Патриоты и космополиты

После заключения пакта Молотова – Риббентропа в Советском Союзе стали воздерживаться от слова «еврей» в публичных выступлениях. Неприличное слово, близкое к матерщине. Но какое-то название этому беспокойному народу надо было найти. В последние годы сталинской эпохи заменой стали «антипатриоты» и «безродные космополиты». Доходило и до анекдотичного. Говорят, кто-то из пропагандистов однажды сгоряча произнес: «Абрамовичи, Рабиновичи – это Иваны, не помнящие родства». После смерти «великого вождя всех народов» евреев космополитами уже не называли и в публичных выступлениях просто избегали этой чрезвычайно неудобной темы.[!]
Прошло много лет, и рассуждения о патриотизме и космополитизме вдруг возобновились, хотя на этот раз они касаются не одних только евреев. Судя по публикациям в российской прессе, тема считается важной и актуальной. Как ни странно, интерес к ней внезапно пробудился и в Америке. На днях политический обозреватель Майкл Барон, известный своими консервативными убеждениями, опубликовал статью, название которой условно можно обозначить как «Стремительная Америка». Обозреватель не пользуется термином «космополитизм», предпочитая противопоставлять патриотизм «глобалистическому воззрению». По сути это одно и то же.
Надо сказать, что статью Барона от многих российских публикаций отличает сдержанность. В современной России обнаружилась масса патриотически настроенных граждан, страдающих откровенной ксенофобией, постоянно ищущих внешнего и внутреннего врага, якобы готового разграбить, расчленить, а то и полностью уничтожить страну. Список вражеских сил огромен. Начинается он, естественно, с Америки, продолжается государствами ближайшего окружения и обязательно включает в себя инородцев и отечественных демократов. За всем этим полуистеричным ура-патриотичным шумом легко угадывается и традиционный великорусский шовинизм, и мечта о возрождении империи, твердо противостоящей Западу. Главным же вдохновителем, безусловно, является Кремль, российская политическая элита.
Майкл Барон так низко не скатывается. Он лишь фиксирует факт разделения американского общества на тех, кто, по мнению обозревателя, верен принципам истинного патриотизма, и тех, кто подвержен «глобалистским настроениям». Патриотизм Барон определяет как безупречное следование сложившимся традициям, в том числе религиозным. Патриоты «делают то, что делали соотечественники до них и будут делать после них». Иную, причем весьма солидную, группу составляют американцы, охотно воспринимающие зарубежные привычки и традиции, сторонники общечеловеческих стандартов. К ним Майкл Барон причисляет прежде всего противников роста американского военного потенциала, людей, недовольных войной в Ираке, а также предпринимателей, уводящих свой бизнес за пределы Соединенных Штатов, то есть ставящих собственные экономические интересы выше патриотических чувств.
Обозреватель признает, что разрыв между двумя группами населения стремительно возрастает, и причиной считает процессы глобализации на планете. Что ж, меланхолично замечает он, «наши транснациональные элиты идут своим путем, отрываясь от традиций, и это помогает им решать свои проблемы». И далее: «Многие американцы чувствуют связь с наследием отцов-основателей. Мы счастливы тем, что живем в стране, чья история наполнена благородными идеями, именами великих лидеров, трепетной духовностью. К сожалению, появилось немало американцев, желающих жить по-иному».
Оставим в стороне утверждение Майкла Барона о совпадении партийных пристрастий американцев со степенью их патриотизма. Республиканцы, мол, в отличие от демократов не подвержены влиянию глобалистских, транснациональных идей. Это несерьезно. Часть демократов, как известно, поддержала и продолжает поддерживать, например, иракскую военную кампанию, а в среде республиканцев хватает бизнесменов, готовых во имя высокой прибыльности перевести свое дело в зарубежные страны, где платить за работу надо поменьше. Но такова уж традиция американских политологов – рассматривать многие проблемы сквозь призму партийности.
Конечно, нам, иммигрантам, приехавшим сюда в сознательном возрасте, невозможно всей душой и полностью воспринять суть общественного раскола, обозначенного Майклом Бароном. В таких чувствах много субъективного, впитанного с молоком матери или созревшего в результате долгого личного опыта. У большинства из нас нет ни того, ни другого. Зато, как мне кажется, мы способны многое оценить более объективно, с учетом своих собственных знаний о предмете.
О космополитах и патриотах с давних пор говорится и хорошее, и плохое. Беззаветно любить родину, жертвовать во имя ее славы всем, вплоть до своей жизни, учили и учат детишек всегда и во всех странах. «Раньше думай о родине, а потом о себе», - пели в СССР. А в Америке президент-демократ Кеннеди призывал соотечественников думать не о том, что дает родная страна, а о том, что каждый гражданин дает ей. Это с одной стороны. С другой - хорошо известно выражение: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Космополитизм чаще ругают, чем хвалят. Это на словах. В реальности же он охватывает все более значительные слои населения многих государств. Миллионы людей преспокойно живут совсем не там, где родились и выросли, легко и просто приноравливаются к чужим обычаям, а то и вовсе порхают из страны в страну, ни питая ни к одной из них патриотических чувств. Сама идеология «человека мира» новизной не отличается. Тонкий знаток древней еврейской истории Иосиф Флавий гордо называл себя космополитом, за что его не очень чтят в Израиле.
Объективно оценивая оба явления, видимо, правильнее отбросить их крайности, агрессивно противостоящие друг другу. В чем критерии оценки? По мнению многих патриотов крайнего толка, таких критериев всего три. Во-первых, стремление или, напротив, нежелание соблюдать традиции отцов и дедов. Во-вторых, готовность противостоять или, наоборот, воспринять всякое чужеродное влияние. В-третьих, безоговорочное согласие или, наоборот, несогласие с внешнеполитическим курсом своего государства. Доходить до глупостей, конечно, никто не требует. Никто не ждет от американцев, чтобы они по-прежнему питались кукурузными лепешками и патокой, а от русских – смены ботинок и пиджаков на лапти и зипуны. И все понимают, что немцам, причислявшим себя к патриотам, было бы куда разумней не поддерживать на протяжении длительного времени милитаристский дух любимого фатерлянда. Известно, чем обернулся такой патриотизм.
Традиции живут долго, но не бесконечно. Одни уходят безболезненно, переселяясь в тихие этнографические музеи. Другие сохраняются лишь как внешний, показной антураж. Попытки удержать традиции вопреки веяниям времени удаются редко и только местами – в анклавах, далеко отстоящих от культурных центров страны. Чем быстрее страна идет по пути, который принято называть прогрессом, тем печальнее судьба стародавних обычаев. Понятно, что расставаться с ними многим не хочется. Только надо ли при этом бить в набат? А ведь бьют.
В начале прошлого века, например, по миру разнеслась весть о кончине Европы. Об этом писали философы и литераторы Шпенглер, Гауптман, Гамсун. Освальд Шпенглер даже издал объемистый трактат под названием «Закат Европы». И все авторы были правы. Прошло почти сто лет, и о кончине Европы снова возвестил русскоязычный писатель Михаил Веллер. И он тоже прав. Просто каждый из авторов имел в виду ту Европу, какую успел узнать, на континенте же постоянно происходили крутые перемены. Хорошие или плохие – другой вопрос. Важно, что реальные. Европейцы подвергались влиянию иных стран и народов, население пополнялось выходцами со всех концов света. Наивно полагать, что столь значимые перемены произошли в Европе впервые. Их было в европейской истории предостаточно. Наверное, будут они и впредь.
А разве Россия и Америка сегодня остаются такими же, какими были сто и даже всего сорок лет назад? Ладно, россиянам за сравнительно короткий срок довелось пережить несколько революционных сдвигов. Это не могло не сказаться на ментальности населения. Кого-то увлекли западные ценности и общечеловеческие стандарты, кто-то принялся усиленно тащить страну в прошлое. В Америке, к счастью, революций не было. Зато страна широко открылась всему миру и непрерывно подпитывается густым потоком иммигрантов. У них свои обычаи и традиции, свои религиозные устои. По официальным данным, испаноязычные католики составляют большинство населения уже в трех штатах, а еще несколько близки к этому. Не думаю, что все протестантские заветы отцов-основателей США, столь важные для Майкла Барона и его единомышленников, проникают глубоко в душу многочисленных переселенцев из дальних краев планеты.
Понятие патриотизма, наверное, все-таки не обязательно включает в себя строгое соблюдение всех традиционных ценностей страны обитания. Достаточно верности ее конституционным основам и искренней заинтересованности в ее процветании. А это, в свою очередь, не исключает восприимчивости чужеземного, уважительного отношения ко всему мировому сообществу. В противном случае размывается грань между патриотизмом и губительным национализмом, а терпимость и национальный эгоизм разделяются непреодолимой стеной.
И конечно же, нет никакого противоречия между чувством патриотизма и недовольством политикой своего государства. В конечном счете политический курс страны определяет правительство. Да, в демократическом обществе лидеры всех трех ветвей власти избираются, однако не всеми имеющими право голосовать, а лишь большинством. Меньшинство остается недовольным, но при этом антипатриотичным не становится. К тому же ни один избиратель, каких бы убеждений он ни придерживался, не может знать, как поведут себя лидеры в реальных обстоятельствах, подверженных крутым переменам. Подчас этого не знают и сами народные избранники. Каждый вправе по-своему судить о действиях властей и соотносить интересы государства, провозглашенные правительством, со своими личными интересами. Они не всегда совпадают. Но из этого не следует, что население страны есть смысл делить на хороших верноподданных и гнусных предателей, на патриотов и космополитов.