Амплуа - Валентин Никулин

Вечер 11 февраля 1991 года. В разгаре война в Персидском заливе. Звучит сигнал тревоги. Мы всей семьей, как предписывалось, бросились в кое-как приспособленную под убежище спальню. Нужно в считанные секунды заблокировать дверь мокрыми тряпками на случай газовой атаки, напялить противогазы, которые делали нас похожими на невиданных человеко-птиц, и ждать объявлений по радио...

 

В ту пору станции РЭКА еще не было, но экстренные сообщения передавали на понятном языке. Иногда помимо сообщений стали появляться коротенькие передачи на русском. Вот и сейчас сквозь эфир, наполненный тревогой, вдруг прозвучал странно знакомый, нервно подрагивающий баритон...

 

Узнала почти мгновенно: Валентин Никулин! Но каким образом он здесь? Все гастролеры еще в первые дни войны покинули Израиль... 

 

Между тем артист возбужденно рассказывал: намерен поселиться в Иерусалиме, бесконечно тронут радостными приветствиями соотечественников и горд, что разделит с Израилем испытания трудного времени... Ведущий назойливо допытывался: почувствовал ли Никулин, ступив на израильскую землю, что здесь его родина? Тот отвечал что-то возвышенное и невнятное... 

 

Война закончилась, мы вернулись к репатриантским проблемам. Началась моя журналистская работа. Первой израильской газетой, опубликовавшей интервью с Валентином Никулиным, была “Новости недели”. Кстати, как и последнее перед его отъездом... Но сейчас я хочу вспомнить нашу беседу с ним в тот период, когда он был полон самых радужных планов. 

 

...Встречу Никулин назначил мне в доме своего давнего друга, жителя Хайфы. Я пришла по указанному адресу и, к своему удивлению, застала в квартире шумное застолье. Никулин сидел во главе накрытого стола, что-то рассказывал, шутил и поминутно тянулся к бутылке с яркой этикеткой. Радушные хозяева отговаривали его, но как-то вяло... Потом мне объяснили: пить Никулину категорически нельзя, не так давно он перенес сложную операцию в связи с сосудами, но активно препятствовать ему, если настроен был на выпивку, опасно: может уйти, хлопнув дверью, а свое желание все равно осуществит в другом месте.

 

В общем, я уже была готова к тому, что сегодняшнее интервью придется отложить - Никулину было явно не до того. Но в какой-то момент он подмигнул мне:

 

- Все. Я меру знаю. Больше ни рюмки... 

 

И, надо сказать, свое обещание в тот вечер, сдержал.

 

- Ну, начинайте, - нетерпеливо сказал, когда мы уединились в кабинете хозяина дома. 

 

Я вынула блокнот, но задать вопрос не успела - Валентин Юрьевич вдруг усмотрел в книжном шкафу какой-то фолиант, снял его с полки и словно отключился. Минут через пять вспомнил обо мне: 

 

- Ну же...

И опять погрузился в книгу. Мне показалось, артист находится в каком-то ролевом образе, и я не решалась вклиниться в его творческое состояние... 

 

Вообще брать интервью у Валентина Юрьевича было делом непростым. Это я уже знала по своему опыту. Слишком нервозен, возбудим, слишком много хочет сказать, причем не столько словами, сколько интонациями, оттенками слов, нюансами. От собеседника требует понимания с полунамека, и если не встречает ожидаемой реакции, интерес утрачивает мгновенно. Артистичен до такой степени, что игровые ситуации создает буквально из воздуха. Я попыталась представить себе, как он существует вне публики, наедине с собой - ничего не вышло. Похоже, из игры он не выходит никогда - это его сущность...

 

Наконец Никулин отложил фолиант и обаятельно улыбнулся:

- Хотите знать, как живется оле хадашу Валентину Никулину? Отвечаю: иногда хорошо, иногда плохо, чаще так себе. Хорошо, потому что израильские врачи, спасибо им, можно сказать, оживили меня из мертвых, как библейского Лазаря. Плохо, потому что я это я. Но большую часть времени - так себе. 

 

- Отчего же вам плохо быть собой? 

 

- Потому что я с этим человеком, Валентином Никулиным, не в ладах... Инфантилен, наивен, кто-то скажет: глуп...

- За что вы так себя?

 

- Трудно с собой иметь дело... Не умею рассчитывать, выгадывать для своей пользы. Хоть стреляй, не способен к компромиссам. А как без них?

 

- Ну, Валентин Юрьевич, ваша самокритика похожа на уничижение...

 

- Ничего подобного! Я и в самом деле собой сильно недоволен. Другие легко идут на компромиссы - это весьма облегчает существование. А я не могу-с! Другие квартиру за собой оставляют в Москве, а я сжег все мосты... Другие в рекламе снимаются - и правильно делают, а я чистоплюй, мне высокое искусство подавай... Ну, не глуп ли?

 

Намек на “других” был более чем прозрачен. Имелся в виду коллега, друг, партнер и соперник по сцене Михаил Казаков, который в Израиле успешно снимался в роликах, а, главное, сохранил в Москве квартиру. Предусмотрительность Михаила Михайловича почему-то уязвляла Никулина. Он частенько возвращался к квартирной теме и, как мне кажется, не прекращал внутренний спор между человеком богемы, каким считал себя, и рассудочными прагматиками... 

 

Незадолго до нашего свидания с Валентином Юрьевичем я посмотрела спектакль “Возможная встреча”, где герои Никулина и Козакова - талантливые композиторы, ослепительно яркие личности - ведут в течение всего спектакля моцарто-сальериевский диалог. В какие моменты казалось, что на сцене не вымышленные персонажи, а актеры изображают самих себя в контексте собственных обстоятельств. Игра Никулина в этой пьесе поражала. Я всегда воспринимала его как актера острохарактерного, тяготеющего к выразительности на грани гротеска, пусть и с налетом психологизма. А тут был совсем другой Никулин - непривычно сдержанный, экономный в жестах, сосредоточенный на своей идее.

 

Мои искренние восторги Валентин Юрьевич пропустил мимо ушей, а упоминание о любимой мной роли Смердякова в “Братьях Карамазовых” и вовсе вызвало раздражение:

 

- Смею думать, у меня есть работы более достойные. Но почему-то именно Смердякова из заурядного пырьевского фильма считают моим чуть ли не высшим достижением...

 

Вдруг он сорвался с места, тонкий, по-юношески пластичный, пересек комнату и запальчиво сказал: 

 

- И вообще не будем о прошлых ролях! Сегодня я израильский артист и в этом качестве хочу реализоваться!! 

- Мне кажется, вам грех жаловаться...

- Да я и не жалуюсь! Я за все благодарен. Но чтобы реализоваться, мне нужна концертная площадка!

 

- Концертная? - удивилась я. - Больше, чем театральные подмостки? 

- Пожалуй, больше. В наших условиях на сцене, как ни старайся, нельзя полностью раскрыться. Все-таки мы играем не на своем языке, а это серьезно ограничивает возможности актера. Да, у меня мама еврейка и здесь я полноценный еврей, но культурная среда формирует человека в неизмеримо большей мере, чем происхождение. Выразить себя я могу только на русском... 

 

- Помимо языка вам что-то еще мешает в театральной деятельности?

- Многое не совпадает с моим мироощущением. Я восхищаюсь этой страной, можно сказать, люблю ее, но она для меня слишком восточно ориентированная. И, подозреваю, чем дальше, тем больше Израиль будет склоняться к востоку, что с географической точки зрения естественно. Но актеру европейской, а тем паче русской театральной школы, трудно вписаться в этот орнамент...

 

- Скажите, Валентин Юрьевич, вы уверены, что стремление играть на иврите не было ошибкой с самого начала? Что за беда, если бы коренные израильтяне сидели на ваших спектаклях в наушниках с переводом? Я понимаю, это осложнило бы жизнь, зато и вы, и Казаков были бы адекватны себе. И здешняя публика получила бы не страдальцев, которые все усилия тратят на то, чтобы правильно произносить слова на мало освоенном языке, а подлинный театр и больших актеров... 

- Вы сказали “осложнило бы жизнь”? - усмехнулся Никулин. - Да никакой творческой жизни на русском языке у нас не было бы вообще! Театр на русском в Израиле просто не выживет. Весь Израиль – пол-Москвы... Да и какая страна, какое общество согласилось бы, чтобы ему навязывали чужой язык? 

 

- Если считать Израиль обычной страной – конечно, нет. Но она ведь не обычная. С каждой новой волной алии складывается уникальная ситуация, и, наверное, можно было бы больше дорожить талантами, которые она приносит.

- Зе ма ше еш, - произнес Никулин на иврите и развел руками. - Как сказал американский писатель Кин Хаббард, “Талант - редкая драгоценность, но есть нечто еще более редкое и драгоценное - способность его ценить”. Это мало кому дано.

 

- Знаете, Валентин Юрьевич, я брала интервью у Марка Захарова, и он восторгался природной одаренностью израильских артистов, но недоумевал по поводу непродуманной, на его взгляд, организации театрального процесса. Что скажете об этом?

- Не берусь давать оценки, но в определенной мере разделяю его недоумение.

 

- По-вашему, русская школа могла бы своим опытом обогатить израильский театр?

- Я не уверен, что в Израиле нуждаются в этом опыте, в том числе и в системе Станиславского. Взаимный обмен имеет место, но для актеров-репатриантов не по чину предлагать мастер-класс... Наша задача - соответствовать здешним театральным требованиям и напрочь забыть, какими знаменитыми и признанными мы были на бывшей родине. Кому в Израиле до этого дело?! Нужно доказывать себя с нуля. Для этого необходимы наши усилия и время. А у меня времени не так много... Потому я и говорю о концертной площадке... - Он несколько секунд помолчал, потом обвел рукой пространство: - Представьте: сцена, рояль хвостом к залу, круглый столик, красная бархатная скатерть, лампа, на подиуме свечи. В глубине сцены высоко, очень высоко, портрет Александра Сергеевича, чуть пониже портреты Левитанского, Окуджавы, Самойлова, Галича... Красный подсвет. Да, еще нужен пистолет - такая штуковина, которая дает световой круг. В Израиле почему-то не пользуются этим эффектом. А я не могу без антуража. Я задумал программу “Друзей моих прекрасные черты”, но...

 

- Что “но”? Ваш замысел, по-моему, не требует особых затрат.

- В том-то и дело. А не получается. Те, кто мог бы решить вопрос, в моих концертах не заинтересованы. А ведь у меня есть готовые программы с Гумилевым, Апухтиным... А песни... - Он задумчиво продекламировал: - “Черные мысли, как мухи, ты сидишь у камина”... - И оборвал себя: - Знаете, как Булат Окуджава назвал мою исполнительскую деятельность, сочетающую настоящую музыку и настоящие стихи? “Амплуа - Валентин Никулин”. У Булата было такое скептическое выражение “текст слов”. Ни он, ни я не признавали “текста слов”, только поэзию высшей пробы. А в ней сегодня нужды не испытывают...

 

- Но почему вы так говорите? На ваших выступлениях всегда полные залы, - возразила я.

- Да, но случаются эти выступления крайне редко, да и клубные залы невелики. Я мог бы значительно больше дать русскоязычной публике... 

 

- Скучаете по Москве? - спросила я после паузы. 

- Что значит “скучаю”? Не сижу, подперев подбородок, в ностальгических воспоминаниях. Да, там я много и разнообразно работал - в театре, в кино, на радио, записывал пластинки, выступал в концертах… Была слава... Но слава - мишура. Я был востребован - это главное. С утратой известности легче смириться, чем с ощущением ненужности... Однако я не обижаюсь ни на кого. Я сам сделал свой выбор. 

 

- Не допускаете мысли вернуться?

- Куда? В Москву? Нет. Я вживаюсь, насколько могу, в эту жизнь. Здесь мой окончательный причал, здесь семья, здесь сосредоточены мои творческие интересы - вот учу новую роль на иврите... А в Москву буду ездить в гости. Там друзья, оттуда поступают приглашения сняться в кино. Но совсем вернуться - нет, не хочу. В конце концов, прав Булат, который перед моим отъездом подарил мне такие слова: “Валя, шарик маленький, и что бы ни случилось, мы вместе, мы рядом, мы вечны”...

До отъезда Никулина из Израиля оставалось меньше двух лет.

 

5 августа 2005 года большого артиста не стало.

 

“Новости недели”