Брайтон-Бич Опера - 28

Новогоднее караоке

Игоря хоронят за счет города. Сначала мы хотели разыскать хоть каких-то его родственников в России и отправить гроб туда, но потом отказались от этой затеи. Оказывается, чтобы покойника самолетом послать, нужно немеряные тысячи выложить, а ни у кого из нас таких денег нет. У Зарецких есть, конечно, но они вряд ли согласились бы. Никто им даже предлагать не стал. Вот и получается, что в тот день, когда вся Америка отмечает свой наилюбимейший праздник Кристмас, мы стоим под мокрым снегом и не знаем, куда спрятаться от пронизывающего насквозь ветра.[!]
Мы - это я, Татьяна и Илюша со своим семейством. Больше никто не пришел. Даже Саманта, хотя Дима и звонил ей, но она сказала, что Кристмас портить себе не намерена. Не для того она полторы штуки с кредиток сняла и на подарки истратила, чтобы этот день на кладбище провести. По-своему я ее понимаю, конечно. Главный праздник, к которому вся страна весь год готовится - деньги на подарки копит. И что же, все зря, что ли?
- А это кто? - говорит Татьяна, показывая на стоящего несколько поодаль от нашей группы пожилого человека с непокрытой, несмотря на упорно падающий мокрый снег, головой.
- Откуда я знаю? - говорю я. - Может, живет здесь.
Загадка разрешается просто. Когда яму, куда положили гроб с телом Игоря, засыпают мерзлой землей, мужчина надевает шапку и сам подходит к нам.
- Разрешите представиться, - говорит он. - Конюхов Юрий Андреевич. Полковник артиллерии в отставке.
- Очень приятно, - говорю я. - Леонид Зернов. Журналист, переводчик и учитель старших классов.
Остальные тоже называют свои имена.
- Вы друзья Игоря? - говорит Юрий Андреевич.
- Да, типа того, - говорю я. - А Вы, простите, откуда его знали?
- Случайно познакомились, - говорит Юрий Андреевич. - Он меня от врача домой подвозил как-то. Ну, и разговорились. Я ему телефон мой оставил. Так он звонил мне иногда, заезжал. Помянуть его надо бы.
- Сегодня никак не получится, - говорю я.
- Да, я понимаю, - говорит Юрий Андреевич. - Кристмас. А на Новый год вы что делаете?
- Не определились еще, - говорю я. - Приглашений много. Трудно выбрать.
- Так заезжайте ко мне, - говорит Юрий Андреевич. - Хотя бы на часок. Помянем Игоря, а потом вы Новый год встречать поедете.
- Я не знаю, - говорю я, но Татьяна меня перебивает:
- Обязательно надо помянуть. Не по-человечески это.
- Запишите мои координаты, - говорит Юрий Андреевич и начинает диктовать Татьяне адрес.
- В конце концов что мы теряем? - говорит Татьяна, когда Юрий Андреевич, довольно церемонно распрощавшись и поцеловав даже на прощание ей и Нине ручки, уходит. - Посидим часок и поедем, куда ты захочешь.
- Ты же знаешь, - говорю я, - как я люблю к незнакомым людям ходить.
- Ничего, - говорит Илья. - Мы же все вместе будем.

* * *

31-го декабря проходит в обычных предпраздничных заботах, и к вечеру сил уже, как всегда, ни на что нет. Поэтому я с удовольствием прилег бы поспать, а потом отправился бы прямо в «Эдем» к Малининым, где должны собраться все наши, но Татьяна считает, что это будет некрасиво.
- Пожилой человек, - говорит она. - Ждет нас. Готовился, наверное. Как тебе не стыдно?
- Я только немножко совсем посплю, - говорю я, растягиваясь на моей любимой кровати, - а потом поедем. Мы успеем.
- Знаю я твое немножко, - говорит Татьяна. - Не добудишься потом. Вставай - сейчас Илья приедет. Они звонили только что. Через пятнадцать минут будут.
Квартира Юрия Андреевича расположена в многоэтажном доме около Ошеан-Парквэй. Дверь открывает он сам, но узнать его практически невозможно, так как на нем парадный полковничий мундир, а вся грудь увешана наградами. Не планками, а настоящими орденами и медалями, из которых я, правда, узнаю только звезду Героя Советского Союза.
- Поздравляю, - почему-то говорю я, совершенно забыв, что мы ведь не совсем Новый год сюда встречать приехали.
Квартира состоит из кухни, ванной и крошечной комнатки, в которой и накрыт стол. Бедновато, конечно, но видно, что наш хозяин действительно постарался. Стены комнаты увешаны обложками старых журналов и фотографиями в рамочках. Тоже совсем старыми - черно-белыми и какой-то коричневатой окраски, как почему-то раньше модно было делать.
- Воевали? - говорю я, чтобы хоть как-то нарушить неловкую тишину. Говорить нам, как я, впрочем, и предполагал, совершенно не о чем.
- Участвовал, - говорит Юрий Андреевич. - Было дело. Да что же вы стоите все? Садитесь.
Мы рассаживаемся за столом и начинаем раскладывать себе по тарелкам винегрет, селедку с луком, баклажанную икру. Ничего другого на столе и нет, но меня это даже не особенно расстраивает, потому что я знаю, что с деликатесами в «Эдеме» проблем не будет. Юрий Андреевич открывает бутылку «Гордона», разливает нам по рюмкам. Я уже даже забыл, когда в последний раз пил эту гадость - сейчас ведь столько водок хороших появилось. Правда, дорогие они, наверное, для нашего хозяина. На SSI не укупишь.
- Мертвых водкой не поминают, - говорит Татьяна.
- На фронте поминали, - говорит Юрий Андреевич. - Только не закусывая.
При одной только мысли о том, что придется пить «Гордон» без закуски, мне становится не по себе, но я все же заставляю себя сделать маленький глоток.
- Пусть земля ему будет пухом, - говорит Юрий Андреевич и выпивает свою рюмку до дна.
За столом опять воцаряется тишина. Есть, вроде, не велели, а что еще делать - никто не знает.
- Вы что же, один живете? - говорит Нина.
- Да, - говорит Юрий Андреевич. - Супруга моя скончалась в прошлом году. У нее ведь тоже с войны еще ранение было. А я вот живу. Дети навещают иногда. Но им нелегко бывает вырваться. Они же не в Нью-Йорке. Сын в Нью-Джерси живет. А дочка - на Лонг-Айленде. Да вы ешьте, ешьте. Я сейчас картошки вареной принесу. С селедочкой хорошо пойдет.
- Только аппетит перебивать, - говорю я шепотом Татьяне, когда Юрий Андреевич выходит на кухню. - Наедимся селедки, а что потом в «Эдеме» делать будем?
- Съешь хоть что-нибудь, - говорит Татьяна. - Неудобно же.
Юрий Андреевич возвращается с небольшой кастрюлькой, из которой валит пар, и начинает раскладывать нам по тарелкам картошку. Некоторое время мы заняты едой, и поэтому тишина не кажется такой мучительной.
- Хорошая библиотека у вас, - говорит вдруг Илья, показывая на два больших книжных шкафа, которые занимают практически все свободное место в комнате. - Я вижу, что про войну в основном.
- Всю жизнь собирал, - говорит Юрий Андреевич, явно обрадовавшись нашедшейся теме для разговора. - Но, конечно, в последние годы особенно много интересного вышло.
- А что за диски у вас? - говорит Дима, и я вижу, что одна полка действительно уставлена компактами. Вот никогда бы не подумал, что такой пожилой человек может современной музыкой интересоваться.
- Да это тоже все старое, - говорит Юрий Андреевич. - Дома я еще патефонные пластинки хранил, а сюда не смог их привезти. Раздарил все друзьям перед отъездом. Но сейчас столько всего выпускают, что я практически всю свою коллекцию восстановил. Поставить вам что-нибудь?
- Что, например? - говорю я.
- А что вы любите? - говорит Юрий Андреевич.
- Я Эминема люблю, - говорю я.
- Нет, Эминема у меня нет, - говорит Юрий Андреевич.
- А вот был певец такой, - говорит Нина. - Вадим Козин. Моя мама его все время слушала. У вас есть его что-нибудь?
- Есть, конечно, - говорит Юрий Андреевич. - Сейчас поставлю.
Юрий Андреевич идет к полке, достает с нее диск, включает проигрыватель.
- Нет на свете краше нашей Любы, - начинает петь совершенно незнакомый мне голос. - Чёрны косы обвивают стан. Как кораллы, розовеют губы, А в очах бездонный океан. Если Люба песенкой зальётся, На душе и ярко, и светло. Если Люба звонко рассмеётся - Словно красно солнышко взошло. Люба, Любушка! Любушка, голубушка. Я тебя не в силах позабыть. Люба, Любушка! Любушка, голубушка. Сердцу любо Любушку любить.
Песня такая веселая, что все мы как-то невольно даже оживляемся.
- А Виноградов у вас есть? - говорит Нина. - Мама его тоже любила.
Юрий Андреевич меняет диск. Из проигрывателя начинает звучать приятная мелодичная музыка. Кажется, это аккордеон, но я не уверен точно.
- Счастье мое, я нашел в нашей дружбе с тобой. Все для тебя - и любовь и мечты. Счастье мое - это радость цветенья весной. Все это ты, моя любимая, все ты. Счастье мое, посмотри, наша юность цветет. Сколько любви и цветенья вокруг. Радость моя, это молодость песни поет. Мы с тобой неразлучны вдвоем, мой цветок, мой друг.
- Это он еще до войны такой беззаботный был, - говорит Юрий Андреевич. - А потом ведь он и военные песни самые лучшие пел. Лирические, конечно. «Жди меня...», «Темная ночь». Помните?
Юрий Андреевич нажимает какую-то кнопку на проигрывателе, и начинается новая песня, хорошо знакомая мне с детства, но в таком проникновенном исполнении, какого я никогда не слышал.
- Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь, И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь. Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами, Темная ночь разделяет, любимая, нас, И тревожная, черная степь пролегла между нами. Верю в тебя, дорогую подругу мою, Эта вера от пули меня темной ночью хранила. Радостно мне, я спокоен в смертельном бою, Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось. Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи, Вот и сейчас надо мною она кружится . . . Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь, И поэтому, знаю, со мной ничего не случится.
- А еще вот у Виноградова военная песня есть замечательная, - говорит Юрий Андреевич. - Сейчас найду.
Надев очки, он принимается изучать обложку диска.
- Вот, - говорит он. - Вот она.
- С берез, неслышен, невесом, - начинает петь проигрыватель, - Слетает желтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» Играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, И, словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы - Товарищи мои. Под этот вальс весенним днем Ходили мы на круг, Под этот вальс в краю родном Любили мы подруг; Под этот вальс ловили мы Очей любимых свет, Под этот вальс грустили мы, Когда подруги нет. И вот он снова прозвучал В лесу прифронтовом, И каждый слушал и молчал О чем-то дорогом; И каждый думал о своей, Припомнив ту весну, И каждый знал - дорога к ней Ведет через войну... Так что ж, друзья, коль наш черед, Да будет сталь крепка! Пусть наше сердце не замрет, Не задрожит рука; Пусть свет и радость прежних встреч Нам светят в трудный час, А коль придется в землю лечь, Так это ж только раз. Но пусть и смерть - в огне, в дыму - Бойца не устрашит, И что положено кому - Пусть каждый совершит. Настал черед, пришла пора, Идем, друзья, идем! За все, чем жили мы вчера, За все что завтра ждем! С берез, неслышен, невесом, Слетает желтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» Играет гармонист. Вздыхают, жалуясь, басы, И, словно в забытьи, Сидят и слушают бойцы - Товарищи мои.
- Это знаете, кто написал? - говорит Юрий Андреевич и, увидев наши недоуменные лица, сразу же сообщает: - Михаил Исаковский. Великий поэт был. Правда, тогда много таких было.
- Великих поэтов? - говорю я.
- Великих людей, - говорит Юрий Андреевич. - До войны тоже песни хорошие пели, конечно. Веселые. Я мальчишкой еще совсем бегал, но на всю жизнь запомнил. А с войной переменилось все. Вот Шульженко, помните?
Он опять меняет диск на проигрывателе, и мы слышим:
- Помню, как в памятный вечер Падал платочек твой с плеч, Как провожала и обещала Синий платочек сберечь. И пусть со мной Нет сегодня любимой, родной, Знаю, с любовью ты к изголовью Прячешь платок голубой. Письма твои получая, Слышу я голос живой. И между строчек синий платочек Снова встает предо мной. И часто в бой Провожает меня облик твой, Чувствую, рядом с любящим взглядом Ты постоянно со мной. Сколько заветных платочков Носим в шинелях с собой! Нежные речи, девичьи плечи Помним в страде боевой. За них, родных, Желанных, любимых таких, Строчит пулеметчик за синий платочек, Что был на плечах дорогих!
- Это уже второй вариант, - говорит Юрий Андреевич. - На слова Максимова. А вот Бернес.
- В далёкий край товарищ улетает. Родные ветры вслед за ним летят. Любимый город в синей дымке тает, Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд. Пройдёт товарищ все бои и войны, Не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно, И видеть сны, и зеленеть среди весны. Когда ж домой товарищ мой вернётся, За ним родные ветры прилетят, Любимый город другу улыбнётся: Знакомый дом, зелёный сад, весёлый взгляд...
- Можно подумать, что одни только лирические песни тогда были, - говорю я.
- Нет, конечно, - говорит Юрий Андреевич. - Хотите что-нибудь другое послушать?
- Нам вообще-то пора уже, - говорю я и смотрю на часы.
- Подожди, - говорит Татьяна. - Успеем.
Илья тоже делает мне такой знак рукой, что я вынужден смириться.
- Самая великая песня, - говорит Юрий Андреевич. - Ее и песней-то называть как-то неловко.
Он вынимает с полки еще один диск и вставляет его в проигрыватель.
- Вставай, страна огромная, - начинает петь мощный, как несокрушимая скала, хор. - Вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною, С проклятою ордой! Пусть ярость благородная Вскипает, как волна. Идёт война народная, Священная война!
Этот припев повторяется два раза, а потом:
- Дадим отпор душителям Всех пламенных идей, Насильникам, грабителям, Мучителям людей! Пусть ярость благородная Вскипает, как волна. Идёт война народная, Священная война! Гнилой фашистской нечисти Загоним пулю в лоб. Отродью человечества Сколотим крепкий гроб! Пусть ярость благородная Вскипает, как волна. Идёт война народная, Священная война!
Это опять два раза повторяется, а Илья говорит:
- Да, прямо мороз по коже.
- Да, - говорит Юрий Андреевич, - как будто вчера все это было. Это вообще диск потрясающий. Тут практически все лучшие песни о войне собраны. Можно прямо подряд все слушать. Ничего недостойного нет. Вот сейчас будет - из самых любимых моих.
- У прибрежных лоз, у высоких круч И любили мы, и росли, - поет тот же хор. - Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч, Над тобой летят журавли. Ты увидел бой, Днепр, отец-река... Мы в атаку шли под горой. Кто погиб за Днепр, будет жить века, Коль сражался он, как герой. Враг напал на нас, мы с Днепра ушли... Смертный бой гремел, как гроза. Ой, Днепро, Днепро, ты течёшь вдали, И волна твоя, как слеза. Из твоих стремнин ворог воду пьёт... Захлебнётся он той водой! Славный час настал, мы идём вперёд И увидимся вновь с тобой. Кровь фашистских псов пусть рекой течёт, Враг Советский край не возьмёт! Как весенний Днепр, всех врагов сметёт Наша армия, наш народ.
- Давайте выпьем еще, - говорит Юрий Андреевич. - У меня брат там погиб. На год всего старше меня был.
- Я налью, - говорит Илья. - У меня тоже дед там остался.
- А мой дед под Ленинградом погиб, - говорю я. - Его точно так же, как и меня, звали. И имя, и отчество.
- А мой - под Ржевом, - говорит Татьяна.
- А моего немцы расстреляли, - говорит Нина. - Он партизаном был.
Илья разливает водку по рюмкам, а из проигрывателя уже несется новая песня.
- Бьётся в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поёт мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко, Между нами снега и снега... До тебя мне дойти нелегко, А до смерти - четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви.
- Бессмертная песня, - говорит Татьяна. - Под нее я даже еще выпить готова.
Проигрыватель начинает играть какую-то совершенно неизвестную мне и очень торжественную мелодию. Юрий Андреевич поднимает свою рюмку.
- Это наша, - говорит он. - Артиллерийская.
- Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой, - поет хор. - Мы в смертный бой идем за честь родной страны. Пылают города, охваченные дымом, Гремит в густых лесах суровый бог войны. Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из многих тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу Родину - Огонь! Огонь!
- Знаете, как действовало это, - говорит Юрий Андреевич. - Когда уже вообще сил не было никаких, а мы это пели.
- Узнай, родная мать, узнай, жена-подруга, - продолжает хор. - Узнай, далекий дом и вся моя семья, Что бьет еще врага стальная наша вьюга, Что волю мы несем в родимые края!
И когда опять звучит припев, Юрий Андреевич вдруг начинает подпевать хору:
- Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас. Из многих тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу Родину - Огонь! Огонь!
С последними аккордами он опрокидывает в себя рюмку «Гордона».
- Музыку Хренников написал, - говорит он. - Никогда не мог понять, как люди такое сочиняли. Откуда это в них бралось. Хренников, Александров, Богословский, Новиков, Мокроусов. Такая мощь. Как в опере.
- Ну что, пойдем, может? - говорю я Татьяне. - Десять часов уже. Опоздаем ведь.
- Боишься, что без нас все съедят? - говорит Татьяна.
- Не только съедят, - говорю я, - но и выпьют.
- Так выпить мы и здесь можем, - говорит Илья и опять разливает по рюмкам водку.
- Сейчас веселая будет, - говорит Юрий Андреевич. - Моей жены любимая была.
Из проигрывателя действительно звучит заводная, танцевальная мелодия, и хор начинает петь:
- На солнечной поляночке, Дугою выгнув бровь, Парнишка на тальяночке Играет про любовь. Про то, как ночи жаркие С подружкой проводил. Какие полушалки ей Красивые дарил.
Музыка как будто рушится в пропасть, а потом выныривает оттуда с припевом:
- Играй, играй-рассказывай, Тальяночка, сама О том, как черноглазая Свела с ума.
- Ну, давайте, - говорит Юрий Андреевич, и мы опять пьем.
- Когда на битву грозную, - продолжает петь пластинка, - Парнишка уходил, Он ночкой тёмной, звёздною Ей сердце предложил. В ответ дивчина гордая (Шутила, видно, с ним): «Когда вернёшься с орденом, Тогда поговорим».
Мелодия опять проваливается, но следующий припев мы уже поем все вместе:
- Играй, играй-рассказывай, Тальяночка, сама О том, как черноглазая Свела с ума.
- Станцевать бы сейчас, - говорит Юрий Андреевич, - но боюсь, сердце не выдержит.
На диске начинает опять звучать медленная мелодия.
- Вот это тоже Исаковского песня, - говорит Юрий Андреевич. - Внимательнее слушайте.
- На позиции девушка Провожала бойца, Тёмной ночью простилася На ступеньках крыльца. И пока за туманами Видеть мог паренёк, На окошке на девичьем всё горел огонёк. Парня встретила славная Фронтовая семья, Всюду были товарищи, Всюду были друзья, Но знакомую улицу Позабыть он не мог: «Где ж ты, девушка милая, Где ж ты, мой огонёк?» И подруга далёкая Парню весточку шлёт, Что любовь её девичья Никогда не умрёт. Всё, что было загадано, Всё исполнится в срок, Не погаснет без времени Золотой огонёк. И просторно, и радостно На душе у бойца От такого хорошего, От её письмеца. И врага ненавистного Крепче бьёт паренёк За Советскую Родину, За родной огонёк.
Когда начинается следующая песня, Юрий Андреевич опять говорит:
- И это тоже Исаковского слова.
- Где ж вы, где ж вы, Где ж вы, очи карие, - начинает петь хор. - Где ж ты мой родимый край? Впереди - страна Болгария, Позади - река Дунай. Много вёрст В походах пройдено По земле и по воде. Но Советской нашей Родины Не забыли мы нигде. И под звёздами Балканскими Вспоминаем неспроста Ярославские, рязанские Да смоленские места. Вспоминаем Очи карие, Тихий говор, Звонкий смех... Хороша страна Болгария, А Россия лучше всех. Хороша страна Болгария, А Россия лучше всех.
Последние слова мы опять подпеваем все вместе, а Дима Илюшин говорит:
- Эту песню даже я знаю. Ее Чиж записал.
- Какой еще Чиж? - говорит Юрий Андреевич.
- Рок-певец такой есть, - говорит Дима. - Сейчас вообще многие старые песни записывать стали. Егор Летов даже целый диск сделал.
А на пластинке опять начинается что-то невероятно суровое и значительное.
- Шумел сурово брянский лес, - медленно поет хор. - Спускались синие туманы, И сосны слышали окрест, Как шли... Как шли на битву партизаны. Тропою тайной меж берёз Спешили дебрями густыми, И каждый за плечами нёс Винто... Винтовку с пулями литыми. И грозной ночью на врагов, На штаб фашистский налетели, И пули звонко меж стволов В дубра... В дубравах брянских засвистели. В лесах врагам спасенья нет. Летят советские гранаты, И командир кричит им вслед: «Громи, Громи захватчиков, ребята!» Шумел сурово брянский лес. Спускались синие туманы, И сосны слышали окрест, Как шли... Как шли с победой партизаны.
- Потрясающе, - говорю я. - Я ведь тоже все это слышал в детстве когда-то, но забыл давно.
- Ну вот, - говорит Татьяна. - А ты: «Пойдем, пойдем...»
- Сейчас опять лирическая будет, - говорит Юрий Андреевич. - Одна из лучших.
- Я уходил тогда в поход, - поет высокий мужской голос. - В далекие края. Платком взмахнула у ворот Моя любимая. Второй стрелковый храбрый взвод Теперь моя семья Привет-поклон тебе он шлет, Моя любимая. Чтоб дни мои быстрей неслись В походах и боях, Издалека мне улыбнись, Моя любимая. В кармане маленьком моем Есть карточка твоя. Так, значит, мы всегда вдвоем, Моя любимая.
- Ладно, - говорю я, окончательно покоренный. - За такие песни и остаться можно.
- Вот и прекрасно, - говорит Юрий Андреевич. - Вместе Новый год встретим.
- Ну, тогда давайте выпьем еще, - говорю я.
- Давайте, - говорит Юрий Андреевич. - Сейчас и песня подходящая будет. «Наш тост» называется. Может быть, вас это удивит, но ее Арсений Тарковский написал.
- Почему удивит? - говорю я.
- Послушайте, - говорит Юрий Андреевич. - Это уже под конец войны было. Когда переломилось все. Когда гадов этих гнали уже.
- Если на Родине с нами встречаются, - начинает хор. - Несколько старых друзей, Все, что нам дорого, припоминается, Песня звучит веселей. Ну-ка, товарищи, грянем застольную! Выше стаканы с вином, Выпьем за Родину нашу привольную! Выпьем и снова нальем.
Я уже готовлюсь подпевать повтору припева, но вместо него звучит только проигрыш. Мелодия повторяется, а слов нет.
- Выпьем за русскую удаль кипучую, - начинается второй куплет. - За богатырский народ! Выпьем за армию нашу могучую, Выпьем за доблестный флот!
- Наливайте, - говорит Юрий Андреевич Илье, и тот послушно разливает остатки водки по рюмкам. В это время начинается последний куплет:
- Встанем, товарищи, выпьем за гвардию, Равной ей в мужестве нет. Тост наш за Сталина! Тост наш за Партию! Тост наш за знамя побед!
На этот раз припев повторяется уже со словами, и мы все, невольно поднявшись с наших мест, поем его хором:
- Тост наш за Сталина! Тост наш за Партию! Тост наш за знамя побед!
- Где оно теперь, это знамя? - говорю я. - И где они, эти победы?
- Там же, где и были, - говорит Юрий Андреевич. - Никуда не делись, и деться не могут. Что бы ни говорили сейчас о них, что бы ни писали, все равно побед этих никому уже отменить не удастся. Вот еще Исаковского послушайте. Самая трагичная у него.
- Враги сожгли родную хату, - начинается новая песня, - Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе На перекресток двух дорог, Нашел солдат в широком поле Травой заросший бугорок. Стоит солдат - и словно комья Застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, Героя - мужа своего. Готовь для гостя угощенье, Накрой в избе широкий стол, - Свой день, свой праздник возвращенья К тебе я праздновать пришел...» Никто солдату не ответил, Никто его не повстречал, И только теплый летний ветер Траву могильную качал. Вздохнул солдат, ремень поправил, Раскрыл мешок походный свой, Бутылку горькую поставил На серый камень гробовой. «Не осуждай меня, Прасковья, Что я пришел к тебе такой: Хотел я выпить за здоровье, А должен пить за упокой. Сойдутся вновь друзья, подружки, Но не сойтись вовеки нам...» И пил солдат из медной кружки Вино с печалью пополам. Он пил - солдат, слуга народа, И с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, Я три державы покорил...» Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд, И на груди его светилась Медаль за город Будапешт.
- Ну что, не замучил я вас военными песнями? - говорит Юрий Андреевич. - Давайте лирику опять послушаем.
Он меняет диск на проигрывателе.
- Опять Исаковский, - говорит он, и нежнейшая мелодия заполняет его крошечную квартиру на Ошеан-Парквэй.
- Снова замерло всё до рассвета, Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно - на улице где-то Одинокая бродит гармонь. То пойдёт за поля, за ворота, То обратно вернётся опять, Словно ищет в потёмках кого-то И не может никак отыскать. Веет с поля ночная прохлада, С яблонь цвет облетает густой... Ты признайся, кого тебе надо, Ты скажи, гармонист молодой. Может, радость твоя недалёко, Да не знает, её ли ты ждёшь... Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? Что ж ты девушкам спать не даёшь?
- А вот сейчас моя самая любимая будет, - говорит Юрий Андреевич. - Из невоенных, конечно. Ничего красивее никогда не слышал.
- До встречи с тобою в час тихий заката, - поет пластинка, - Был парень я - просто огонь. Ты только одна, ты одна виновата, Что вдруг загрустила гармонь. Весенние ветры умчались куда-то, Но ты не спеши, подожди... Ты только одна, ты одна виновата, Что так неспокойно в груди. Вдали за рекою гуляют ребята - Веселье идет на лугу. Ты только одна, ты одна виновата, Что с ними гулять не могу. В колхозном поселке, большом и богатом, Немало хороших девчат. Ты только одна, ты одна виновата, Что я до сих пор не женат.
- Грустное это все что-то, - говорю я. - А до Нового года, между прочим, двадцать минут осталось.
- Сейчас будет веселое, - говорит Юрий Андреевич. - Вы ее все знаете, конечно, но она у меня тут в уникальной записи. С куплетом, который в последнее время никогда не исполнялся уже. Ну, сами услышите сейчас.
Из проигрывателя доносится действительно довольно жизнерадостный марш, и я сразу же узнаю его.
- Я по свету немало хаживал, - поет высокий женский голос, от которого я чувствую, как у меня буквально замирает сердце. - Жил в землянках, в окопах, в тайге, Похоронен был дважды заживо, Знал разлуку, любил в тоске. Но Москвою привык я гордиться, И везде повторяю слова: Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!
- Дорогая моя столица, Золотая моя Москва! - поем мы все вместе хором.
- Я люблю подмосковные рощи, - продолжает женский голос, - И мосты над твоею рекой. Я люблю твою Красную площадь И кремлевских курантов бой. В городах и далеких станицах О тебе не умолкнет молва, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!
В следующем куплете голос меняется, в нем уже звучит что-то совершенно иное.
- Мы запомним суровую осень, Скрежет танков и отблеск штыков, И в сердцах будут жить двадцать восемь Самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, Чтоб склонилась твоя голова, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!
- Дорогая моя столица, Золотая моя Москва! - поем мы все.
- Вот этот куплет, который они выбросили, - говорит Юрий Андреевич. - Лужкову бы его сейчас послушать.
- Над Москвою знамена славы, Торжествует победу народ. Здравствуй город Великой Державы, Где любимый наш Сталин живет. Будем вечно тобою гордиться, Будет жить твоя слава в веках, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!
- Дорогая моя столица, Золотая моя Москва! - уже буквально орем мы.
- Ну, и еще Исаковского одну, - говорит Юрий Андреевич. - Последнюю.
- Летят перелетные птицы, - поет проигрыватель. - В осенней дали голубой, Летят они в жаркие страны, А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки страна! Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна. Немало я стран перевидел, Шагая с винтовкой в руке, И не было горше печали, Чем жить от тебя вдалеке. Немало я дум передумал С друзьями в далеком краю, И не было большего долга, Чем выполнить волю твою. Пускай утопал я в болотах, Пускай замерзал я на льду, Но если ты скажешь мне снова, Я снова все это пройду. Желанья свои и надежды Связал я навеки с тобой - С твоею суровой и ясной, С твоею завидной судьбой. Летят перелетные птицы Ушедшее лето искать. Летят они в жаркие страны, А я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, Родная моя сторона! Не нужно мне солнце чужое, Чужая земля не нужна.
- Да, - говорит Илья. - Сильно сказано. На века.
- Ой, - говорит Нина. - Новый год через три минуты. Что делать будем?
- Извините, шампанского нет, - говорит Юрий Андреевич.
- У нас есть, - говорит Татьяна. - «Советское». Специально берегли. Думали, в «Эдеме» выпить. Там ведь такого не дают.
Я достаю из моей сумки бутылку шампанского и, начиная открывать ее, говорю:
- Включите телевизор, пожалуйста. Там сейчас будут показывать, как на Таймс-Сквер стеклянный шар падает.
- Не надо телевизора, - говорит Юрий Андреевич. - Я вам сейчас поставлю то, что у нас всегда на Новый год играли. Только время точное нужно.
Пробка вылетает из бутылки с громким хлопком, и я пытаюсь налить шампанское в рюмки. Другой посуды поблизости не видно.
- У меня абсолютно точные часы, - говорит Илья. - Десять секунд осталось.
- Девять, - начинаем хором считать мы. - Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один!
В этот момент Юрий Андреевич включает проигрыватель, и оттуда звучит музыка, от которой у меня с детства мурашки бегут по спине.
- Тоже старая запись, - говорит Юрий Андреевич. - С настоящими еще словами.
С детства эта музыка так на меня действует. Она - как поступь великанов. Как биение их сердец. Музыка их великого времени и их великой победы. И даже сейчас, когда я прекрасно понимаю, что нет ничего этого больше и скорее всего никогда больше не будет, все равно мурашки по спине и слезы на глазах. Потому что, хоть и изменилось все безвозвратно, но прав наш хозяин - это было, было, было, и, сколько б ни злобствовали все вокруг, этого им уже никогда не отменить.
- Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь, - вступает хор. - Да здравствует созданный волей народов Единый, могучий Советский Союз!
Мы сдвигаем наши рюмки, а хор неумолимо поет:
- Славься, Отечество наше свободное, Дружбы, народов надежный оплот! Знамя советское, знамя народное Пусть от победы, к победе ведет!
- С Новым годом! - кричим мы и пьем шампанское. - С Новым годом!
- Славься, Отечество Наше свободное, - поет хор. - Дружбы народов надежный оплот! Знамя советское, знамя народное Пусть от победы к победе ведет!