Леонид Броневой: Мюллер мне осточертел

Это имя - знаковое. Так же, как имена Вячеслава Тихонова, Олега Табакова, Василия Ланового. И актеров более старшего поколения, уже ушедших: Ростислава Яновича Плятта и Евгения Александровича Евстигнеева. Еще назову имена двух женщин, причастных к этому великолепному телесериалу: Татьяну Михайловну Лиознову и Екатерину Градову. Забыть Микаэла Таривердиева и Роберта Рождественского тоже было бы большой несправедливостью. Не знаю, как вы, уважаемый читатель, а я смотрел этот телесериал раз семнадцать. Теперь - к делу.[!]

- Леонид Сергеевич, какие вопросы вы бы не хотели от меня услышать? О Мюллере, наверное?
- Каждый, буквально каждый норовит спросить о значении этой роли в моей актерской судьбе, о фашизме, сталинизме и других “измах”. Мне надоело говорить обо всем этом, поэтому давайте поговорим о другом.
- Договорились. Вы уже не так молоды, Леонид Сергеевич. Родителей, наверное, нет в живых?
- Возраста своего я не скрываю: родился 17 декабря 1928 года в Киеве. Родители были долгожители: отец умер несколько лет назад , когда ему было за 90, маме к моменту кончины - около того. Но вместе они не жили с 1937 года, когда отца арестовали, осудили, а нас, “семью врага народа”, сослали в город Малмыш Кировской области. Жизнь была сломана. Маме было 27 лет, ей сказали: разведись, жить будет легче. Развелась, но жить легче не стало: в ссылке голодали и холодали. Спустя четыре года вернулись с мамой в Киев, а через несколько дней началась война. Мы еле-еле успели эвакуироваться, немцы заняли город едва ли не на другой день. Мы оказались в Южном Казахстане, в городе Чимкенте.
- А что стало с отцом?
- Ему дали 10 лет с правом переписки. Приговор “без права переписки” означал, если вы знаете, расстрел. Отец, когда освободился, хотел вернуться к нам, но мама воспротивилась: “ Я его никогда не любила.” Это меня страшно огорчило, потрясло. Я, помню, спросил маму: “Как же тогда я родился?”
Отец нашел себе вторую жену, хорошую женщину, которая продлила ему жизнь на пару десятков лет.
Мама с папой познакомились на рабфаке, она училась на экономическом факультете, он - на юридическом. Они были кристально чистыми людьми - сейчас это, возможно, звучит смешно. Они верили в светлую идею, в революцию. Отцу предложили работать в НКВД - его брат, мой родной дядя, занимал в НКВД Украины очень высокий пост, он и предложил. Мама же советовала ему пойти по линии адвокатуры: тогда, мол, тебе придется людей защищать, а в НКВД тебя заставят заниматься совершенно другим делом, далеким от защиты. Отец не послушался, пошел служить ТУДА. Носил один ромб, что соответствовало чину армейского генерала. Ну а в 1937-м его, как я уже сказал, посадили. Поэтому меня после школы в приличные вузы взять не могли (замечу, что три последних класса средней школы Леня Броневой одолел за год. -В.Н.), а в Институте театрального искусства в Ташкенте, местном ГИТИСе, в анкете о родителях не спрашивали. Это мне все мама втолковала.
Туда я и пошел и, закончив институт в 1951 году, стал артистом. Где я только не работал! В Иркутске, Грозном, Оренбурге...
- Леонид Сергеевич! Извините, что перебиваю. Вот в Оренбурге-то наши жизненные пути и пересеклись! Я там родился и жил до 1958 года, когда уехал учиться в Москву. Жили мы в двух шагах от областного драматического театра имени Горького, в труппе которого вы состояли. Я помню вас в спектакле “Семья”, в котором вы играли Володю Ульянова. Скажите, что я не прав!..
- Ну что вы, все правильно. Хорошо помню Оренбург, тогда он назывался Чкалов. Позвольте мне задать хотя бы один вопрос интервьюеру, то есть поменяться с вами ролями: почему Чкалов переименовали обратно в Оренбург?
Вы как урожденный оренбуржец должны это знать.
- Город Оренбург основан примерно в середине XVIII столетия, при каком царе - не помню. В 1938 году, когда погиб Валерий Чкалов, его и переименовали в Чкалов, хотя Валерий Павлович никогда в Оренбурге не жил, ни разу туда не приезжал и даже, думаю, над ним не пролетал. Возможно, переименовали потому, что в Оренбурге незадолго до гибели Чкалова открыли два военных училища: летчиков и штурманов. Училищу летчиков в 1938 году присвоили имя Чкалова, заодно, одним махом, - и городу. Где-то на Волге, под Нижним Новгородом, есть город Чкаловск, бывшее село Василево, в нем-то Чкалов и родился. Итак, название Чкалов было ни к селу, ни к городу. Поэтому в 1957 году городу Оренбургу вернули историческое имя. Равно как в иные времена Андропову вернули имя Рыбинск, Брежневу - Набережные Челны, даже Ленинграду вернули его историческое имя, которое не всем нравится, в том числе и мне.
- Подозреваю, что в школе вы были отличником… Я хорошо помню ваш город, облдрамтеатр, как его сокращенно называли, его главного режиссера Юрия Самойловича Иоффе. Вторым режиссером театра была чудная женщина Щеглова - забыл, к сожалению, ее имя, а ее дочь, Ольга Высотская, была актрисой того же театра. Воспоминания о городе Чкалове голодные, нищенские, но все равно - светлые, потому что была молодость, были надежды. Оттуда я, как и вы, но годом раньше, уехал в Москву, поступил в школу-студию МХАТ, окончил ее за два года. И опять меня угнали в провинцию, на сей раз - в Грозный. Я вечером играл Сталина, а утром распродавал свои теплые вещи - там они после Оренбурга оказались не нужны.
- Скажите, Леонид Сергеевич, а есть такое понятие: провинциальный театр, провинциальный актер?
- Право, не знаю. Я много лет проработал после провинции в Москве, вошел в коллектив Театра на Малой Бронной легко, хотя не у всех так получалось. В провинции актер вкалывает гораздо больше, чем в столице, приходится готовить по 4-5 спектаклей в год, потому что зрителей больше чем на 15-20 спектаклей не наберешь. Дальше - пустой зал. А в Москве люди барские: выпускают в год один спектакль, максимум - два. А покойный Андрей Александрович Гончаров (многие годы -главный режиссер театра имени Маяковского - В.Н.) мог готовить один спектакль пять лет. Я был членом Художественного совета театра на Малой Бронной, где схлестнулся однажды с одним артистом. Он, обращаясь к коллегам, говорит: “Да что вы его слушаете! Он же провинциал!”
Думал меня оскорбить, а я принял это как комплимент. Провинциальный артист - это труженик, рабочая лошадь! У него нет никаких приработков: ни в кино, ни на местном телевидении и радио, где вакансий внештатников никогда нет. Можно только драмкружок вести на заводе. В Иркутске мне удалось организовать драмкружок только потому, что я пообещал за те же деньги - 60 рублей в месяц - создать еще и хор. Аккомпанировал хору на аккордеоне, привозил его в Москву. Я не хочу жаловаться, это не в моих правилах, но хлебнуть мне пришлось сполна.
- Но потом-то вы оказались в порядке: звания, награды, слава…
- Чтобы получить почетное звание, надо было пройти девять кругов ада.
И первый, самый страшный круг - партбюро театра. Если они тебя зарежут, твое дело никуда не идет, если же они за закрытыми дверьми проголосуют “за”, то дело идет выше: в райком партии. Одновременно оно попадает в горком профсоюзов. Дальше - в ЦК профсоюза работников культуры и горком партии. Вслед за этим - в отдел культуры КГБ, может, я назвал его неправильно. Из него бумаги приходят в ЦК КПСС, где несколько секретарей ЦК ставят свои подписи. После всей этой канители дело идет в Президиум Верховного Совета. Поскольку я всегда был беспартийный, все это проходило довольно сложно, занимало годы. Народного артиста СССР я ждал четыре года! А “Народного артиста РСФСР” получил благодаря Борису Николаевичу Ельцину. Мы выступали в Кремлевском Дворце съездов, я читал “Стихи о советском паспорте” Маяковского.
После концерта за кулисы пришел тогдашний первый секретарь МГК Ельцин в сопровождении чиновников. Красивый, вальяжный, метра под два ростом.
Я заметил, что на левой руке у него не хватает пальцев. Кто-то из артистов его спрашивает: “Борис Николаевич, ну как вам тут, в Москве?”. Он махнул так рукой и говорит: “Не спрашивайте!..” И вдруг обращается прямо ко мне: “Вы - сибиряк?” Я отвечаю: можно сказать - да, работал много лет в Иркутске. Тогда он поворачивается к сопровождающим, среди которых я узнал министра культуры РСФСР Мелентьева: “Почему он до сих пор не народный артист России?” Буквально через два дня я уже был им!
- Потом стали Народным артистом СССР, да? Помогали коллегам?
- Конечно, подписывал прошения на жилье, что-то еще. Но ходить никуда не ходил - стал затворником, ворчуном. Вот в молодости любил шутку, был человеком открытым, покладистым.
- Что же - вас считают человеком с тяжелым характером?
- Думаю, да. Говорят, я невыдержанный, вспыльчивый, очень эмоциональный. Но я не выношу несправедливости… Наверное, характер не лучший, а лучше что же - молчать, улыбаться или врать? Я не люблю отмалчиваться, вылезаю, за что часто получаю по голове. А меня столько раз надували, в том числе и у вас, в Америке… Не хочу называть никаких имен, Бог с ними.
- Нет уж, пожалуйста, назовите: страна должна знать своих героев.
- Хорошо. Это Эммануил Г. из Бостона. Как он издевался надо мной! Устроил расписание концертов так, что я из Майами должен был лететь в Бостон, в тот же вечер - обратно. Я же не Валерий Чкалов или космонавт какой-нибудь, чтобы летать туда-сюда. Я артист, к тому же - немолодой. Мне нужно, перед тем как выйти на сцену, отдохнуть, привести себя в порядок. Залы на встречах - концертах были переполнены, он за выступление платил мне 250 долларов.
Мне казалось: хорошо, я ведь в этом ничего не понимал. А ребята в Москве меня потом засмеяли: “Молодец, дал на себе разбогатеть шкуродеру!”
- Кто ваши ближайшие друзья, Леонид Сергеевич? С Татьяной Михайловной Лиозновой поддерживаете отношения?
- Нет у меня ближайших друзей, к сожалению, - врать не буду. Татьяна Михайловна - умнейшая женщина, замечательный режиссер, но отношений я с ней не поддерживаю. Она сейчас к тому же больна, даже на вручение премии “Тэффи” не пришла.
- Спрошу вас еще об одном режиссере, с которым вы едва ли не четверть века проработали в Театре на Малой Бронной: об Анатолии Васильевиче Эфросе.
- Он собрал в театре очень сильную труппу: Станислав Любшин, Олег Даль, Валентин Гафт, Александр Ширвиндт, Алексей Петренко, Елена Коренева. Можно было поставить любой спектакль, а они стали постепенно уходить, остались Дуров да я. Я сыграл роль Сократа в пьесе “Сократ” Самуила Алешина, и тут звонит (дело происходит уже в 1988 году) Марк Анатольевич Захаров: “ Давно хотел пригласить вас на роль Крутицкого в “На всякого мудреца довольно простоты”. Я смело так высказываю ему свое видение проблемы: “Марк Анатольевич, вообще приглашают на роли короля Лира, Отелло или Арбенина. А Крутицкий - что за роль!” Он пригласил меня к себе в Ленком, изложил трактовку роли, из которой я понял, что все, включая Островского, неправильно эту роль понимали! Станиславский играл замечательно, но играл маразматика, точно так же играл Плотников и многие другие актеры. Марк Анатольевич все вывернул наизнанку: “ Он идиот? Да он умнее всех! Он видит всех насквозь! Не надо фальшивых интонаций, не надо пресмыкаться, держитесь достойно!”
Больше десяти лет уже идет в Ленкоме этот спектакль, сплошные аншлаги, битковые залы.
- Многие идут, замечу, на Броневого. Вчера, например, вы в каком спектакле были заняты?
- В “Королевских играх” Гриши Горина и Марка Анатольевича Захарова. Острая музыкальная трагикомедия, захватывающее, казалось бы, зрелище. Спектакль был целевой, приглашены были работники одного крупного медицинского учреждения. То ли сослуживцы стесняются друг друга, то ли что-то другое, но играть было очень тяжело, потому что в зале - ледяное молчание. Закрыли занавес - бешеные овации, цветы, но кому от них легче? И это - не в первый раз. Социологи, психологи должны изучить этот феномен: почему публика на целевых спектаклях цепенеет, боится показать эмоции. Словом, вчера я ушел больной со спектакля... Примерно так, при гробовом молчании, поскольку в зале сидела Фурцева и два ее помощника, принимали когда-то у Эфроса “Три сестры” в театре на Малой Бронной. Замечательный был спектакль!

Если уж мы заговорили о Чехове, вспомню “Чайку”. Сколько их сейчас поставлено!
Какие дикие трактовки! У Льва Додина по сцене почему-то ездят на велосипедах, театр превратился в цирк. А лучшие “Чайки” поставили, на мой взгляд, те же Эфрос и Захаров. Марка Анатольевича я считаю выдающимся режиссером, который может поставить все: от рок-оперы (нынешним летом 20-летний юбилей отметила поставленная Захаровым рок-опера “Юнона и Авось”. - В.Н.) до тончайшего психологического спектакля.
- Все-таки спрошу, не удержавшись, о Мюллере. Он положительный герой или отрицательный?
- Возьмите любого человека, можно ли о нем сказать: положительный он или отрицательный? Все гораздо сложнее. Так и в Мюллере: есть все. Он отрицателен только в одном, но, разумеется, в главном - на его рукаве фашистская свастика. Для нормального человека это отвратительно. А с точки зрения ума, умения анализировать, общаться с людьми - у него можно поучиться. Повторяю: он отрицательный тип. Я никогда в жизни, в театре ли, в кино, не играл ни одного образа так, чтобы быть его прокурором. Некоторые наши артисты играют именно так, а хорошие американские актеры - никогда.
- Вы с ними связаны как-нибудь?
- Внимательно слежу за их работой, это суперпрофессионалы. Я никого из них лично не знаю, но вот передо мной фотография Лайзы Минелли. Мы с ней тоже не знакомы, но она через кого-то передала эту чудную фотографию с надписью: “Дорогой Леонид, нахожусь в Москве. Пробуду несколько дней, но, к сожалению, не смогу вас увидеть. Ваша Лайза.”
- Последний, однако весьма важный вопрос. Вы верующий человек, Леонид Сергеевич?
- Да, верующий. Но я не понимаю, почему в любой религии некое церковное заведение должно быть посредником между человеком и Богом. Я многих спрашивал об этом, мне ”объясняют”: “Деньги-то им надо зарабатывать! Собирают понемногу у миллионов верующих, поэтому кругом роскошь и золото.” Я возражаю: у католической церкви нет золота, все скромнее. Меня просвещают: да, скромнее, но там есть свои прегрешения... Словом, я верую, но не для публики. За себя нельзя у Бога просить, я прошу за жену, дочку, внучку.