ЛЕВ ХАРИТОН: “ПОКА КАСПАРОВ УЧИТ ШАХМАТАМ, КНИГОИЗДАТЕЛИ «УЧАТ» ПИРАТСТВУ!”

Спорт

На страницах «Русского базара» мы встретились со Львом ХАРИТОНОМ впервые в феврале 2000 года. Тогда еще эмигрант из Франции, недавний шахматный обозреватель газеты «Русская мысль», Париж, дал небольшое, можно сказать, интервью, озаглавленное строкой из Булата Окуджавы «Но счастливыми не будем притворяться ...».
С тех пор прошло семь лет ...
- Лева, пришло время вновь представить вас нашим читателям. За прошедшие годы, мне кажется, вы заметно изменились, да и дети подросли. Ваша дочь, как нетрудно в этом убедиться, делает прекрасные фотографии любимого отца. Так что начать разговор логично с семьи... Интересно услышать о ваших корнях, о родстве с Юлием Борисовичем Харитоном, ученым с мировым именем?
- Да, но прежде я хочу поблагодарить вашу газету, читателем которой являюсь вот уже почти восемь лет.Что и говорить, время идет, причем довольно быстро. Никто из нас не молодеет, но, как поется в известной песне, «мои года – мое богатство», поэтому жаловаться не приходится. Но правда, в жизни каждого человека положительный опыт всегда сосуществует с отрицательным, а приятные эмоции – с негативными ощущениями. И всё это в общем-то называется жизнью.Это как волны моря – приливы и отливы. Касательно корней могу сказать, что мои родители провели начало жизни на Украине, отец родился в Киеве, мать - в Черкассах. Там и поженились в 1928 году. В 1929-м родился старший брат, а в 1930-м они все переехали в Москву, включая почти всю родню с обеих сторон. Антисемитизм, расцветавший в те годы на Украине, жутчайший голод. В Бабьем Яру погибли многие родственники моего отца. Так что это интервью сегодня могло бы и не состояться! Изгибы судьбы непредсказуемы. Относительно выдающегося ученого Юлия Борисовича Харитона я знаю очень мало. Он был двоюродным братом моего отца, и, насколько мне известно, его семья, то есть его родители имели петербургские корни. По понятным обстоятельствам, в советские времена его имя было засекречено. Мы видели его фамилию в газетах обычно, в некрологах под словами «группа товарищей», когда умирал кто-то из ученых . Он, полагаю, был человеком предельно лояльным режиму – и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе. Всегда подписывал какие-то воззвания. Мой отец гордился своим кузеном, нередко говорил: вот он какой у меня, трижды Герой соцтруда, у самого Резерфорда работал в Кавендише. Но никаких контактов у нас с ним не было – Юлий Борисович жил в Арзамасе, закрытом ото всех городе.
- А когда вы эмигрировали из бывшего Союза?
- Из Москвы я уехал в сентябре 1989 года.В то время начинался массовый отъезд после долгих лет «отказа». Я, правда, не был в отказниках. Но понимал, что жизнь по ряду причин для меня в Москве исчерпана. И сомнений в правильности решения не было. Дело в том, что примерно в течение двух лет перед эмиграцией я постоянно общался с Беллой Гулько, старшей сестрой гроссмейстера Бориса Гулько, и ее супругом Владимиром Кисликом. Эти люди были по-настоящему героическими борцами за права человека, за право эмиграции и, конечно, активными противниками антисемитизма. Володя Кислик был «отказником» в течение 16 лет! Маленький, щупленький человек, но какая сила воли и убежденность! Достаточно сказать, что за эти годы он не раз отбывал тюремные сроки. Я часто бывал у них в квартире на Комсомольском проспекте в Москве. Квартира была под неусыпным наблюдением соответствующих служб. Поскольку я всегда занимался переводами, они часто просили меня помогать им в переводе всяких воззваний, документов. Делая эту работу, я оказался вовлеченным в круг их интересов и знакомств. Заочно узнал имена Иды Нудель, Бегуна. Переводил какие-то документы, связанные и со Щаранским, и с Сахаровым. В конце 1988 года Белле разрешили поехать в США в составе группы по правам человека. В этой группе был тогда и академик А.Д.Сахаров. Помню, я переводил какое-то воззвание, которое на английском Андрей Дмитриевич должен был прочитать в Вашингтоне. Белла и Володя стремились уехать в Израиль. Они были убежденными сионистами. Скоро и я стал думать об отъезде. В феврале 1989 года они получили разрешение и, кажется, по существовавшим тогда законам (а скорее, беззаконию!) должны были покинуть СССР в течение трех недель. В марте они уехали. Писали мне из Иерусалима. А в сентябре уехал в Израиль и я.
- Чем вызван был переезд из Израиля в США?
- Обстоятельства, однако, сложились так, что я через год покинул Тель-Авив. Там я познакомился с моей женой, которая прожила в стране два года и по семейным обстоятельствам должна была вернуться во Францию (очень болели ее родители). Уезжая, мы думали, что уезжаем временно, но, как часто бывает, временное становится постоянным. Я нашел работу, которая могла лучше прокормить семью. Ведь у нас в Париже родились дочь и сын. Кроме того, меня устраивала работа в редакции «Русской мысли». Но, видимо, тяга к перемене мест оказалась сильнее. Все годы, что мы жили во Франции, мы говорили о том, что хорошо бы снова оказаться в Израиле – вечная тоска нашего народа по Родине! С другой стороны, нам, людям, свободно владеющим английским, хотелось жить в Америке. Уменя здесь немало родственников. Перевесила Америка, Нью-Йорк. С октября 1999 года мы здесь.
- За все годы эмиграции вы хотя бы раз были в России?
- Да, был в Москве в 1997 году, в конце сентября, одну неделю. Москва к тому времени сильно изменилась. Даже архитектурно. Я уже приехал в другую Москву – не ту, которую покинул за восемь лет до того. Новые магазины, всевозможные западные товары; короче, достаточно процветающий вид. Но что-то было уже потеряно. Хотя выразить словами не могу. Ощущение, что ли, искусственности от перемен в Москве. Возможно, я не прав... Кто знает? Конечно же, стране, Москве необходимы были коренные изменения.
- За годы жизни во Франции с кем из известных шахматистов, политических деятелей, ученых, литераторов довелось встретиться? Какое они произвели впечатление? Что запомнилось?
- За девять лет жизни во Франции я повстречал немало известных людей. Овладел свободно языком, говорил и писал на французском. Приобрел какие-то специфические привычки. Например, утром, только чашечка кофе с круассаном, ни в коем случае не звонить никому после 9 часов вечера и многое другое. Если же говорить серьезно, то очень дорожу памятью о знакомстве (если сказать «дружба», то это замахнуться на слишком большое) с Аликом Гинзбургом. Это был необыкновенный человек, я бы сказал, рыцарь борьбы за справедливость. Вскоре после его смерти я написал воспоминания о нем. С удовольствием опубликовал бы их в вашей газете. Огромное впечатление осталось у меня от общения с нашим главным редактором Ириной Алексеевной Иловайской-Альберти. Эта женщина являла собой целый пласт русской культуры в эмиграции. О ней можно говорить бесконечно. И Гинзбург, и Иловайская были «людьми века», людьми XX века. Будь моя воля, я бы выдвинул этих замечательных людей посмертно на Нобелевскую премию за мир! Всегда помню мое дружеское общение в редакции с Натальей Горбаневской, русской поэтессой, диссиденткой и просто отличным человеком. Известно, какое мужество выказала эта женщина в августе 1968 года, в то время молодая мама двух маленьких детишек, когда она вышла с колясками на Красную площадь в знак протеста против советского вторжения в Чехословакию. В Париже я постоянно встречался с гроссмейстером Яковом Муреем. С ним мы дружили с юношеских, московских пор. Брал интервью у замечательного французского гроссмейстера Жоэля Лотье, играл с гроссмейстерами Мануэлем Аписеллой и Оливье Рене. Брал немало интервью у известных шахматистов, к примеру, у 10-го чемпиона мира Бориса Спасского.
- В 1972 году в издательстве «Физкультура и спорт» в Москве в вашем переводе вышла бесценная книга Р.Фишера «Мои 60 памятных партий». Спустя 13 лет, но уже в Англии, то же самое произошло с книгой «Каспаров учит шахматам».
- Верно: книга Фишера совершенно бесценна. Можно только представить себе, сколько шахматистов в России учились по этой книге за прошедшие три с половиной десятилетия! Кстати, эта книга совем недавно переиздана в России. Но мне, переводчику, об этом даже не сообщили. Информацию узнал через интернет. Соответственно никто мне не будет и платить за переиздание. Уверен, что и Фишер ничего не знает тоже. Вот вам частично и ответ на вопрос, что изменилось в России по сравнению с прошлым. Остались дикость и беззаконие, о цивилизации говорить трудно. Во всяком случае, о книгоиздательстве. Не надо думать, что в западных странах дело обстоит иначе. Моя критика не обращена на одну Россию. Та книга Каспарова, которую я перевел в середине 80-х годов, переиздается в Лондоне практически каждый год (я слежу за аннотациями). То есть труд переводчика, мой труд, используется настоящими книгопиратами. И выходит, что пока Каспаров учит шахматам, книгоиздатели «учат» пиратству!

- Лева, вопрос вам как шахматному специалисту. Разделяете ли вы взгляды Генны Сосонко на книгу Эд.Гуфельда «Моя Джоконда»?
- Интересный вопрос. Я не очень хорошо знаю гроссмейстера Сосонко. Мне известно, что он очень способный человек. Эмигрировав в начале 70-х годов в Голландию, он из обычного советского мастера стал сильным гроссмейстером. В последние годы он не без успеха занимается литераторской деятельностью. Но, как личность, он отличается от покойного гроссмейстера Эдуарда Гуфельда. Как человек и как шахматист, Генна суховат, ему непонятна и, думаю, неприятна личность Гуфельда Эдика (как его всегда называли). Гуфельда и любили, и ненавидели. Ненавидели больше, и все это происходило на почве старого, как мир, человеческого порока – зависти. Эдик шел по жизни весело, не обращал внимания на злопыхателей. В нем их раздражало всё – и его партии с комментариями, его веселость, что-то от Остапа Бендера, такой же, без сомнения, шарм. Неприятна была им и его безграничная любовь к шахматам, к их красоте (недаром Эдик был председателем комиссии по эстетике шахмат в ФИДЕ). Да, Эдик любил прихвастнуть, любил, как говорится, обсасывать какую-нибудь свою красивую партию (как ту партию с Багировым, которую сам и прозвал «Моной Лизой» в шахматах). Но уместно ли продолжать критиковать за это, как это делает Сосонко, уже давно ушедшего шахматиста, беззаветно любившего красоту шахмат – искусства, которое нас, шахматистов, объединяет?
- И последний вопрос, который, думаю, я имею право задать в канун выхода 500-го, юбилейного выпуска нашей постоянной рубрики. Чем вас, опытного журналиста, привлекла наша страничка?
- Прежде всего я увидел творческий, профессиональный подход к делу. Любовь к журналистской работе, любовь к шахматам, шашкам, обращенность ко всем. Вы даете людям - и достаточно известным и совсем неизвестным - возможность выступить на страницах газеты. Это для меня очень привлекательная черта. За годы работы в «Русской мысли» я тоже старался поступать так – многие мои читатели становились авторами каких-то публикаций. У вас нет места халтуре. Читатель часто находит не только информацию, но и анализ ее, а иногда вы просто выводите его за чисто шахматную грань. Мне особенно близко, что вы представляте шахматы во всей их многосложности и многогранности. Это и литература, и искусство, и психология, и история. Где еще можно найти такой букет в одном флаконе? Причем (постучу по дереву)... вы, слава богу, неиссякаемы, из четверга в четверг, еженедельно, вот уже почти 10 лет выходит ваша блистательная рубрика! Что вам пожелать? Никуда не сворачивать! Так держать!
- Лева, большое спасибо вам за интересное интервью и добрые пожелания.