ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ

Разумеется, речь пойдет не обо всех бесчисленных аспектах такого многосложного и емкого понятия, как функциональность, а о направлении прикладного искусства, дизайне предметов быта, с которыми сталкиваемся мы ежечасно в повседневной жизни.
Термин “функционализм” появился лишь в самом конце второго десятилетия прошлого века. Но было бы наивным, да и неверным полагать, что сам принцип функциональности людьми с древнейших времен не использовался. И жилища, и одежда, и посуда, и орудия труда, и конечно же, оружие были разумно функциональны, предельно просты в изготовлении, строго соответствовали своему назначению. И это еще в те времена, когда техника была примитивна, а технологические процессы – в зачаточном состоянии. Любопытно, что рационализм в его чистом виде сохранялся на протяжении веков в строительстве, предметах быта, одежде именно у бедняков.
Представьте-ка себе крестьянскую избу или домик ремесленника в стиле ампир. Чем богаче жили люди, тем изощренней, вычурней, разнообразней и сложней становился дизайн всего, что их окружало. Это касалось и архитектурных сооружений, и мебели, и костюма, и украшений, и произведений искусства, и т.д. и т.п. Отсюда все и всяческие сменяющие друг друга стили и стилистики, определяемые временем, национальными особенностями, вкусами и модой.
Бурлящий взрывчатой новизной XX век выбросил лозунг функционализма. И не только в архитектуре с ее строго рациональной планировкой зданий и срочной застройкой улиц, но и во всех практически областях прикладного искусства и дизайна. Главные требования: дешевизна, сугубая необходимость, абсолютная простота, лаконичные пропорции. Но ведь люди, как говорится, от веку старались украсить и разукрасить бытие свое, а художник художником остается всегда. Так что однообразие и схематизм “чистого” функционализма частенько его апологетами нарушались, что и рождало произведения оригинальные и интересные, хоть и оставшиеся носителями функциональности и экономичности. В недрах нового движения вырастали яркие таланты, ухитрившиеся, не отступая от норм рационализма, дарить людям красоту и радость, о чем можно рассказать на примере знаменитой Энни Олберс.
Выставка работ Джозефа и Энни Олберс в Национальном музее дизайна на нью-йоркской Музейной Миле – сейчас “гвоздь” выставочного сезона. Соседствует она с открывшейся двумя неделями раньше экспозицией творений двадцати четырех американских дизайнеров-функционалистов. И хоть немало было там “мебели” эдакого лагерно-барачного типа (аж мороз по коже), но и прекрасных разработок думающих художников тоже. Как, например, изящный стул Скотта Бартона, “Стул и его тень” Роберта Уилсона, но особенно, композиция “Запах деревьев” известного дизайнера Ричарда Таттла. Ричард был моим спутником и гидом на выставке. Он от души поприветствовал читателей нашей газеты. Нужно сказать вам, что носящий имя его основательниц и больше известный как Купер-Хьюитт музей стал пропагандистом суперсовременного прикладного искусства, выступающего главным образом под знаменами функционализма. Именно востребованность всего, что показывает музей, и объясняет его невероятную популярность у обладающих здоровым прагматизмом американцев, бегущих познакомиться с дизайном мебели, обоев, ковров, посуды, архитектурой и убранством дома, сада и т.д. Наверняка и нашим читателям, а уж читательницам в особенности, нравится дизайн набивки легких и декоративных тканей, узоры трикотажа, штор, ковриков, паласов, украшающих наш быт, - современных и даже ультрасовременных, интересных по замыслу, порой дерзких, но всегда новых и нестандартных.
Как и всякое явление в искусстве (а это, безусловно, искусство – многообразное и разностильное), дизайин тканей в стиле модерн имел своего зачинателя. Им была Энни Олберс (Европа ее знает как Анни Альберс), художница неординарная, одаренная многоликой фантазией и редкостной способностью генерировать идеи – новых орнаментов, новых линий, новых сочетаний красок – в ключе авангардного искусства XX века, с его технологизированным мышлением, с его социальными взрывами, кровавыми революциями и войнами, с его видоизмененными, а подчас и утерянными вкусовыми и нравственными ориентирами.
Предложенные Олберс геометрические рисунки, вне всякого сомнения, инициированы супрематическими изысками Казимира Малевича и Эль Лисицкого. Вот я вижу узор, напоминающий композиции раннего Рояка, вот элементы кубизма, вот отзвуки русского конструктивизма. Передо мной чудесного плетения, с прихотливым узором, с бесконечными вариациями орнаментов гобелены – из льняных, шерстяных скрученных нитей. Думаю, самый тонкий знаток не откзался бы увидеть один из них у себя дома. Вязаные изделия – грубо, просто и... элегантно. А эти названные средневековыми макраме, а ткани, сотканные из крупных грубых нитей. “Назад в пещеру”, - смеялись поначалу, но очень быстро, с легкой руки Коко Шанель, стали они ультрамодными. И удивительные украшения из простых камней, из подручных, как говорится, средств, чуть ли не из канцелярских скрепок – а как же это было важно в тяжкие, нищие межвоенные, военные, да и послевоенные годы! Клетчатые куртки – тоже ставшие модными благодаря Олберс. И, что самое интересное, все эти вещи выглядят изысканными, особенными. Вещи, которые получали клеймо дешевки, а потом становились точкой отсчета современной моды.
Поэтому не случайно в музейных залах можно увидеть толпы тех, кто занимается дизайном одежды, ювелирным делом, декоративным искусством. И просто заинтересованных зрителей, которые с удовольствием и восхищением знакомятся с творчеством художницы, признанной крупнейшим специалистом в области текстильного дизайна, как, впрочем, и в других его областях.
Родившись в семье немецких евреев в канун XX столетия, Аннелизе Фляйшман словно впитала в себя дух этого бунтарского, страшного и прекрасного века, лишь шесть лет не дожив до его конца. 80 лет из прожитых 95 были годами творчества и творчества плодотворнейшего. В начале двадцатых, в разгар авангардного движения она, уже заявившая о себе художница, стала студенткой успевшего стать знаменитым берлинского Баухауза – школы искусства, дизайна и архитектуры. Основатель школы Вальтер Гропиус считал, что связь изобразительного и прикладного искусства должна быть максимально тесной, а еще лучше, если они, взаимно дополняя друг друга, станут единым мощным творческим механизмом. Именно Гропиус сформулировал принципиальные основы функционализма и дал ему начало, став зачинателем этого, пожалуй, главного в архитектуре и дизайне направления XX, а теперь уже и XXI века. Просуществовавший всего неполных пятнадцать лет и разгромленный фашистами как еврейский институт (в числе преподавателей действительно было много евреев), Баухауз оказал огромное влияние на формирование теоретических основ современного искусства, и европейского, и особенно американского, его направленность и тенденции.
В стенах Баухауза Аннелизе встретила свою любовь, единственную и на всю жизнь – Йозефа Альберса, выдающегося мастера художественного стекла, обладавшего к тому же подлинным талантом организатора. После прихода Гитлера к власти и начавшихся погромов ряда творческих союзов и учебных заведений, в том числе невероятно популярного в Европе Баухауза, Йозеф настоял на немедленном отъезде из Германии. Так семья Альберсов очутилась в Америке, дав толчок американскому модерну и инициировав его развитие. Имя Олберс ставшее популярным в Америке, получило и мировую известность. Энни – как дизайнер Джозефа (произношу уже так, как принято в Америке) – как теоретик колористики, философ и преподаватель дизайна, но и живописец, и автор и создатель великолепных изделий и ансамблей из цветного стекла. Профессор и глава факультета дизайна Йельского университета. Его работы в многочисленных музеях и галереях по всему миру, в том числе в нью-йоркских Метрополитен, Модерн Арт, музеях Гуггенхейма и дизайна, где шедевры его сейчас представлены. Кстати, именно Джозеф Олберс был первооткрывателем гранично простой, дешевой и удобной деревянной, алюминиевой, а потом и пластмассовой мебели, всех этих креслиц, столов и столиков, стульев, легко собирающихся в пирамидку, непривычного дизайна посуды и т.д. Но кроме того, был он тем человеком, мужчиной, который взял на себя все заботы и руководство их общей с женой студией, их постоянно расширяющейся литографической мастерской, которую питала фантазийная графика Энни, ее удивительные абстрактные композиции – обычные, но в то же время несущие тайну, сбалансированные и нарочито асимметричные. В мастерской, превратившейся в фабрику, воплощались в жизнь, материализовались в виде утилитарных, каждодневно нужных людям изделий дерзновенные идеи Энни. “Она дьявольски изобретательна, - говорил Джозеф Олберс, - а капитал – производное от изобретательности”.
Сохранилось несколько фотопортретов Энни, выполненных известными фотохудожниками Юмбо, Арнольдом Ньюменом, Нэнси Ньюхолл, двойной портрет Энни и Джозефа, сделанный знаменитым Теодором Дрейером. Прекрасные лица: ум, доброта, жизнестойкость, талант.
Переехать в Америку и обосноваться на новой земле Олберсам помогли Филипп Джонсон и Эдвард Варбург, член той самой семьи, которая десятью годами позднее подарила свой особняк Еврейскому музею, в чьей коллекции демонстрируется и шедевр Энни – гобелен “Шесть молитв”, сотворенных художницей в память о шести миллионах жертв Холокоста. А сейчас в Еврейском музее буквально переворачивающая душу выставка разных работ талантливейшей немецкой художницы Фридл Диккер-Брандыс, которая сама оказалась в числе жертв Холокоста и погибла в Освенциме.
Диапазон ее творческих исканий, разнонаправленность художественной деятельности поражают. Тут и живопись – сюжетная, но авангардная (имя Диккер-Брандыс ставят рядом с именами ее друзей и сподвижников Кандинского и Клее), и виртуозно выполненная графика, и театральный дизайн и костюмы, и просто одежда – модели Фридл в Берлине, потом в Вене, еще позднее в Праге славились, последовательниц были сотни. Все и всегда было авангардно. Все и всегда носило на себе печать функционализма. Да и неудивительно – ведь Фридл тоже была из баухаузовского гнезда, причем училась и консультировалась там подолгу в два этапа: сначала еще в бытность Гропиуса и его института в Веймаре, потом в Берлине, куда институт переместился. Ее художественная и архитектурная мастерская, идейно и стилистически спаянная с Баухаузом, принесла ей огромную популярность. Работы ее были нарасхват. В них привлекали не только самобытность и авангардизм, но и глубокий психологизм и раскаленная эротичность. Возможно, сказывалось юношеское увлечение Фрейдом и фрейдизмом – ведь выросла Фридл в Вене.
Однако успех ее не был единоличным: многие идеи были высказаны, многие работы были выполнены и подписаны Францем Зингером. Союз Фридл и Франца был настолько мощным творчески, что каждый из них трудился максимально продуктивно, ярко, оригинально, вдохновенно, обогащая красочную палитру, а, главное, букет идей друг друга. Они были соратниками, товарищами, единомышленниками. И они были любовниками. Любившими неистово и безнадежно. Франц был женат. Больная жена, ребенок, жившие вместе с его родителями. Тупиковая ситуация. Но куда прогнать любовь? И они любили, как творили, и творили, как любили, особенно прославивишись в театрально-офрмительском искусстве и дизайне модернистской, опять же, функциональной мебели. Потом – фашизм. Они вдовоем переезжают в Вену. Аншлюсс – фашисты в Вене. Фридл в рядах антифашистов.
Дважды ее бросали в тюрьму. Оба раза ее вытаскивал оттуда Франц. Немец, влюбленный в еврейку. Трагедия.
Тяжкие, невыносимо тяжкие времена. Но это было лишь преддверие ада. Фридл уезжает в Прагу. Уже одна. Продолжает неустанно работать. Творит, преподает. Два года спустя выходит замуж за Павла Брандыса, своего двоюродного брата. Любовь? Наверно. Об этом говорят его портреты, выполненные женой. Сильный. Надежный. По-мужски привлекательный.
Им нужно было бежать, но Павлу, чеху по отцу, не давали визу, а уезжать без него Фридл отказалась. Пытались скрыться в глухом чешском городске – нашли и там. Дальше – Терезин.
Терезин. Маленький чешский городок. Старая крепость, ставшая “художественно-театральным” концлагерем для творческой интеллигенции всей Европы. Голод, холод, но спектакли, концерты, газеты, журналы, картины, школы. Люди оставались людьми. Диккер-Брандыс работала с детьми. С теми, что остались без родителей. Учила их рисовать солнце и радоваться жизни. Какое же мужество и какое же сердце нужно иметь, чтобы, не потеряв себя, заботиться о детях. О десятках, нет, сотнях обездоленных, обреченных детей. Транспорт в Освенцим уходили регулярно. На нем, в 1944-м, в лагерь уничтожения, “в газ”отправлена была Фридл. Действия нацистов были четко функциональны.
С чешскими жандармами на волю попадали, в стенах были замурованы стихи, рисунки, ноты. Чудом сохранились и эскизы, и портреты Диккер-Брандыс, многоталантливой художницы, новатора, Человека. Побывайте на выставке ее работ.
На несколько дней поехала я в Калифорнию, но и там функциональный модерн догнал меня. В музее современного искусства (знаменитом МОКА) Тихоокеанского центра дизайна гремящая на весь Лос-Анджелес выставка Ронана и Эрвена Бурулеков: снова стульчики с низкими рамами–спинками, сверхэкзотические цветы (каждым, как кувалдой, можно сразить врага) и еще нечто несусветное, о названии, а главное, функциях которого можно только гадать. Может, именно нераскрытая тайна и помогла братьям Бурулек приобрести известность. Но толпа? Еще одна загадка. То есть так ладненько вписавшийся во временные рамки последнего столетия современный функциональный дизайн всего на белом свете с его собственной эстетикой и экономическим раскладом тоже не без издержек.
Но по нашу сторону баррикад искусство настоящее, нужное, изобретательное, талантливое. Оба музея, и Дизайна, и Европейский, рядом – на манхэттенской 5-й авеню на углу 91-й и 92-й улиц. Поезда метро 4,5,6 до остановки “86 Street”. Много полезного и интересного можно там увидеть.