Сегодня Кукуш не побоялся бы звонка из Израиля

О крамольных эпизодах из фильма “Мимино”

 

Савва ИВЕРСКИЙ, Тбилиси

 

«Грузинские евреи в аэропорту в Вене» . Рисунок Георгия Данелия (из книги «Тостуемый пьет до дна»)

 

Публикация «О чем поют еврей Исаак и грузин Валико» (см. архив “РБ” №36(1011) от 3 сентября 2015г по адресу: www.russian-bazaar.com) завершалась рассказом о важном эпизоде фильма “Мимино” — диалоге еврея Исаака и грузина Валико, и переводом на русский язык детской песенки, которую герои исполняют на два голоса.

 

Это была песня о моросящем над большим полем дожде, и о том, чтобы никто не смел и думать плохое о израильских репатриантах, уехавших на зов исторической родины — Земли Обетованной, но навсегда сохранивших память о другой своей родине — Грузии.

 

Пытаясь понять, откуда появился в фильме этот эпизод, я вспомнил историю про отъезжающих из СССР грузинских евреев из книги Гии (Георгия) Данелия «Тостуемый пьет до дна».

 

Данелия писал:

«У меня висит мой рисунок: грузинские евреи на летном поле в Вене. На нем стоит дата 22 июля 1977 года. В этот день я летел в Рим с посадкой в Вене. Из Москвы до Вены со мной летели грузинские евреи. Они уезжали в Израиль.

В аэропорту в Москве мне запомнилась такая сцена. Выезжала семья: муж, жена, дети, две девочки и мальчик, с ними старик лет восьмидесяти. Пропустили детей с матерью, потом мужчину. Сдает свои документы в окошко старик.

 

Пограничник начинает изучать его бумаги. Посмотрит в бумаги — и на старика. Потом опять долго изучает бумаги, снова долго смотрит на старика. И так минут десять. А старик стоит белый. «А вдруг не пропустят?!» Он больше никогда не увидит своих родных. В те времена в Израиль уезжали навечно. Обратно никто не возвращался.

 

В Вене на летном поле моих спутников встретил представитель «Сохнута». Он говорил с ними на русском языке, и мне пришлось переводить (они были из деревни под Кутаиси и плохо знали русский язык), я дошел с ними до терминала израильской авиакомпании и там попрощался; когда мои спутники узнали, что я не лечу дальше, они огорчились».

 

Этот случай вполне мог бы послужить основой для эпизода с диалогом бывшего кутаисца Исаака и Валико, однако произошел в 1977 году, когда фильм уже был завершен. Видимо, сцена диалога Исаака и Валико была просто отзвуком двадцатишестивековой дружбы грузинского и еврейского народов. И, позже, случайная встреча в аэропорту оказалась неким подтверждением режиссерского таланта видеть будущее, воздаянием за человеческую смелость.

 

Нынче уже трудно представить, каково это было — снять подобный фильм в годы брежневского «застоя».

И, чтобы не казался преувеличением разговор о смелости режиссера, снявшего данный эпизод, приведу фрагмент из той же книги, где рассказано, что должно было последовать в фильме вслед за кадром с песней Исаака и Валико.

 

«После разговора с Валико Исаак тут же позвонил в Телави, чтобы сообщить другу Валико — Кукушу, что зеленого крокодила для Хачикяна Валико купил. Но телавский кепочник Кукуш, которого играл великий грузинский комик Ипполит Хвичия, испугался говорить с Израилем, замахал руками и закричал: «Нет меня! Нет! Перерыв!»

 

И Хвичия сыграл это так, что, когда смотрели материал, стоял хохот. Даже я смеялся, что со мной на моих картинах бывает очень редко. (Этот эпизод, к сожалению, так и не вошел в фильм)».

 

Почему не вошел этот эпизод в фильм? А потому, что фрагмент с Хвичия слишком хорошо показывал атмосферу всеобщего страха и тревоги в обществе от одного даже возможного общения с капиталистическим миром, да еще с бывшими соотечественниками. И то, что не зря Кукуш боялся, иллюстрируется изъятием из фильма данного эпизода. Рядовому зрителю было бы понятно и смешно то, что человек боится телефонного звонка из Израиля, но являлось недопустимым с точки зрения власти, играющей в самую демократическую страну в мире.

 

Понимая всю степень безжалостности цензурных ножниц, Данелия смирился с изъятием эпизода с Кукушем, но отправился к главным вершителям судеб кинематографа, чтобы спасти самые яркие кадры фильма — телефонный диалог. Однако перед московским кинофестивалем его вежливо попросили убрать последний эпизод, мотивируя: «Не то сейчас международное положение, чтобы с Израилем песни петь».

 

— Тогда вырезайте весь фильм, — негодовал Данелия.

— Данелия, скажи честно, ты — еврей? Останется между нами, — спрашивал у него Ермаш.

— Да нет вроде.

— А чего тогда ты так держишься за этот Тель-Авив?

И на кинофестивале вырезали этот эпизод!

 

Таким образом, фильм, в котором декларировали великую межнациональную дружбу, в околоэкранной киноорбите сопровождали инверсивные требования, явно увязываемые с алией евреев, дополнявшие и так не короткий список тех, что были связаны с еврейской пятой графой.

 

Но если у великой социалистической державы против евреев были вполне оформившиеся дипломатические и недипломатические способы воздействия, то для всех других национальностей сие работало на бессознательном уровне. Отличной иллюстрацией тому может быть еще один вырезанный эпизод, теперь уже с главными героями.

 

Вахтанг Кикабидзе в 2000 году в интервью грузинскому телеканалу «Кавкасиа» с изумлением рассказывал о ножницах цензуры, прошедшихся по фильму «Мимино»:

«Удивляюсь, почему вырезали один кадр из «Мимино». Я и Мкртчян спускаемся в лифте. Рядом стоят два японца одинакового телосложения, в одинаковых серых костюмах, одинаковой внешности. А рядом стоим мы: Мкртчян с огромным армянским носом и я с черными тараканьими усами. Один японец переговаривается с другим: «Посмотри, как эти русские все друг на друга похожи!»

 

За искренними эмоциями актера Кикабидзе усматриваются мотивации психологической службы киноцензуры: кадры с пассажирами лифта были вырезаны из-за символической нагрузки, основанной на реальной внутригосударственной национальной дифференциации, несовместимой с имперскими чувствами и настроениями. Вся соль и все режиссерское остроумие в данном эпизоде заключались в том, что для нас, европейцев или переднеазиатов все раскосые желтолицые японцы на одно лицо, и, оказывается, у них абсолютно аналогичное восприятие нас. Хотя и не для всех эта сцена читается так просто. Когда один японец говорит другому, что все русские друг на друга похожи, для зрителя на передний план выступает то обстоятельство, что герои-то вовсе русские. А для имперской России любой выигрышный кинематографический трюк неприемлем ценою идеологической ревизии, ибо для империи не существуют отдельно взятые грузины или армяне. Все они — граждане России, и, стало быть, безусловно русские! Вот почему изъяли сцену — Мкртчян и Кикабидзе для внутреннего потребления могут быть армянином и грузином. Для международной арены они — русские. По имперским понятиям Грузия и Армения для них малая Родина, а настоящая — великий и могучий Советский Союз.

 

Кто знает, сколько бы еще препятствий учинили в верхах фильму, если бы не отдельные убаюкивающие, услаждающие пассажи в угоду имперским чиновникам — кадры, в которых именно от великого Старшего брата зависит: назначат Валико пилотом или не назначат; дадут Хачикяну машину или не дадут; выпустят летчика из заключения или не выпустят — все это на экране происходит под предводительством сплотившей нерушимый союз навеки великой Руси и под лозунгом великой дружбы народов.

 

Итак, кадры «с лифтом» вырезали, а вот, с гостиницей не досмотрели и оставили.

 

Гостиница же в фильме — питомник бюрократизма — является символом реального Советского Союза (недаром гостиница называется «Россия»): это обновленная Российская империя — где с долгожителями империи, рядом живут и случайные ее обитатели — грузин и армянин. Но здесь им не место — они должны освободить это временное обиталище. Их и просят покинуть гостиницу. А после изгнания, и Валико и Рубен осознают, что жить всегда лучше, пусть в ограниченном и маленьком пространстве, но в своем собственном, где они будут сами хозяева и смогут сказать: «В этом гастинице я дзиректор!»

 

У Валико есть такое маленькое пространство — это его настоящая Родина. В конце фильма у зрителя появляется надежда, что Валико возвращается туда. И зовется она не Советским Союзом, а Грузией. А малая родина у него — Тушетия. Там влюбленная в Валико девушка играет на пианино, а тушинские пастухи пасут овец.

 

И в стране этой ждут Валико свои грузины и другие народы, населяющие это самое маленькое пространство. И не просто живут, а занимаются традиционным ремеслом, что и показано в фильме: от русских техников-транспортников — летчик Валера, от греков-ремесленников — маляр Аристофан, от евреев-предпринимателей — заведующий продмагом Исаак — тот самый, телавский номер которого случайно совпал с номером тель-авивца Исаака. Здесь Кукуш рассказывает анекдот об азербайджанце, армянине и грузине — и по содержанию самого фильма — по реакции Рубена и Валико, всем ясно, что этот недосказанный и, видимо, зубастый анекдот в жизни обязательно имеет хороший конец!

 

Но в этой самой жизни, по прежним масштабам, оказывается, не все так просто завершается, что и пришлось на себе испытать Валико-Мимино, а в самом деле — Вахтангу-Бубе Кикабидзе. 

 

Как и в эпизоде с японцами, он в девяностых сначала не смог разобраться, как ему надо было вести себя, когда рушилось временное пристанище народов — советское государство. Он еще не представлял внятно разницу между истинной и воображаемой Родиной. 

 

Он долго чувствовал себя оставшимся без кровли, выгнанным из гостиницы названным эндокринологом. Он не понимал и задач национально-освободительного движения и даже сочувствовал путчистам против вновь родившегося в муках национального государства. 

 

Да не он один — львиная доля совковой творческой интеллигенции. Это позволило одному грузинскому прозаику написать роман «Артистический переворот». А по прошествии лет Кикабидзе увидел, как едут по его родине вражеские танки и летят бомбы на города и села, и понял, что та прежняя большая держава не могла быть его Родиной, ибо свою землю не бомбят.

 

И написал в Кремль об отказе от ордена Дружбы народов:

«О какой дружбе вы говорите? Танки здесь стоят, ракеты здесь стоят. О какой дружбе может быть разговор? А ну представьте, если бы туда вошли мы!»

 

Так Кикабидзе-Мимино через беду обрел Родину.

 

Теперь актер уже не ездит в Москву. Но в такой поездке, слава Богу, более нет нужды для устройства на работу. Ибо, не считая захваченных территорий, Россия уже не властвует над соседской страной. И сегодня, будь живым актер Хвичия, его герой Кукуш уже не боялся бы звонка из Израиля!

 

Isrageo.com