Прага - город Кафки

Прага, прекрасная Прага не соединялась в моем сознании с именем и творчеством Кафки. Сначала, в юности, когда я запойно читала трагические его притчи, не страшась кошмарных фантазий и стараясь постичь природу его страхов и тоски, Злата Прага, о которой так много писали и пели, причем только в мажоре, ну никак не могла даже касаться столь мрачного гения, видевшего в мире лишь его абсурдность, как казалось мне. А вот побывать в Праге довелось, и не однажды, лишь в начале восьмидесятых, и тогда уже по-настоящему восхититься красотой этого неповторимого города. Тогда мой друг - замечательный чешский график, один из руководителей «Пражской весны», Станислав Веселый привел меня на старое еврейское кладбище и показал могилу Кафки, осененную скромным белым обелиском. «Абсурдизм Кафки», - сказал Станислав, - это всего лишь маска, прикрытие, камуфляж, за которые он, ранимый, измученный сомнениями, страхами, болезнью, прятался от всех и даже от самого себя. Разве не был он великим провидцем? Эти его превращения... Человек способен обернуться огромным тараканищем – подумаешь! Он в фашиста способен превратиться, в убийцу, в садиста! Что было в концлагерях, в советских в том числе, а советские танки на улицах Праги! Об этом я думал в тюрьме, потом в изгнании. Там я и понял, что Кафка неисчерпаем».
То, что в творчестве, в идеях Кафки, в самом Кафке, безусловно, есть нечто мистическое, подтвердилось сегодня: разве не мистика то, что именно сейчас, когда, как написано в Библии, «разверзлись хляби небесные», и Прагу, ее улицы, великолепные ее архитектурные ансамбли, старые храмы и дома, бесценные реликвии, которые пощадило время, заливают потоки воды, именно сейчас на другом континенте, в нашем Нью-Йорке, Еврейский Музей развернул невиданную по эмоциональной силе панорамную литературно-художественную выставку «Франц Кафка и Прага».
Нужно отдать должное устроителям выставки, правильнее было бы сказать ее авторам, потому что создание такой экспозиции – несомненно, творчество. Это Хуан Инсуа и Карен Левитов. Вот уж поистине Америка – вселенское общежитие: Хуан родом из Барселоны, а родители Карен – наши земляки.
Построена и оформлена экспозиция с невероятной изобретательностью, безграничной фантазией, а главное - с глубочайшим проникновением в мир Кафки.
«Этот мир необычен и чрезвычайно привлекателен, - говорит в коротком интервью эксклюзивно для «Русского базара» Хуан Инсуа, - если отбросить его мистицизм, каббалистику, но понять, что он, переступив порог человеческого восприятия, узнал о человеке, о каждом из нас, нечто такое, что может помочь нам осознать, что есть собственное «я» и соответственно построить свою жизнь. Хотя мы должны помнить, что у Кафки очень силен сюрреализм». Сюрреализм? «Громкозвучные трубы Пустоты», – писал он. И еще: «...они стоят, как усталые собаки, ибо всю свою силу потратили на то, чтобы остаться в памяти». А это уже просто реалистические зарисовки, хотя, впрочем, единственной реальностью для него был субъективный духовный мир, свойственный скорее художнику, чем писателю. Именно художнику – болезненная напряженность, иррациональность образов, подчас их гротескная изломанность, что и сближает Кафку более всего с Паулем Клее и Оскаром Кокошкой, за которыми прочно закрепилась репутация кафкианцев.
Кафкианство как литературное и философское течение продолжало жить и после ранней смерти писателя.
Говорят, Кафка был предтечей и крайне модернистских, в том числе абстрактных произведений, дескать, оказал он огромное влияние и на американцев 30-х, и на послевоенное поколение. Это так. Его след в литературе и искусстве XX века прослеживается очень четко и передается эстафетно: иногда писатель, журналист, живописец Кафку не знает, но идеи его, мысли его, дух его впитал, читая романы, рассказы, статьи, видя картины, рисунки, скульптурные композиции тех, кто был к эпохе Кафки приобщен. «Век мой, зверь мой...».
Он родился в 1883 году и большую часть жизни жил в Праге – не просто жил, а пророс сквозь старые стены, сквозь мостовые, сквозь землю ее так же, как Прага проросла сквозь его сердце, мозг, душу. Так и выставка выстроена – двухслойно. Первый слой: Кафка в Праге, экзистенциальное пространство. Прага для него как некий воображаемый театральный задник, всячески изукрашенный и окутанный старыми легендами и мрачной магией. И интуитивное постижение реальности.
Второй слой: Прага в Кафке, воображаемая топография. Один из самых загадочных процессов современной литературы – тот странный, обходной, можно сказать, маневренный способ, каким Кафка описывает свой город. Но одновременно с этим каким-то непостижимым образом делает это так, что читатель любит его Старе Място, его Карлов Мост, его реки, сегодня разлившиеся и предавшие древний город.
Мы идем по музейным залам так, будто шагаем по неровной брусчатке той столетней давности Праги, мы идем от дома к дому, знакомимся с родными Франца, его друзьями. Вот школа, где он учился, такой примерный, тихий, замкнутый мальчик, ушедший в себя, полный мыслей и боли, уже тогда очень одинокий в этой большой, внешне дружной еврейской семье, зажиточной, успешной, заботливой, но совсем не понимавшей своего тонко чувствующего и гиперчувствительного сына.
«Мессия явится тогда, когда мы не будем в нем нуждаться», - напишет он позже.
Прага была городом, где столетиями мирно, а иногда и не слишком уживались чехи, немцы и евреи. Погромов не было. Старая пражская синагога была одной из самых крупных и старейших в Центральной Европе. Еврейские кварталы (мы дошли до них, дорогие читатели, будьте внимательны) занимали довольно большую площадь. Назывался этот район Йозефстад, и простирался он от Старой Ратушной площади до Карлова моста. Сюда, в пражское гетто, со всей Европы стекались еще в прошлые века студенты изучать Каббалу, алхимию, астрономию, астрологию и, конечно же, Талмуд и Тору. Вот и идем мы мимо старых этих зданий, мимо древних синагог по узким улицам, вдыхая воздух Праги, слушая музыку ее площадей.
Нужно сказать вам, что звуковое, музыкальное сопровождение столь тесно смыкается с художественным оформлением выставки, что неотделимо от него. Они – единое целое.
Но если мы вернемся к семье Франца, то следует отметить, что не была она от буквы до буквы верна традициям, а у самого Кафки интерес к иудаизму вспыхнул, когда был он уже взрослым и скорее в плоскости научно-этической. Очень сложны были его отношения с отцом (классический пример эдипова комплекса, сформулированного Фрейдом), описанные Кафкой в его знаменитых «Письмах к его отцу», где в общем-то почти каждый может прочесть кое-что о себе. И весьма, кстати, поучительное.
Вообще, это феномен Кафки: что бы вы ни читали, казалось бы, к вам и вовсе никакого отношения не имеющее, - все равно, что-то да окажется списанным с вас. Какая-то подробность, подспудная мысль, ситуация. Даже страшно.
Детство, юношеские годы, учеба, друзья, много друзей, женщины – он был красив, ярко талантлив, необычен, поэтому возлюбленных, как и друзей, тоже было немало. И он был безмерно одинок.
Наверно, только сейчас могу понять вот эти слова из дневниковой записи Кафки: «Чувство одиночества, которое можно назвать только русским...», самоощущение человека, чужого и чуждого всем и всему, исповедь перед самим собой, беспощадное исследование своих чувств, переживаний, малейших движений души, дотошнейший самоанализ, цепь беспрестанных и безуспешных попыток преодолеть себя, приспособиться к жизни, к обычной жизни, такой пугающей, такой неприемлемой и такой притягательной.
«И можно ли людей сколько-нибудь успешно упрекать теперь за те ошибки, совершенные ими когда-то, в прежние времена», - записывал Кафка в дневнике, который вел всю жизнь, и где все о нем - события, встречи, диалоги, мнения, настроения. И любовь.
Любви настоящей было четыре. Каждая – полнозвучная, ранящая, особенная, в его воображении – единственная и последняя. Это те, что стали достоянием гласности, описаны и самим Кафкой, а потом множеством писателей, эссеистов, сценаристов и т.д.
С Фелис Бауэр Кафка обручен был дважды, и оба раза помолвка была расторгнута из-за умения Фелис создавать конфликтные ситуации. Потом была трагическая любовь и сложные отношения с пражанкой Юлишкой Ворыжек – три года борьбы с самим собой, с условностями и чувствами. Обручение было расторгнуто. Ну, а потом была встреча с чешской журналисткой Миленой Есенской, возлюбленной и другом. Чувства были взаимно ярки. «Огонь», - писала Францу Милена, - день – мир». Они не могли соединиться, у Есенской была семья. Кончилась ее жизнь страшно: в 1944 году она погибла в концлагере Равенсбрюк.
И последняя, самая трогательная любовь Кафки, – Дора Димант. Она была рядом с ним, больным, два последние года его жизни сначала в Берлине, а потом в Праге, где он умер в 1924 году.
«Клетка искала птичку».
Он давно был болен, конечно, он был болен, и недуг этот, скрытый, мучительный, жалящий, преследовал его едва ли не с детства, не умаляя, а, напротив, выявляя, оттачивая талант, его своеобразие. Сейчас много говорят о душевных недугах, характерных для европейского еврейства. В рамках выставки в Еврейском Музее 10 ноября можно будет услышать лекцию «Еврейские болезни», а 3 октября в 6:30 увидеть шедевр Орсона Уэллеса с Энтони Перкинсом и Жанной Моро «Процесс» по роману Кафки.
Многие романы Кафки экранизировались, читались взахлеб – «Америка», «Замок», «В зоне», «Метаморфозы», многочисленные его новеллы, его сюжеты, его протокольный, имитирующий реалистическую достоверность, стиль, нашли свое продолжение, отражение в литературе, драматургии, кинематографии XX столетия, у истоков искусства которого он стоял.
О нем нельзя сказать, что в своем сверхоригинальнейшем литературном творчестве он двигался курсом, параллельным курсу художников-экспрессионистов, что был он близок Кокошке, Нольде, Клее, Барлаху. Нет, он, как и они, привлекал внимание не к характеру, а к характерности, к ситуации страха, отчаяния, тоски. Он открыл эру экспрессионизма в литературе.
И он принес экспрессионизм в театр. А еще принес он в театр свой особый драматический стиль, оказавший огромное влияние на современные театральное искусство и кинематограф.
Конечно же, все это происходило в Праге, и, конечно же, все это подробнейше показано на выставке: знакомство и дружба с драматургом и режиссером идишского театра Ицхаком Лёви и его труппой, пробудившие неожиданный интерес Кафки к еврейским традициям. Но, главное, это был поворотный момент в его жизни – пробуждение интереса к театру, к разработке характеристик драматического стиля, взятых потом на вооружение режиссерами всего мира и использованных самим Кафкой в знаменитом его «Приговоре».
Но свой приговор вынесла Францу Кафке жизнь. Несправедливый приговор...
И мы идем по старой Праге, по городу Кафки, в котором он жил, любил, страдал и творил и без которого создать все, что создал, не смог бы.
«Всякому добро пожаловать!» – написал Кафка в своей «Америке». Наверно, стоило бы повторить сегодня эти слова великого писателя над дверью, ведущей в залы посвященной ему очень интересной выставки.