НАТЮРМОРТ. Из книги “Души в клетках”

Это время, когда решёток становится вдвое больше: одни - на окнах, другие - их тени, отбрасываемые луной на пол и стены. Ночь в следственном изоляторе. Каждый шорох - важен. Шёпот переговоров перемежается криками оскорблений. Вдоль стен, от окна к окну, точно серые тюремные нетопыри, перемещаются скомканные записки. Подследственным необходимо выговориться, уточнить детали преступления, которые не должны быть известны следователю, согласовать свои показания с подельниками, сидящими в разных камерах, чтобы не навредить собрату по несчастью.

- Два-пять, ответь четыре-один! Вы что, отморозились там, не слышите? - простуженным голосом кричит арестант с окна камеры 4-го этажа. - Крюк! Крюк, выйди на связь Ваське!
- Четыре-восемь, ответь три-девять! Братва, подкинь курева и чаю, хотя бы вторяка, совсем опухли, блин...
- Я четыре-семь, прими коня на три-семь, - кричит осуждённый с четвёртого этажа, но таким охрипшим голосом, что его никто не слышит.

А это уже крик Стебина, прапорщика дежурной смены, обходящего с сержантами режимный корпус:
- Эй, кто-то там сидят на жердочках? Слышен крик петухов, они что-то кричат, но их не хотят!

В ответ ему - поток грязной брани, и в арестантском хоре выделяется писклявый голосок сидельца с третьего этажа:
- Пацаны, это прапор - Стебанутый! Выйду на свободу - порву тебя, ментяра!
- Кишка тонка! - кричит блюститель порядка Стебин. - Ты, Хрумкин, из камеры 34, готовься - путёвка тебя ждёт, на десять суток, на немецкий курорт Швайнен-Карцер! Там будешь хрумкать и орать, пока рыло не посинеет! Херр Хрумкин, яволь?
Штакетников, подследственный по делу о групповой краже государственного имущества, по кличке Шкет, сегодня в камере был в центре внимания. Он сумел выудить “конём” из камеры этажом ниже почти полную пачку индийского чая. Чай заварили, и теперь, среди ночи, пили его, уже остывший, мелкими глотками, Шкет и его сосед по койке Хрусталёв, по кличке Художник.

Хрусталёв, попытавшись в темноте разглядеть спящих и прислушавшись, едва слышно обратился к Штакетникову:
- Слушай, Шкет, есть одна тема... Хочу с тобой обсудить, чтоб всё было “на мази”. Тсс, не перебивай! Тебя отблагодарю, не обижу. Слово даю.
- Давай потолкуем, - потирая руки, сказал Шкет, чудовищно картавя. - Г’ешу г’азумную пг’облему в пг’еделах моей компенции.
- Ну... - помедлил Художник. - Скажу как есть. Ты же в теме - за что я тут сижу? Да-да, за наркоту, “хищение, хранение и употребление”... Надо передать на свободу письмо, одному человеку, он по моему делу идёт как свидетель. Мне следователь разрешил длительное свидание с женой. Так вот, моя жена должна мне передать полный расклад по делу, ну - все тонкости по совместным показаниям... И ещё она должна... пронести в комнату для свиданий - валюту, наркоту, шкалик спирта, но всё это надёжно спрятать... женщины знают где. Ещё раз, Шкет: я тебя - не обижу, ты ж понимаешь. Дело серьёзное, без ширева и денег я загнусь здесь...

- Давай маляву, - невозмутимо ответил Шкет. - У меня есть надёжный пассажир**, который отпг’авит твоё послание на волю, но надо ему дать задаток за пег’есылку. Что дашь?
- Вот... - Хрусталёв снял с шеи золотую цепочку с крестиком. - Это будет приличным задатком. Работа авторская, не штамповка с завода. Автор, правда, ширнулся неудачно, Женька-Фаберже, вместе учились в “сурике”...
Шкет, пропустив мимо ушей этот набор не понятных ему слов, зажал цепочку в ладони и вымученно улыбнулся:
- Не пег’еживай, Художник, сделаю наилучшим обг’азом...
Наступил срок долгожданного свидания, и Анна Хрусталёва переступила порог комнаты для свиданий.
- Алкоголь, наркотики, деньги, иные запрещённые вещи с собой не проносите? - задал дежурный вопрос контролёр.
- Нет, что вы! - очаровательно улыбнулась Анна. - Только продукты, соки, постельное бельё, всё только дозволенное...
- Распишитесь в ведомости, что вы предупреждены об ответственности за попытку нелегальной передачи.