Реликвии

Профессор с тревогой наблюдал за действиями таможенника. Тот небрежно перебирал содержимое чемодана очередного пассажира. Подобную процедуру профессору тоже предстояло пройти, и он заранее чувствовал себя униженным. Готовясь к отъезду за рубеж, он не раз уже ловил на себе недобрые взгляды коллег, отвечал на беспардонные вопросы работников официальных государственных служб. Удивился профессор, когда таможенник извлек из чемодана “Краткий курс истории ВКП (б)”.

 

- Что, до сих пор коммунист? - спросил таможенник.

 

- Уже нет, - смущённо ответил растерянный пассажир, - но в душе-то...

 

- Да знаем, знаем мы ваши души, - прервал его таможенник, - будете там смеяться над нами... - Он спрятал книгу под стойку. - Теперь проходите.

 

Профессор никогда не состоял в партии, но и зла на эту страну не держал. Он ещё раз прикинул, что увозит с собой, и решил, что никакой крамолы в чемодане нет.

 

Напрасно он был так благодушен. Скрупулёзно пересматривая каждую вещь, таможенник извлёк картонный футляр.

 

- Та-а-к, - смачно протянул он, - посмотрим, что вы вывозите из нашей страны.

 

На слове “нашей” он сделал особый акцент, при этом окинув насмешливым взглядом очередь пассажиров, улетающих в Израиль.

 

- Ага! Рисунки! Запрещено. - Он сунул их под стойку, туда же, куда перед тем отправил “Историю ВКП (б)”.

 

Затем разложил четыре полотна, написанные маслом, и, залюбовавшись, добавил:

 

- Да-а-а, такие работы могут украсить лучшие советские музеи.

 

И, оторвавшись от полотен, вынес вердикт:

 

- Вывозить запрещаем.

 

- Но это же семейные реликвии, - попытался возразить профессор. - Они принадлежали ещё моей бабушке...

 

- Неважно, - отрубил таможенник. - Или оставляете их здесь, или...

 

Профессор не дал ему договорить:

 

- Сын нас провожает...

 

Провожал их старший сын, Александр. Младший, Борис, репатриировался в Израиль годом раньше. Время, пока он ждал разрешения на выезд, тянулось, кажется, бесконечно. А сами сборы в дорогу оказались недолгими. В рюкзаке - пара сменного белья, одежда и кое-какие мелочи. Много ли надо 22-летнему парню...

 

 

Ничего ценного родители не могли дать сыну в дорогу - денег не накопили, золота не нажили. Всё богатство в доме - это книги, старые фотографии и уникальные рукописи о еврейской истории, оставленные дедом, Захарием Яковлевичем. Да составленная дедом Захарием родословная династии Бороховых. Одним из её основателей был Яков. Когда-то Яков написал письмо русскому императору Александру I о бедственном положении общины крымчаков после землетрясения и вспыхнувшей вслед за тем эпидемии чумы. После этого письма община получила послабления в налогообложении. Тогда благодарные крымчаки дали Якову второе имя - Барух (Благословенный). От этого имени и пошла фамилия Бороховых.

 

А ещё профессор Давид Борохов хранил небольшую, 10 на 5 сантиметров, записную книжицу с чёрными картонными страницами. Почему-то первая страничка, в отличие от остальных, оставалась незаполненной. Как будто бы ждала своего часа. Украшал книжку серебряный переплёт. Но ценные металлы, известно, вывозить из страны Советов запрещено. Тогда Давид аккуратно снял ажурное серебро, извлёк из петли, прикреплённой к обложке, изящный карандашик с белым грифелем и на этой свободной страничке написал: “Пусть память тех, кого уж нет, тебе дорогу осветит и на земле отцов твой трудный путь благословит. Папа. 29.01.91 г.”. И отдал книжицу Борису.

 

Итак, семья выезжала из Советского Союза в три этапа. Последним прибыл в Израиль Александр. Проводив брата и родителей, он уже хорошо знал, к чему могут придраться на таможне. Тщательно закрыв картины листами с незамысловатыми рисунками, он написал: “Шурику от пацанов. Вспоминай нас в своей Израиловке!”. Эта отвлекающая “дарственная надпись” сработала. Картины удалось вывезти. Но далеко не всё, отправленное багажом, прибыло в Израиль. Таможенники изъяли из ящиков-контейнеров несколько книг по медицине, которыми часто пользовался профессор, хозяйственные инструменты и, самое главное, рукопись кандидатской диссертации Давида. Он удивлялся, что нетронутой осталась его докторская диссертация. Видно, недосмотрели бдительные стражи...

 

 

Прошло двадцать лет. Я бережно листаю записную книжицу в тиснённом бордовом переплёте, некогда спрятанном под ажурным серебром. Открывает её уже известное нам напутствие Давида сыну Борису. Следующие записи - более ранние, и временнЫе интервалы между ними - самые разные: годы, десятилетия и даже четверть века. Вот первые строчки: “С божьей помощью купили дом на Стемпковской улице у Гольдштейна за 13000 руб. 31-го мая 1899 года”.

 

- Чья это запись? - спрашиваю я профессора.

 

- Моего прадеда, Захария Неймана. Он был богатым человеком, имел большую семью. Жили они в Феодосии. Одна из дочерей, Варвара (моя бабушка), с детства любила рисовать. А когда подросла, родители отдали её в класс Айвазовского. Это стоило немалых денег, но прадед мой был в состоянии платить за обучение.

 

Давид достаёт из альбома маленькую старинную фотографию. Юная Варенька, бабушка Давида, позирует фотографу. Длинные волнистые волосы собраны на затылке и связаны бантом, закрытое строгое платье мягкими складками спускается почти к полу, широкий пояс подчёркивает тонкую талию, высокие ботиночки со шнуровкой облегают щиколотки. На коленях у юной художницы альбом и кисть.

 

- Да, так о доме... - продолжает профессор. - Дом этот был куплен моим дедом, Давидом. Кстати, я и назван в честь деда. А купил он его, когда ещё только собирался жениться на моей бабушке Варе. Без своей крыши над головой молодые сыграть свадьбу не могли. Так было заведено в богатых крымчакских семьях. А в бедных - молодая жена переходила жить в дом родителей мужа.

 

Последняя фотография художницы Варвары Нейман (Бакши), 1941 г.

 

Читаем дальше: “В 1900 году родилась Султан (это мама профессора). “Ещё через год родился сын Ашер”. “В добрый час родилась Рахель в 1904 году”. “1925 год. Султан вышла замуж за Захария Борохова”. “Желанный Давид родился в 1 час ночи на 26 февраля 1934 года/5694”. Это уже записал отец профессора, Захарий Яковлевич.

 

Далее идут другие записи - своеобразные вехи истории четырёх поколений семьи. А моё внимание переключается на картины талантливой художницы, украшающие стену дома Давида и Анны Бороховых в Иерусалиме. Вот портрет девушки. Классические черты лица, объёмный чепец, характерный для моды позапрошлого века, сшитый из плотной светлой ткани, свободно откинут к спине. Широкий волан, опоясывающий его, прикрывает чёрные кудри, рассыпавшиеся по плечам. Всматриваюсь в портрет и как будто воочию вижу натурщицу, позирующую в мастерской самого Ивана Константиновича Айвазовского.

 

“Натюрморт с рыбой”. Возможно, знаменитый учитель всё сам и подготовил для работы своей ученицы: на столе несколько корнеплодов редиса, пучок салата с кудрявыми листьями, парочку кольраби... Этот теплолюбивый овощ, видно, завозили в Крым из заморских стран. Будто случайно опрокинута плетёная камышовая корзинка, а в ней две рыбины, присыпанные кусочками льда, зеленая веточка петрушки. Любуюсь и, кажется, чувствую запах Чёрного моря, на берегу которого стоял просторный дом Айвазовского. Сегодня в нём разместилась уникальная картинная галерея великого мариниста.

 

А этот пейзаж - “Вечер в крымских горах” - напомнил мне родные с детства места. Вот ещё одна картина - “Старик, раскуривающий трубку”.

 

- Это не бабушкина, - объясняет Давид. - Её писал Иосиф Фанч, тоже ученик Айвазовского. Он занимался в одном классе с бабушкой. Иосифа хорошо знала и моя мама Султан. В эвакуации, в Сарапуле, она случайно на рынке увидела эту картину. Её продавала, а точнее, меняла совсем незнакомая женщина. Она не захотела рассказать ни о себе, ни о том, как картина оказалась у неё. Эта встреча вернула маму в далёкое прошлое, в Крым, в её родительский дом. И, вообще, память о моей бабушке у мамы была совсем свежа - в свои шестьдесят четыре года бабушка скончалась по пути в эвакуацию. Похоронили её на ближайшей станции Кизил-Ту в Казахстане.

 

Не пожалев буханки хлеба, мама, не раздумывая, выменяла её вот на эту картину. Вернулась она без хлеба, которого мы все так ждали. Мы тогда поняли её порыв и не упрекнули ни словом, хотя и пришлось на несколько дней перейти на “растительную диету” - питались варёными овощными очистками...

 

Так что эта реликвия дорога нам так же, как и бабушкины картины.

 

“Секрет”