Викторианские ню

Мне лишь два дня.
Нет у меня
Пока еще имени.
Как же тебя назову?
Радуюсь я, что живу,
Радостью, так и зови меня.
Радость моя, только двух дней,
Радости сердце открою.
Глядя на радость мою,
Я пою: радость да будет с тобою!
Уильям Блейк.

Совсем не удивительно, что нагота ворвалась в пуританское, по сути своей, британское искусство именно в царствование славной королевы Виктории, первый тронный парадный портрет которoй заказан был знаменитому американскому художнику Томасу Салли, кем увлечена была королева настолько, что в дневнике ее появились строчки Блейка.
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь!..
Она умела любить. И супружество ее и принца Альберта проходило под знаком верности, любви и безграничной преданности друг другу.
С именем королевы Виктории связаны не только культура, хотя культура прежде всего, но и политика, промышленный бум, социальные сдвиги и просто особая атмосфера Англии XIX века, великого, по словам Джона Голсуорси, века, «всеизменяющему воздействию которого подверглось все, кроме природы человека и природы Вселенной». (Бедный Голсуорси и представить себе не мог, что сотворит век двадцатый).
Она процарствовала очень долго, дольше всех других монархов, целых 64 года. Это добрая и мудрая королева, и ее век (целый век!) назвали эпохой викторианства, а творчество писателей, поэтов, художников этой эпохи - викторианским искусством.
Пришествие обнаженной натуры в английское изобразительное искусство XIX века не было спонтанным, оно подготавливалось в академических классах, в студиях художников, побывавших во Франции и Италии, познакомившихся с античной скульптурой, мозаикой и живописью, потом лишь выплеснулось, поначалу робко, затем все смелее, все шире в галереи, выставочные залы, частные коллекции, заполоняя их, становясь обязательной частью того, что предъявляла Британия миру.
И того, что сейчас показывает нам один из лучших мировых и второй по старшинству американский - Бруклинский музей, славящийся своими богатейшими разнообразными экспозициями и интереснейшими временными выставками.
Нынешняя - празднично-прекрасная, радующая глаз - названа так: «Викторианские НЮ», или, если вам это не по вкусу, - «Нагота по-викториански», а поскольку сие отдает чем-то кулинарным, то «обнаженность тел и душ - так, как это понимали и видели в викторианской Англии». И это, наверно, будет ближе всего к истине, если не добавить ехидно: «Плюс мода на обнаженные тела, захлестнувшая английские художественные салоны».
Ну а, о выставке нужно сказать, что она необычайно зрелищна, и зрелище это роскошно, к тому же составлена экспозиция так, что видим мы эту страницу английского искусства в ее развитии, в разных ее фазах, можем даже наблюдать, как меняются манера письма, стиль, колористика отдельных мастеров, с именами и творчеством которых мы познакомимся. Однако нам пора в выставочные залы. Итак, начнем? Начнем, пожалуй.
Выставку открывает могучий «Атлет, борющийся с питоном» лорда Фредерика Лейтона. Имя скульптора для нас не ново, творения его встречали мы в разных музеях во множестве, в том числе и в Эрмитаже, и в нью-йоркском Метрополитен, и в Лувре, и, разумеется, в лондонской Национальной Галерее. Вообще скульптура представлена на выставке необычайно щедро, что придает экспозиции в сочетании с живописью (и с умело подобранным музыкальным сопровождением) особую прелесть. Скульптурные композиции Джозефа Питса, Пэрьена Вэйра, Джона Грэмалу и.., и.., и... Скульпторы разного видения, разного уровня таланта, подчас это перепев античных оригиналов, но много вещей великолепных.
Талант Лейтона могуч не только в скульптуре, но и в живописи. Гениален его «Великий бог Пан». Он не юн, нет груды мускулов, фаллос скромно прикрыт веточкой, но столько в немолодом человеке (боге ли?) истинного мужества и подлинно мужской надежности, что назвать это творение следовало бы гимном настоящему мужчине. Долгое время, совершенно непонятно почему, картину запрещали показывать и в Англии, и в Америке тоже. Ханжей в те времена было предостаточно. Впрочем, и сейчас тоже. Не удивлюсь, если все же найдется тот, кто, внимательно рассмотрев репродукции музейных картин в этом обзоре, возопит: «Ах, как можно, как можно!»
Но вернемся к началу экспозиции. Вот дивное красочное почти полупрозрачное в своей свежести и непорочности полотно Эвелин де Морган «Кадмус и Гармония», ставшее визитной карточкой выставки. Ни тени скабрезности. Милое личико юной женщины, чьи чувства будто замерли, а потому, даже (тоже поначалу) обвитая змеем, она абсолютно спокойна.
«Может, все-таки попросту заторможена?» - слышится чей-то смешок. Ну, от страха могло случиться и такое, но здесь совершенно иное: в викторианское искусство эротика входила так, как входят в холодную воду, и предстояла перед незакаленным (тоже поначалу) британцем в своей первозданной чистоте. Вот «Мюзидора» Уильяма Этти - стыдливо прикрывшаяся платочком дева; натурщики и купальщицы Уильяма Малреди - все они какие-то неодушевленные, и даже тела словно замороженные. Какая уж тут эротика, хоть и сплошь обнаженные обоих полов.
Но не стоит торопиться, мы еще и десятой части выставки не осмотрели. «Ух ты!» - так я перевела вопль, который издал тот самый ироничный посетитель, осмеявший безусловно талантливое творение Эвелин де Морган. Его восторг абсолютно правомерен: в глубоком гроте у моря дрожащая от холода девушка - может, спаслась с затонувшего корабля, может, бежала с пиратского брига. Ветер и волны сорвали с нее одежду, и столько в ее наготе истинной красоты и сексуальности (даже в таких трагических обстоятельствах), что художник, очень хороший художник Уильям Эдвард Фрост, хотел сказать, и сделал это очень убедительно, что сексуальность и красота, сексуальность и молодость, сексуальность и жизнь неразделимы.
Возможно, это уже ответ на парадоксальный, в сути своей, вопрос, может ли быть эротика без сексуальности. Без секса, пожалуй. Как ухо без слуха. Или язык без речи. Трагедия. Но ведь секс, как таковой, и сексуальность во всей гамме ее проявлений (без грязи, не скатываясь, даже не приближаясь к порно) близки, но не идентичны. И вообще можно бесконечно спорить, что первично, что вторично в жизни, и в зеркале ее - искусстве, что в чем растворено, и можно ли выкристаллизовать сексуальность из эротики и т.д. и т.д. И чего стоит секс без любви, влечения, притягательности, безумия и без нее, без женской сексуальности. И мужской, кстати, тоже.
Впрочем, слово - мастерам викторианской эпохи. Эдвард Джон Пойнтер. Его «Андромеда» хороша, стройна и эротична невероятно, чего даже страх смерти перечеркнуть не может. А жестокосердое чудовище, видно, напрочь лишено либидо, коль вознамерилось слопать такую красавицу. Но ура! Боги не дремлют, и спаситель с головой убитой им Горгоны Медузы на щите вот-вот появится.

Но мы можем его увидеть прежде Андромеды, потому что рядом с картиной Пойнтера очаровательная бронзовая статуэтка Алфреда Джилберта. Его «Персей» словно прилетел из того магического века Ренессанса, из божественного кватроченто, и не сам Персей, а одареннейший танцовщик, исполняющий его роль: вот сейчас он, отбросив щит, подхватит на руки Андромеду и взлетит с нею ввысь на крыльях любви.
Эта пара великолепных работ - картина и скульптура - открывает раздел классики в искусстве английского вознесения наготы. Это был сначала странноватый коктейль провинциализма, античности, пуританства, французского влияния, жажды новизны... Дерзкие молодые художники не посмели, опять же поначалу, выйти за границы допустимого, перешагнуть барьер условностей, хотя то, что они свершили, уже было на грани невероятного.
В «Молитве леди Годивы» Эдвин Лэндсир почему-то усадил национальную героиню на коня нагой. Королева Виктория была возмущена. А вот Джон Миле, напротив, снискал высочайшее одобрение, показав Лондону своего «Рыцаря Эрранта», как воплощение мужского благородства, а освобождаемую им обнаженную пленницу - поруганной, но гордой женственности.
Гравюра Оскара Рейландера тематически выпадает из общего строя викторианской живописи. Она указывает два пути, который может выбрать в своей жизни человек. Полярные пути, будто нет дорог, по которым можно идти любя, наслаждаясь жизнью, но одновременно активно трудясь, творя, делая добро. Вспомнился древний миф об Афродите Амбологере, покровительнице стареющих женщин, которой на одном из греческих островов воздвигнут храм. Она изображалась в двух ипостасях: в черном одеянии ухаживающая за тяжко больными и совсем другая - с яркими глазами, разметавшимися волосами, сгорающая в огне последних страстей. Это и есть два полюса.
Эдвард Джон Пойнтер был очень популярен. И заслуженно. Его ню в «Визите к Эскулапу» так же хороша, как изящнейшие мраморные статуэтки Гибсона и Пауэрса. А уж как несказанно великолепно полотно Пойнтера, стилизованное под староримскую роспись: прекрасная патрицианка, в гордой и презрительной наготе, сбросив одежды и сандалии, спускается к бассейну. Роскошный интерьер служит достойной оправой дивной красоте и зовущей сексуальности женщины.
Успех картины был невероятным.
И шедевр - «Венера» Алберта Мура, воплощающая саму идею женской красоты. Это удивительная, особенная Венера. Серьезная, невеселая, чем-то озабоченная. Что гнетет ее? Какие проблемы у богини? Или это все-таки земная женщина - с нелегкой судьбой, неразделенной любовью, обидами, горестями и потерями? Очень интересна приглушенная цветовая гамма, что, как и композиционное решение, очень близко к живописи знаменитого американского художника Джеймса Уистлера, долго жившего и творившего в Англии. Его работы представлены на выставкае. Мур завершил свою «Венеру» в 1869 году, за пять лет до первой скандальной выставки импрессионистов, когда самого термина «импрессионизм» еще не существовало. Между тем явственно ощущаются в ней некая тайна, колдовское мерцание красок, едва слышная музыка. И бездонная глубина. Это, на мой взгляд, одна из лучших картин экспозиции.
Но - вперед! Конечно, дорогие друзья, двигаемся мы, как кенгуру, прыжками, минуя отличнейшие картины и скульптуру, потому что невозможно объять необъятное, да и попытка превратить газетный обзор в выставочный каталог заранее обречена на провал. Выставку, а уж такую в особенности, нужно видеть. Прыжок - и мы близимся к концу XIX столетия, «Святая Евлалия». Двенадцатилетняя девочка отказалась поклоняться римским богам, за что и была казнена. Джон Уотерхаус бросил ее полудетское, с едва наметившейся грудью тело на землю, как неодушевленный предмет.
Суровые картины, подобные этой, становятся нормой. Они какие-то выхолощенные, постные, несмотря на обилие обнаженных тел. Впечатление, что сексуальность окончательно изгоняется из английского искусства - ну, вот, как эта бесполая Психея Уотса. Но как бы ни внушали художнику, что секса нет (а мы такие времена отлично помним), ему от себя и от природы не уйти.
И в год похорон королевы Виктории, как достойный памятник викторианству, рождается шедевр - дивное поэтическое «Облако» Артура Хэккера, звонкое и напевное, как строфы старой кельтской баллады:
... За улетающим мячом
Бежит принцесса вслед,
Проходит час, за ним другой,
Ее все нет и нет.
Три брата бросились за ней
Во все концы земли,
В тоске искали много дней,
Но так и не нашли.
А не нашли потому, что принцесса, догоняя мяч, подпрыгнула к облакам, да там и осталась, где и увидел её - юную, прекрасную, утопающую в лебяжьей облачной пушистости, призывно раскинувшую руки - художник. И запечатлел - как символ ожидания любви, без которой немыслима жизнь.
И начался ХХ век. Охвостье викторианства, натурализм. На горизонте эра нового искусства - Филипп Стир. «Черная шляпа» - обнаженная дама в шляпе с безвольно опущенным до земли букетом. Зачем? Почему?
Уильям Орпен. «Английская ню» - немолода, угрюма, явно небогата, что и заставило ее позировать. Грустная картина.
Но рядом полотно-очарование: «Дикий цветок» Уильяма Стотта: женщина-девочка, трогательная в своей расцветающей женственности.
Эрнест Норманд, Эдвард Бёрн-Джонс, Джон Сингер Сарджент, Теодор Рассел - сколько замечательных имен не названо, о скольких превосходных работах не рассказано! Замыкает эту поражающую великолепием выставку огромное декоративное полотно американца Томаса Харрисона, долго, подобно многим своим землякам, жившего в Париже, потом осевшего в Лондоне и вот частичкой своей души, творением своим прилетевшего на родные берега. Его «Аркадия» всколыхнула воспоминания о юности, о тех счастливых днях, когда легко жилось, вольно дышалось, дерзко мечталось. Ах, какое буйное разнотравье, а между колышащимися деревьями две беззаботно смеющиеся девушки, чья почти зеркальная кожа отражает зелень так, что сама кажется изумрудной в этом волшебном царстве могучей природы, дарящей любовь, радость и свободу.
Всем, кто захочет побывать в Бруклинском музее, его адрес:
200 Eastern Parkway, Brooklyn. Как добраться? Поездами метро 1,2 до остановки «Бруклинский музей» или автобусами В41, B48, B71, B69. Выходные дни - понедельник, вторник. Каждую первую субботу месяца музей работает с 11 утра до 11 вечера.
Не отказывайте себе в маленьких, но истинных радостях.