Жертвы бесамГлава 4. Георгий: взгляд назад – и вперед

Начало см. “РБ” №22-24 (475-477)
“4,000 animals, you don’t see every day. Why not today?” – гласила реклама бронксовского зоопарка в поезде линии Q, которым я добирался от квартиры Анны на Брайтоне до своего логова в Мидвуде.
«Подходящий эпиграф для авантюры, в которую я добровольно пустился, - подумал я. - Только надо его немного изменить: “4,000 dangerous animals...” Идя по следам Элины Шехтер и ее убийцы (убийц), я вынужден буду общаться с самыми разными представителями вида homo sovieticus (вернее, ex-sovieticus), и многие из них будут проявлять свое звериное начало в самых разных вариантах и самых разных, нередко опасных, дозах.
Впрочем, в то воскресное утро, 7 мая, я не ощущал опасности: напротив, мне казалось, что я почти избавился от страха, сдавливавшего мое сердце в течение многих лет, – страха перед неумолимым течением времени и неуклонным уменьшением шансов реализовать своей потенциал. Конечно, мое настроение могло быть временным следствием Аниных ласк и необычайно ароматного кофе, который она варила, смешивая несколько сортов (мы в шутку называли его «аннучино»). Но я тешил себя надеждой, что вскоре ставший привычным страх рассосется раз и навсегда: ведь я начал решать свою главную проблему и вылезать из затянушегося кризиса...
Когда я сказал Анне, что с высочайшего соизволения «босса» намерен заняться расследованием «дела Шехтеров», у нее буквально отвисла челюсть. Она резала овощи для наших утренних сэндвичей, а после моего сенсационного сообщения уронила нож на доску и взглянула на меня с таким искренним недоумением, что я невольно рассмеялся, притянул ее к себе и поцеловал в пушистые каштановые волосы.
«Отпусти меня, - прошипела Аня, высвобождаясь из моих объятий. – Это что, -дурацкая шутка? Или правда?»
«Суровая реальность...»
«В таком случае ты просто ненормальный! И Татьяна ненормальная! Чокнутая самодурка! Она думает, тебя можно посылать на рискованные задания, потому что у тебя нет семьи? Так вот, пусть знает, что у тебя есть семья. Не только твоя жена и дочка, которые тебя знать не хотят. У тебя есть я. Завтра же пойду и скажу Татьяне об этом. Хотя я подозреваю, она давно догадывается...»
Мы с Анной не обманываем друг друга и не притворяемся влюбленными. Я прекрасно понимаю, что она уйдет от меня, стоит ей только найти состоятельного мужчину, готового взвалить на себя заботы о ней и ее шестнадцатилетней дочери; она понимает, что я уйду от нее, стоит мне найти женщину, близкую по духу. И мы оба понимаем, что первый вариант завершения нашего романа гораздо более вероятен, чем второй: Анна, рослая пышнотелая красавица с бурным темпераментом и незаурядным кулинарным талантом, способна проложить путь (через желудок и постель) к сердцу любого мужчины, а женщину, которая найдет путь к моему сердцу (не через желудок, а через мозг), надо искать днем с огнем...
Тем не менее Анна и я благодарны друг другу, спасаемся в объятиях друг друга от одиночества и не пытаемся друг друга перевоспитывать. А такой реалистичный, нетребовательный подход делает нашу взаимную привязанность достаточно глубокой. Нас объединяет и сходство судеб: муж Анны бросил ее, увлекшись одной из молодых русских нелегалок, которые в последние годы наводнили Америку (я их называю Russian brides); моя жена бросила меня, убедившись, что с мужем-журналистом, да еще постоянно находящимся на грани депрессии, ей не удастся пробиться в высшее «русское» общество – общество Элины Шехтер, Милы Хазиной и иже с ними... Так что заявление Анны: «Я – твоя семья!», ее стремление оградить меня от опасностей и произвола начальства были вполне искренними...
«Спасибо тебе за теплые слова и благое намерение меня защитить, - сказал я. Но Татьяна здесь не при чем. Я сам напросился».
«Сам ?!- воскликнула Анна и в ее больших, немного кукольных глазах бутылочного цвета мелькнуло что-то похожее на страх. - Но почему?»
«Чтобы выйти из кризиса, чтобы хотя бы в 45 лет реализовать свои возможности, чтобы сделать что-то настоящее и стоящее (я начинал сердиться). Сделать то, на что я способен, для чего создан, а не задыхаться от распирающих мой мозг идей, которые не находят выхода...»
«И это ты, Георгий Левин, говоришь о нереализованных возможностях? – с недоумением и какой-то печалью спросила Анна. - Ты работаешь по специальности, работаешь в «Рубеже», - респектабельной, приличной газете, у тебя нормальная зарплата и тебя все знают... Что же тогда сказать бывшим профессорам, которые здесь становятся водителями кар сервисов? Что сказать мне, бывшей сотруднице НИИ, которая занимается компьютерным набором?»
«Давай не будем обсуждать эту тему, - сказал я, глубоко вздохнув и снова обняв Анну. - Я решился и отступать не собираюсь...»
Мои заявления о творческом кризисе и нереализованном потенциале (а делал я их крайне редко) неизменно вызывали подобную реакцию: людям казалось, что я либо шучу, либо напрашиваюсь на похвалу. Ведь я считался одним из самых популярных и уважаемых журналистов русскоязычной Америки, интервьюировал известных политиков, получал престижные (по меркам этнической прессы) награды и пользовался любовью читателей. Мало кого волновало (и мало кто догадывался), что моя давнишняя мечта стать настоящим журналистом, - то есть писать материалы, отражающие мой реальный взгляд на проблемы и хотя бы частично помогающие их решать, - так и оставалась мечтой...
Такого жанра, как журналистское расследование, в русскоязычной прессе США практически не было. Никто не пытался узнать, каким образом тот или иной бизнесмен преумножает и без того внушительное состояние, куда уходят гранты, полученные от государства той или иной огранизацией, или каким образом те или иные врачи обирают фонд Медикейда. Община жила по принципу: «Давайте говорить друг другу комлименты», и журналисты видели свою задачу не в том, чтобы открыть читателям глаза на правду, а в том, чтобы писать хвалебные, но, по мере возможностей, не шаблонные материалы.
Даже ведущие «криминальных» рубрик ограничивались переводами сообщений из магистральной прессы, которые они сопровождали иногда псевдобеспристрастными, а иногда откровенно язвительными комментариями. Правда, время от времени в самой нашей иммиграции совершались преступления, которые нельзя было игнорировать. К примеру, муж убивал жену (бывшую жену, подругу) в порыве ревности или под пьяную руку, группа врачей и адвокатов оказывалась замешанной в махинациях с медстраховками, какой-нибудь деятель искусств начинал поставлять в Америку живой товар из России или какой-нибудь бизнесмен попадался на попытке дать взятку чиновнику-американцу.
Но даже в таких случаях наша пресса старалась быть максимально осторожной, и только журналисты, уже имеющие репутацию скандальных, без зазрения совести начинали бить лежачего. Если же правдиво писать о лежачем решалась газета респектабельная, на нее тотчас же наваливалась армия пиарщиков, активистов различных организаций и рекламных «баронов», просивших, а потом требовавших подумать о репутации общины, не «добивать» преступника, пощадить чувства его родных и т.д. Неподчинение «действующей армии» могло повлечь за собой суровое наказание – реклама этих организаций (или предприятий) начинала покидать страницы провинившейся газеты...
«Рубеж» мог позволить себе большие вольности, так как в меньшей степени зависел от рекламы: нас спонсировал сын Татьяны Петр (Питер) Иоффе, талантливый программист, который, в придачу, нажил немалое состояние удачной игрой на бирже. Тем не менее Татьяне не хотелось прослыть своего рода «разгребателем грязи», и она всегда старалась найти золотую середину между действительным и политически корректным.
Предупреждение главреда: «Надеюсь, ты остановишься там, где надо будет остановиться», конечно, ограничивало меня. На моем пути высилось и другое препятствие: мое расследование не могло быть открытым. Никакая газета не давала мне официального задания его вести, никакое издательство не подписывало со мной контракт о книге, посвященной г-же Шехтер. У меня пока не было доступа к полиции или к офису коронера, я не мог видеть останки Элины, не мог официально интервьюировать ее мужа или детей. Даже друзьям и знакомым Шехтеров я не мог признаться, с какой целью расспрашиваю их о покойной. На данном этапе мне оставалось лишь действовать тайно, «подпольно» - встречаться с этими друзьями и знакомыми на разных тусовках и как бы невзначай заводить разговор об Элине и обстоятельствах ее гибели.
Дома я сел за письменный стол, открыл в компьютере новый файл и крупными буквами напечатал на первой странице имя: Элина Шехтер. Под этим именем должен был последовать длинный список людей, с которыми она общалась, разбитый на несколько категорий: семья, друзья, работа, организации... Затем – другой список – возможных мотивов убийства. Я уже подходил к концу второй категории, когда зазвонил телефон: это был Марк Кесслер из «Нью-Йорк дон», которого я просил регулярно сообщать мне подробности следствия, не известные широкой публике.
«Выяснилось, что незадолго до смерти г-жа Шехтер занималась сексом, но пока не известно, чья в ней сперма – мужа или другого мужчины, - сказал Марк. – Раны на ее теле, как и предполагалось, не соответствуют плачевному состоянию ее «Мерседеса». А на ее кожаной мини-юбке обнаружены не только ее собственные отпечатки пальцев, но и другие, которые полиция еще не может идентифицировать. На мой взгляд, это инсценировка аварии, притом бездарная...»
Продолжение следует