Русский писатель на фоне Альп

Культура

Он –  бывший московский учитель немецкого языка,  а теперь – наш соотечественник,  живущий в «земном парадизе»,  нейтральной и благополучной Швейцарии. Автор трудночитаемых, «многослойных» романов «Взятие Измаила» и «Венерин волос», принесших ему литературную славу «материлизовавшуюся в российском  «Букере» (1999) и «Национальном бестселлере» (2005). Его полифоничная, цитатная проза строится на игре с историческими эпохами,  на смешении стилей, а  главным «действующим лицом» его книг является не какой-то персонаж, а язык. Еще лет пять назад такое чтение могли осилить только книгочеи-гурманы и критики, называющие Михаила Шишкина – «солнцем российской словесности», но сегодня можно говорить, что у писателя появился широкий круг читателя.
– Михаил, вы уже 12 лет живете в  Швейцарии. Скажите, вы ощущаете себя европейцем (швейцарцем) по стилю жизни? Что вам импонирует в Швейцарии, а что не нравится?
– Здесь всё по размеру. А в России всё «на вырост». Здесь будущее известно, как, впрочем, и прошлое, от всего можно застраховаться. А в России будущее, как принявший стопку хирург: может, зарежет, а может, спасет. В Швейцарии не хватает непредсказуемости, в России – стабильности, так что в целом мир гармоничен. А стиль жизни зависит не от окружения, а от тебя. Если назвался писателем, у тебя стиль жизни – писать. Так получилось, что в Швейцарии я написал мои самые главные книги. Может, это не от Швейцарии вовсе зависело, а от прожитых лет – по пять-шесть на каждую.
– Как вы переживали отрыв от русской языковой стихии?  Не было тоски по родной речи?
– «Мертвые души» были написаны в отрыве от языковой стихии. И «Идиот». И тургеневские романы. И поздний Бунин. И весь Набоков. Писатель не тоскует по родной речи. Он создает ее.
– Что представляет собой  русская диаспора в Цюрихе? Общаетесь ли вы с соотечественниками-эмигрантами? Что это за люди?
–  Люди как люди. Я общаюсь с людьми не по национальному или языковому признаку. Русских много, как везде. Кстати, единственная запомнившаяся мне  авторская фраза из чеховской биографии Рейнфилда: «в Биарице было полно русских, недовольных тем, что там полно русских». А что касается моей диаспоры, то к ней относится, к примеру, автор «Романа с кокаином», кто бы он ни был. Или тот немец-доктор, который вез несчастного Баратынского в Россию и тщательно описывал в дневнике свое лечение: как часами держал поэта связанным, как обливал холодной водой. Или Ибн Туфейль: «Ибо мир здешний и мир будущий – как бы две жены: если ты удовлетворил одну, то разгневал другую».
– Ощутимо ли присутствие «новых» русских в Швейцарии? Как они себя ведут? Случаются ли скандалы «а ля гулянки олигарха Михаила Прохорова в Куршавеле»?
– В России явно преувеличенное внимание к заграничным русским «гулянкам». И чувствуется привкус скрытой гордости, мол, знай наших! Да и сами «гулянки»-то не такие уж и «гулянки». Все это по большому счету тут никого не интересует. Здесь и без русских достаточно богатых.
– Что происходит в современной швейцарской литературе? Какие писатели задают тон?
– С современной швейцарской литературой все в порядке. В писательском союзе Швейцарии не одна тысяча членов, и их книги местными издательствами выпускаются исправно. Но авторы уровня Фриша и Дюренматта, наверно, и не могут появляться каждое поколение. Швейцарское литературное поле сейчас стоит под паром, накапливает силы. И еще надо сказать, что поэт в Швейцарии не больше чем поэт. И писатели, и издатели живут здесь не по законам рыночного беспредела, но в тепличных условиях всевозможных дотаций, стипендий, грантов. Литераторов здесь можно, пожалуй, сравнить с крестьянами на альпийских выпасах. И в тех и в других, по большому счету, нет необходимости. Швейцарские крестьянские хозяйства убыточны, и их деятельность более чем на 50% финансируется государственными субсидиями. Если в один прекрасный день перекрыть этот кран, Швейцария окажется без сельского хозяйства. Увы, крестьяне лишатся своего дорогостоящего хобби, субсидируемого правительством за счет обильных налогов, получаемых  от банков. Но без молока и сыра население не останется – магазины наполнятся дешевыми продуктами из соседних стран. Литература нужна Швейцарии, как коровы на лугу, для полноты пейзажа.
– Как часто вы бываете в России? И какое впечатление производит на вас Москва, провинциальные города?
– В последние два года приезжаю достаточно часто. Россия сильно меняется в том смысле, что становится еще больше сама собой. То, что казалось навязанными правилами чужой игры, оказалось естественным образом жизни. Все, что унижало человеческое достоинство «при коммунистах», должно было бы исчезнуть после финального свистка высшего судьи. Но с поля не уйти, и игроки продолжают играть на этом русском полюшке-поле сами по себе – по тем же самым правилам, других не знают. Опять сильный имеет право на все, а слабый идет за него голосовать, потому что, как гласит народная мудрость, нельзя плохому царю смерти желать. Внешне жизнь сменила кожу. Яркость красок, товарное изобилие – уже не березовый ситец, а бразильский карнавал. Но при этом правит всем по-прежнему один неписанный закон, а не тома писаных – джип на уличной «зебре» имеет преимущество перед детской коляской. И венчает все вездесущий мат, как форма существования русской материи, данной нам в ощущениях. Но все это неважно, потому что важно совсем другое: любимый человек, дом, семья, дети. Это твой остров, на котором ты живешь по-человечески, любовью, не унижая достоинство других, и где не боишься быть униженным. Важно отстоять этот остров, сохранить, согреть. А это очень трудно. И не имеет значения, какое у нас тысячелетье на дворе.
– Одни критики называют вас «солнцем русской словесности», другие считают вашу сложную прозу  «манерной, вторичной, имитационной». Чтение  статей критиков вам что-то дает, как писателю?

– Ох, критики... Те, кто писал после выхода романа погромные статьи, теперь, после всех премий и переизданий, лезут в друзья и просят об интервью.
– Понравился ли вам спектакль Евгения Каменьковича «Самое важное» – этюды и импровизации по роману  «Венерин волос», поставленный  в театре Петра Фоменко?
– Да, понравился. Вообще, я очень люблю театр.  В театре и кино я счастливым образом сумел сохранить в себе наивного зрителя. Это именно то, чего мне так не хватает в литературе. Читательскую девственность я потерял уже так давно, что и не помню, когда в последний раз читал просто так, как читают в отрочестве, чтобы узнать, что там случилось с героями дальше. Так, наверно, прозектор видит перед собой не женщину, а набор органов, кем-то заведенную, живую, но скоропортящуюся механику. Каменькович взял из романа «самое важное» – живое человеческое дыхание. Мужское, женское. И дал этому дыханию плоть. В эту плоть веришь. Особенно женскую. Уж очень актрисы в театре Фоменко хороши. Какое там хороши – прекрасны!
– Как вы представляете своего читателя?
– Если совсем конкректно, то вижу перед собой ту женщину на эскалаторе «Авиамоторной», которая все оглядывалась на меня, а потом сказала: «Вы писатель Михаил Шишкин? Я вас читала. Вы так похожи на свою фотографию!» А если серьезно, то тот самый друг-читатель Баратынского: «И как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я» – всегда был рядом, держал руку на плече, вглядывался в экран компьютера. Для него, наверно, и писал. Да все пишущие для него и пишут. Когда работал над романом – не представлял себе, что такое возможно, что меня будут в России приглашать на выступления и в Москве, и в провинции, что будут тиражи, что у меня будут читатели не только в столицах, но и в местах, более чем отдаленных. В том же Норильске на мое выступление пришли люди  с еще первыми, с черной обложкой, вагриусовскими изданиями «Взятия Измаила». Им нужна литература, нужна проза. Нужны мои романы. Значит, я для них и писал, только не знал об этом.

Беседовала
Татьяна МЕДВЕДЕВА