал, что тетка уже побывала у нас в доме и предупредила моих родителей, что мы с Павликом делаем уроки и я приду домой попозже. Так она спасла меня от хорошей вздрючки.

Тетка Татьяна отличалась неистощимым оптимизмом и непривычной для меня, воспитываемого в строгости, мягкостью к детям, своим и чужим. В ее доме нам позволялось все, даже игра в подкидного. Однажды ее Павлика оставили в школе после уроков переделывать контрольную по арифметике. Домой он пришел в слезах. А тетка Татьяна, узнав в чем дело, вместо наказания сказала: «Было из-за чего переживать, сынок! Оставили после уроков, ты бы на скамейку прилег и поспал, здоровей бы был!»

Павел Тимошенко, между прочим, после школы поступил в мединститут и стал впоследствии главным отоларингологом Белоруссии.

Помнишь, Андрюша, я читал тебе Пушкина? «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То как зверь она завоет, то заплачет как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой зашуршит, то как путник запоздалый к нам в окошко застучит...» Ты внимательно слушал, зачарованный ритмом и музыкой прекрасных строк. А потом стал спрашивать: что такое мгла? вихри? солома? кровля?... Я терпеливо тебе объяснял, вспоминая, как мы, четверо детей и двое взрослых, уютно устраивались на пышущей теплом русской печи площадью всего в полтора квадратных метра. И отец читал нам: «Буря мглою небо кроет...». А вьюга бьется в кухонное окно, воет в печной трубе и шуршит соломой на крыше, как бы иллюстрируя только что услышанное. И все понятно.

Как- то здесь я читал интервью с профессором одного из университетов, специалистом и переводчиком русской литературы. Он сказал ужаснувшую меня вещь: едва ли пять процентов американцев, исключая, естественно, выходцев из России, знают кто такой Пушкин! Оказывается, перевести Пушкина на английский так, чтобы он стал понятным американцам, невозможно. Совершенно, дескать, другая ментальность, непонятная и неизвестная эпоха. На слуху у образованных американцев лишь Достоевский да Лев Толстой, и то благодаря экранизациям. А мне так хочется, Андрюша, чтобы Пушкин был тебе близок и понятен, как и всякому русскому!

Сейчас уже не помню первую прочитанную мной книжку, но наверняка не забуду ту, которую ты, Андрюша, попросил прочитать тебе в первый раз. Это был «Конек-Горбунок». Ты сам разыскал книжку на полке, узнав главного героя по картинке после просмотра одноименного мультфильма. А помнишь, мы сидели с тобой на ступеньках нашего дома и сочиняли разные истории про ворон? У меня не хватило фантазии и я пересказал тебе басню Крылова про ворону, лисицу и сыр. Интрига про хитрую лисицу и падкую на лесть птицу тебе так понравилась, что через несколько дней ты рассказал мне эту историю так, будто ты сам был ее свидетелем. После этого на твоей книжной полке появились «Басни» Крылова и мы с тобой прочитали про ворону и лисицу в оригинале, а потом еще несколько басен. Ох, книги, книги...

Много неприятных минут пришлось мне пережить, когда на уроке Сталинской конституции учительница застигла меня за чтением «Декамерона». Чужая книга была изъята, а меня после звонка поволокли в кабинет директора школы. А директором, Андрюша, был мой отец. Я ожидал порки прямо в кабинете, но произошло чудо - учительница акцентировала внимание директора не на уроке Конституции, а на «развратной» книге. И отец ей заявил: развратных книг не бывает, раз книга у нас напечатана, читать ее можно в любом возрасте! И только дома, возвращая мне «Декамерон», предупредил: еще раз поймают с книгой на уроке - пеняй на себя!

А может, это не так уж и хорошо, Андрюша, что книги у тебя всегда под рукой? Не получится ли так, как с игрушками? Кажется, все существующие игрушки есть у тебя, кроме детских пистолетов и других видов игрушечного оружия: мы его принципиально не покупаем, хотя в Америке оно выпускается и продается. А ты вот имитируешь пистолет из любой трубки и стреляешь.

Может, оттого я так люблю читать, что очень долго хорошие книги были для меня труднодостижимой мечтой? Впрочем, твоя мама росла в окружении книг и чтение осталось одним из самых любимых ею занятий до сих пор.

Кстати, об игрушечном оружии. В детстве мы играли в войну, разделившись на «русских» и «немцев». И были у нас деревянные винтовки и пистолеты. Мы наступали и отступали, кололи штыками, захватывали друг друга в плен. И никто из моих друзей и одноклассников не вырос агрессивным. А здесь в одну из школ на урок пришел первоклассник с отцовским пистолетом и застрелил свою соседку по парте. И это далеко не единственный случай со школьниками, а уж что говорить про взрослых. Буквально на днях в соседнем городке в офис зашел некто Мак Дермот и уложил наповал семерых сослуживцев из бухгалтерии. Одна из версий: они по просьбе налогового управления перечисляли из его зарплаты налоги, которые этот Дермот отказывался платить добровольно. Отчего здесь так много непредсказуемой и необъяснимой агрессии? Не потому ли, что далеко не все американцы узнают в детстве, что любовь никогда не кончается?

Ты вот, Андрюша, живешь в атмосфере всеобщей любви, и разрешается вам с Анечкой почти все. У Юли с Брюсом, да и у нас с бабушкой такой принцип: дети и внуки никогда нам не мешают. В любой момент ты подходишь к любому из нас, и каждый с готовностью отвлекается от того, чем занимался, чтобы выслушать тебя, ответить на твой вопрос или помочь тебе. Ты любишь помогать на кухне: раскатывать тесто, печь блины, выжимать соки и даже разводить для сестрички молоко из «формулы». И тебе никогда в этом не отказывали, ты никогда не слышал: «Не путайся под ногами». Наказывают тебя тоже своеобразным способом - отправляют посидеть на лестнице и задуматься о своем поведении. Оказавшись однажды на лестнице, ты спросил, как наказывали меня в детстве. Стоило мне лишь по своей наивности заикнуться про отцовский ремень, как твоя мама, знающая об этом лишь понаслышке, тут же притормозила меня...

Не уверен, нужно ли тебе побывать со мной в очень трагичном для меня сне. Я бы назвал его «Преступление и наказание». Первые деньги я украл у родителей, чтобы купить скворечник у весьма предприимчивого деревенского переростка. Очень мне хотелось, чтобы и на нашей липе жили скворцы, а скворечник у меня никак не получался. Все было замечательно: я затянул скворечник на дерево, в нем поначалу поселились воробьи, а потом прилетела пара голосистых черных птиц и прогнала нахалов... Мои родители пропажи денег не заметили. Потом, помню, купил себе рогатку. А когда научился читать, стал брать напрокат книги, которые тот же ловкий предприниматель одалживал у своего старшего брата, пользовавшегося библиотекой сельхозтехникума, расположенного в бывшем помещичьем имении в десяти километрах от нашей деревни. Риск был большой: мать довольно часто наказывала нас за любую провинность или непослушание широким отцовским ремнем.

Я боялся даже представить, что будет со мной, если воровство раскроется. Но бог миловал, и пропажи денег до поры до времени не замечали. За книги мне тоже попадало. Я мог так увлечься чтением, что забывал про уроки, не слышал, как мать просила принести воды из колодца или присмотреть за младшим братом. Вот почему это увлечение днем довольно строго дозировалось. А в десять вечера мать просто гасила свет, игнорируя мои слезные просьбы дочитать страницу...

Но вот однажды, было это в восьмилетнем возрасте, мне пришла в голову мысль, что читать можно и под одеялом, если воспользоваться электрическим фонариком. И я сделал очень солидный заказ своему поставщику, под который взял в платяном шкафу, где мать хранила отцовскую зарплату, целых двести рублей. Фонариком я пользовался две ночи, пока мать все же не заметила исчезновение денег. Наказание было жестоким: отцовский ремень так исходил мое мягкое место, что целых три дня мне было трудно сидеть...Принял мужское решение: с воровством завязываю. А через два месяца опять исчезла сторублевка. Конечно, в мою невиновность никто не верил. Снова получил под завязку. Еще спустя неделю нас впервые повезли в Бобруйск сфотографироваться. Ехали мы в пустом детском вагоне, и, когда пересекали длиннющий железнодорожный мост, мать взяла меня за хатыль, открыла дверь вагона и вывела на подножку: «Признавайся, ворюга, а то полетишь вниз!»

Я здорово перепугался, но признаваться было не в чем. Нас, троих братьев, сфотографировали крупным планом. И до сих пор, когда вижу на этом снимке стриженого, ушедшего в себя пацана, в модной тогда вельветовой толстовке, на глазах появляются слезы.

К Пасхе решили сделать перестановку в квартире, и я помогал маме передвигать шкаф. А под ним оказалась... злополучная сторублевка. Со мной была истерика, рыдала и прижимала меня к себе мать. Всю жизнь я периодически вижу во сне мчащийся сквозь стальные фермы поезд, мелькающую далеко внизу воду ...И чувствую ту самую острую обиду.

Все же я люблю своих отца и мать. И всегда жил и живу так и таким, каким бы они хотели меня видеть. И знаешь, Андрюша, почему? В юности, начитавшись мало издаваемого тогда Достоевского, я попытался понять, почему мать так жестоко с нами обращалась. И понял, что она нас очень и очень любила. И хотела, чтобы мы выросли людьми, - так она говорила, пропуская само собой понятное слово «хорошими». Но была уверена, что, будучи малограмотной, она «людей» из нас сделать не сможет, если, не дай Бог, умрет отец. А отец был комиссаром партизанского отряда, перед этим пережил плен и побег из плена. И пришел из партизан с больным сердцем в сорок четвертом, после освобождения деревни от фашистов. Бывало, срываясь из-за наших шалостей и непослушания, тут же хватался за грудь и глотал валерьянку. Так вот, чтобы он не «рвал себе нервы», мама наказывала нас «по перед батьки» и без него. Я это понял и давно простил свою мать, но вот поцеловать ее впервые заставил себя в 32 года. Потом до самой ее смерти было между нами все хорошо и понятно.

А твоя мама и бабушка каждый день ходят обцелованные тобою, да и мне, признаться, кое-что перепадает. И ты нас очень трогаешь тем, что регулярно признаешься в любви всем нам, даже Малышу, твоему четвероногому другу. Вчера, например, я подслушал, как ты сказал бабушке: «Наташа, я так тебя люблю, что даже сердце умирает!» ( У тебя вдруг появилась милая привычка называть нас всех по именам). Бабушка тебя поправляет: замирает! И не только потому, что так правильнее стилистически. Ученые говорят, что чем позже ребенок узнает о смерти и словах, ее характеризующих, тем он психологически здоровее. «Нет, бабушка, именно умирает. Но ты не бойся, оно никогда не умрет, потому что любовь никогда не кончается!» Да, Андрюша, любовь никогда не кончается, но откуда об этом знаешь ты в свои четыре с половиной года, скажи на милость?

До недавних пор был уверен, что именно Достоевский избавил меня от всех тех комплексов, которые по мнению модных здесь психотерапевтов просто-таки обязаны быть при той системе воспитания, которую исповедовали мои родители. И только недавно понял, что один комплекс у меня все же есть. Я не доверял, не доверяю и не могу полностью довериться женщинам. А без этого невозможно сделать женщину счастливой. И быть счастливым самому.

...На первом курсе университета я узнал, что ушел из жизни дед Андрей. Приехав на каникулы три месяца спустя, я зашел к тетке Татьяне выразить свое сочувствие, погоревать вместе с ней. Не получилось. На вопрос: «Как вам живется без мужа, тетка Татьяна?» - она ответила: «Ой, добра, сынок! Теперь, когда он умер, так добра стало, что тому, кто за меня помер бы, десять рублей бы дала! Ничога не скажу, за молодым я за ним как за каменной стеной жила, но я ж с ним почти десять годов промучилась, а три последних он даже с постели не вставал. Ен и сам был рад, что бог, наконец, решил забрать его к себе».

И она была совершенно искренней. Не боялась, что кто-то ее осудит. Да и кто мог бросить в нее камень? Все в деревне знали, что лучшей жены и сиделки деду Андрею и пожелать трудно. А тетка Татьяна, Андрюша, сама того не подозревая, дала мне очень важный урок, которому я пытаюсь следовать всю жизнь. В любой, даже самой трудной ситуации надо сделать все от тебя зависящее, чтобы повернуть дело к лучшему. А не вышло - постараться улыбнуться и идти дальше.

...Мечтать о совместных сновидениях мне, конечно, никто не запретит. Но самое большее, что я могу пока сделать, - рассказывать Андрюше, а потом и Анечке о себе, о моем детстве и юности. Ему, кстати, эти рассказы нравятся. По его последующей реакции и расспросам я понимаю, что некоторые моменты он как бы сам переживает, так как мальчик он невероятно впечатлительный и вдумчивый. Кстати, именно ради него я впервые занялся своей родословной. В это время были живы еще старшие сестры моей матери, и они рассказали о моих дедушках и бабушках, о прадедушке с материнской стороны. Все они были простыми крестьянами и работали на помещика. Все, что я узнал нового и что знал до того сам, записал в надежде, что Андрюша и Анечка когда-нибудь заинтересуются своими европейскими предками.

Но если честно, со всей определенностью сейчас мне трудно сказать, чего же я, собственно, хочу от своих внуков. Да, хочу, чтобы они были прежде всего людьми, как говорила моя мать. Еще чтобы они были образованными людьми, с широким кругозором. Чтобы знали и любили литературу, русскую в том числе. Чтобы были интеллигентны. Для меня интеллигентность - это прежде всего умение понять другого, сопереживать ему. Чтобы одинаково были счастливы на своей Родине - в Америке - и на родине своих предков. И уж во всяком случае, чтобы не забывали о ней. Чтобы иногда перелетали океан, чтобы посетить родные могилы и послушать соловьев...Что еще - не знаю.

Вот еще одна из причин, по которой я не хочу приживаться в Америке, а и дальше намереваюсь эдаким мифическим гигантом стоять одной ногой здесь, а второй - там, в Белоруссии, России, Латвии, взяв Андрюшу с Анечкой на руки. Чтобы они слышали биение моего сердца, когда я смотрю за океан.

Но будут ли мои внуки счастливы в Америке американцами с русской душой и русской памятью? А может, и совсем наоборот? Впрочем, что об этом гадать сейчас. Надо сделать все от нас зависящее, чтобы оставить их собственный путь им.

...И все же, если ты изобретешь свой волшебный порошок, Андрюша, я бы хотел с его помощью оказаться в твоем будущем. И конечно же, еще и для того, чтобы дать вам с Анечкой пару ценных русских советов!

Эдуард Говорушко.

Продолжение в следующем номере