Брайтон-Бич Опера - 21

Урок aмериканского

Вообще-то Хэллуин начался для нас еще за две недели до официального прихода этого наилюбимейшего жителями США праздника. Все дело в том, что я появился на свет 21 октября – в один день с нашей единственной американской подругой Марлой, и лет десять тому назад имел глупость пригласить ее по этому поводу в гости. С тех пор она каждый год требует, чтобы эта традиция не прерывалась, хотя сам я отмечать свой день рождения не люблю, тем более в компании, где по-человечески и поговорить-то нельзя. В прошлые годы мне несколько раз удавалось как-то отговориться, но на этот раз мои обычные приемы не срабатывают.
Марла – маленькая, сухонькая американка, в молодости была хиппи и даже сбежала в Канаду вместе со своим тогдашним возлюбленным, который укрывался там от войны во Вьетнаме. Когда Татьяна с ней познакомилась, Марла писала огромный роман из жизни своего родного Среднего Запада, но с тех пор взялась за ум и последние лет 7-8 работает программистом, сохраняя при этом широкий круг интересов – регулярно ходит на все европейские фильмы, посещает бесплатные концерты классической музыки, берет уроки французского языка, учится играть на фортепиано и каждый день по полтора часа плавает в бассейне. Живет она с еще одним бывшим хиппарем, а ныне преуспевающим домовладельцем Барри, который при первом же знакомстве сообщил мне, что у него в жизни есть только одно, но зато совершенно незыблемое правило: «Nobody’s gonna fuck me, Leon, – сказал он, многозначительно указывая пальцем куда-то вверх. – Nobody.» (Никому никогда не удастся меня #######, Лёша. Никому.)
Барри и Марла – миллионеры. Вместе они уже больше двадцати лет, но официально еще не расписаны и называют друг друга «бойфренд» и «гёрлфренд», соответственно. Они живут с двумя толстыми гладкими кошками на последнем этаже принадлежащего Барри и его партнеру дома в Ист-Вилледже. Их квартира – это вытянутое кишкой помещение с одним-единственным крошечным оконцем, в которое свет проникает только в самые безоблачные дни, да и то в течение часов полутора-двух – не больше. В результате Марла, которая большую часть времени проводит перед экраном компьютера, практически ослепла на один глаз, но все равно продолжает исправно платить Барри свою долю от рыночной стоимости их жилья: полторы тысячи в месяц, что, учитывая престижность района, в котором расположен их дом, не так уж и много. Оплату всех коммунальных услуг они делят пополам, а питаются раздельно, чтобы, как говорит Барри, не создавать лишних конфликтных ситуаций, если он, например, хочет на ужин бутерброд с ветчиной и «френч фрайз», а Марла – китайский рис с овощами. Когда они идут в кино, каждый, естественно, платит за себя сам, но бывает это редко, потому что Барри считает, что дешевле брать фильмы на прокат, когда они выходят на видео.
Совместно они владеют еще несколькими домами в Бруклине, а также в Мичигане, откуда Марла родом, и еще почему-то в Индиане. Барри – большой специалист по всем вопросам, прямо или косвенно связанным с денежными знаками или любыми их эквивалентами, и когда у меня была своя компания, он считал ей налоги. Собственно говоря, это в одном из его бруклинских домов я снял квартиру для Ильи, когда он собрался переезжать в Нью-Йорк, и где он теперь и проживает.
Итак, Марла звонит за три дня до нашего общего с ней дня рождения и предлагает отметить его походом на концерт классической музыки. Концерт состоится на пришвартованной где-то на севере Бруклина барже, а исполняться будут произведения одного из величайших композиторов всех времен и народов – Юхана (Яна) Юлиуса Кристиана Сибелиуса. Билеты на него, естественно, бесплатные, но заказывать их надо заранее.
– You know, – говорит Татьяна, – we’re not really in the mood to celebrate anything. We just like to sit in our corner and be quiet. (Знаешь, у нас как-то нет настроения ничего праздновать. Нам просто нравится тихо сидеть в нашем углу.)
– It sounds depressing, (Это звучит очень депрессивно) – говорит Марла и просит позвать к телефону меня.
– This is outrageous (Это безобразие), – говорит она, когда я беру трубку. – You guys are turning into real religious fanatics. (Вы превращаетесь в настоящих религиозных фанатиков)
– What does it have to do with faith? (Какое отношение это имеет к вопросам веры?) – говорю я.
– I consider myself a very spiritual person (Я считаю себя очень духовным человеком), – говорит Марла, – but I won’t have anything to do with any form of organized religion (но я не собираюсь иметь ничего общего ни с какой формой организованной религии).
– OK, – говорю я. – That’s fine with us (ОК, все нормально).
– No, it’s not fine (Нет, не нормально), – говорит Марла. – With you it’s always some kind of a religious ritual. You’re fasting most of the time. You can’t eat this or you can’t eat that. It’s either you have to go to church, or you have to pray. What kind of fun is that? I want to have fun! (У вас постоянно какие-то религиозные ритуалы. Большую часть времени вы поститесь. То вы этого не можете есть, то того. То вам в церковь надо идти, то молиться. А где же развлечения? Я хочу развлечений!)
– Great (Очень хорошо), – говорю я. – Why don’t you guys come to Brighton Beach then. We can go to a good Russian restaurant on the Broadwalk and get something to eat. It’ll be a lot of fun. (Почему бы вам тогда не приехать на Брайтон-Бич? Мы можем пойти в хороший русский ресторан на Бордвоке и неплохо там поесть. Это нас всех развлечет.)
– I hate Russian food – it’s so fatty, but I’ll talk to Barry (Я ненавижу русскую еду – она такая жирная, но я поговорю с Барри), – говорит Марла и вешает трубку. Собственно говоря, именно на это я и рассчитывал, втайне надеясь, что Барри ни за что не согласится ехать в такую даль ради какого-то неизвестного ему ресторана. Раньше он уже неоднократно выручал нас в похожих ситуациях, но на этот раз моим надеждам оправдаться не суждено. Что именно произошло между Марлой и Барри и как ей удалось его уговорить, остается для меня тайной, но в результате мы сидим в «Птице-тройке» и с увлечением разглядываем меню. Барри, в лучших традициях своего народа, читает его справа налево и в итоге заказывает самую дорогую закуску – запеченное крабье мясо – и самое дорогое второе – оленину. Он еще не знает, что я решил заплатить за всех, но в принципе, даже если пополам счет делить, то все равно выгоднее то, что подороже брать, потому что, во-первых, получится, что никто тебя не объел, а во-вторых, часть твоего обеда оплатит тот, кто заказал себе более дешевое блюдо. Барри мне этого так внятно никогда не излагал, но я уже достаточно давно его знаю, чтобы и без всяких слов догадаться.
Итак, Барри берет запеченных крабов и оленину; Марла, которая выглядит, как узница концлагеря, но все равно следит за количеством поглощаемых ею калорий с чисто религиозным рвением, – салат из огурцов и помидоров с оливковым маслом и младенца-осьминога с морскими водорослями; я – улиток в чесночном соусе и телячью отбивную с картошкой; а Татьяна – тоже улиток и креветок под белым соусом. К этому нам приносят бутылку белого вина и газированную воду не из холодильника, как я и просил. Поскольку я заказал ее официантке по-русски, Барри, увидев бутылочку газировки, делает страшные глаза и спрашивает меня решительным голосом готового на все человека:
– Did we order this? (Мы это заказывали?)
– Yes (Да), – говорю я, и он успокаивается, уверенный в том, что его не обманули.
Поначалу разговор вертится вокруг политики. Барри и Марла – оба убежденные демократы, причем настолько, что много лет тому назад Барри как-то сказал мне: «I don’t understand why HIV-positive people just don’t go to Washington D.C. and bite Newt Gingrich and his friends. What do they have to lose?» (Я не понимаю, почему ВИЧ-инфицированные люди не поедут в Вашингтон и не покусают там Ньюта Гингрича и его единомышленников) Ньют Гингрич уже давно не популярен, и поэтому теперь гнев Барри полностью сконцентрирован на Буше.
– At first I thought Bush was a conservative masquerading as a moderate, – говорит он. – Then I thought he was a moderate masquerading as a conservative. And now I finally figured out what he is. He is nothing. (Поначалу ядумал, что Буш – это консерватор, который выдает себя за умеренного политика. Потом я считал, что он умеренный политик, который выдает себя за консерватора. А теперь я наконец понял, что он из себя представляет: ничего.)
Меня всегда восхищало умение Барри говорить остроумными афоризмами, и я смеюсь.
– What I love about Republicans, – продолжает Барри, – is the fact that they are so obvious. They’re not hiding anything, not even trying to pretend they are human beings. They are openly saying: «We came to the White House to rob you, to pillage the general population and to make our filthy rich friends even filthy-richer». (Что мне особенно нравится в республиканцах, так это то, что они так трогательно откровенны. Они ничего не скрывают и даже не пытаются делать вид, что они тоже люди. Они открыто говорят: «Мы пришли в Белый дом для того, чтобы обокрасть вас, ограбить все население и сделать наших богатых друзей еще богаче.)
– Have you seen the last issue of «Onion», – говорю я исключительно для того, чтобы поддержать разговор, так как сам я большой разницы между республиканцами и демократами давно уже не вижу. – The main headline was: «Bush on Economy: Get Rid of Saddam». (Вы видели последний номер журнала «Оньон»? Там главный заголовок смешной был. «Буш об экономике: Убрать Саддама».)
– Saddam is a monster, – говорит Барри. – He should be stopped. (Саддам – чудовище. Его надо остановить.)
Тут нам приносят закуски, и разговор на некоторое время замирает, а возобновившись, переходит на гораздо более близкую всем нам тему.
– If you’re an illegal immigrant, – говорит Барри, вычищая со своей тарелки остатки крабьего мяса, – you shouldn’t be getting health care in the State of New York. (Нелегальным иммигрантам не должны предоставлять никаких медицинских услуг в штате Нью-Йорк.)
– What if people start dying on your doorstep tomorrow? (А что, если люди начнут умирать прямо на пороге твоего дома?) – говорю я.
– That’s perfectly OK with me, – говорит Барри. – If one guy dies on my doorstep, maybe the next guy will think twice before coming here. Maybe he’ll go to New Jersey instead. (Я не возражаю. Если какой-нибудь один иммигрант помрет на пороге моего дома, может быть, другой дважды подумает перед тем, как ехать сюда. Может быть, он вместо этого поедет в Нью-Джерси.)
– But they’re letting them in on purpose, – говорю я. – Because somebody’s got to work all those low-paying jobs, and it doesn’t look like it will be you or me. (Но их нарочно впускают в Америку. Потому что кто-то должен работать на всех этих низкооплачиваемых работах, и судя по всему, это не будем ни ты, ни я.)
– Whatever, – говорит Барри. – There’s just one thing that I know for sure: not a single penny of my tax-money is going to pay for their health care and if you come to New York as an illegal immigrant, be prepared to die on the street. (Мне безразлично. Я только одно знаю наверняка: ни одного цента из моих налоговых отчислений не пойдет на оплату их здравоохранения, и еесли ты приезжаешь в Нью-Йорк в качестве нелегала, будь готов к тому, что тебе придется умереть на улице.)
В этот момент официантка приносит нам второе, и я решаю воспользоваться этим, чтобы сменить тему разговора.
– How is business? – спрашиваю я у Барри. (Как бизнес продвигается?)
– Great, – говорит он. – You know my motto: nobody’s gonna fuck me. Nobody ever has. And nobody ever will. I stick to this rule and business is just great. (Замечательно. Ты же знаешь мой девиз: меня никто не обманет. Это никому не удавалось в прошлом, и никому не удастся в будущем. Я свято приедрживаюсь этого правила, и бизнес идет просто замечательно.)
– But you have to deal with so many tenants, – говорю я. – Don’t they have problems? (Но тебе же приходится иметь дело с таким количеством жильцов. Разве у них нет проблем?)
– They sure do, – говорит Барри. – But they are their problems, not mine. I spent a lot of money on a very expensive lawyer who drew my lease contract that all my tenants have to sign before they move in. It’s a great lease, because every time some tenant calls me up and says there’s a problem in their apartment that we should do something about, I say: «I know we should, BUT I AIN’T GONNA!» (Конечно, есть. Но это их проблемы, а не мои. Я потратил кучу денег на очень дорогого юриста, который составил для меня договор, который все мои жильцы обязаны поддписать, прежде чем я позволяю им переехать в один из моих домов. Это совершенно замечательный договор, потому что, по его условиям, каждый раз, когда кто-то из жильцов звонит мне и говорит, что у них в квартире сто-то сломалось и надо бы это починить, я говорю: «Конечно, надо, но я этого делать не буду.»)
Марла с гордостью смотрит влюбленными глазами на Барри, который произносит последнюю фразу с такой гримасой и такой решимостью, что мне становится не по себе.
– Besides, I always rent my apartments to the poor lot, (К тому же, я всегда сдаю мои квартиры людям с низким доходом.)- продолжает Барри.
– Why? – изумленно говорю я. – Rich people could afford to pay more. (Почему? Богатые же могли бы платить больше.)
– Yeah, but I don’t want to have tenants with enough money to sue me and tie me up in courts. Renting to the poor makes life so much easier, (Это правда, но я не хочу, чтобы у моих жильцов было достаточно денег для того, чтобы судить меня и изводить всякими исками и процессами. Если сдавать квартиры бедным – жить гораздо лечгче.) – говорит Барри с торжествующим видом человека, преподавшего полному профану очередной урок капитализма.
– He’s so smart, – говорит Марла. – I don’t know what I would do without him. (Он такой умный. Я просто не знаю, что бы я без него делала.)
– Let me tell you a story, – продолжает Барри, отправляя в рот большой кусок жареной оленины. – As you know, I have a partner that owns half of the building we live in. He occupies the second floor there. A couple of years ago he persuaded his girlfriend Suzy to give up her rent-controlled apartment and move in with him. Now he’s 75 and very sick. As a matter of fact he’s dying, OK? (Как вы знаете, у меня есть партнер, который владеет половиной дома, в котором мы живем. Он занимает там второй этаж. Пару лет тому назад он уговорил свою подругу переехать к нему из ее квартиры, плата за которую регулировалась городскими законами. Сегодня ему 75 лет, и он очень тяжело болен. Фактически он со дня на день умрет.)
Барри так аппетитно жует оленину, что мне становится даже немного завидно, тем более что заказанная мною телятина оказалась несколько пережаренной.
– So, last week, – продолжает Барри, – he calls me up and says: «Look, when we refinanced the building you borrowed the money from your own father and all these years you paid the interest on the mortgage to him. Now your father is dead, but you rewrote the mortgage to your brother and now we’re paying him. This way you don’t have to support the bum, and I don’t think that’s fair.» «Sure it’s not, – says I. – But what about all these years you’ve been screwing me on the second floor rent? You only pay eleven hundred dollars for it, while the market price is at least three grand, and you know it.» «Listen, Barry, – he says. – I meant to talk to you about it. I’m probably gonna die soon and I want Suzy to stay in my apartment.» And I should tell you guys that when we bought that building I hired a very good and a very expensive lawyer. He drew a wonderful contract for me, according to which in case of Charlie’s death I have the right to buy his share out. So, of course, I’ve been thinking a lot about this lately, and I have my answer ready for him. «Sure, – I say. – Sure she can stay. I don’t mind. As long as she’s willing to pay the fair market price for it.» «You know that she can’t afford it,» he says. «Too bad, – I say. – End of conversation then.» (Так вот, на прошлой неделе он звонит мне и говорит: «Барри, когда мы сделали перефинансирование закладной на наш дом, ты занял деньги у твоего отца, и все эти годы мы платили проценты по закладной ему. Теперь твой отец умер, но ты переписал закладную на твоего брата, и мы платим ему. Таким образом тебе не приходится просто содержать этого бездельника, и мне кажется, что это не справедливо.» «Конечно, несправедливо, – говорю я. – Но как насчет всех тех лет, что ты накалывал меня с платой за аренду второго этажа? Ты платишь за него всего 1 100 долларов в месяц, хотя тебе прекрасно известно, что рыночная цена составляет по меньшей мере три штуки.» «Послушай, Барри, – говорит он. – Я как раз хотел поговорить с тобой на эту тему. Я скоро умру, и мне бы хотелось, чтобы Сьюзи осталась жить в моей квартире.» Тут я должен сделать небольшое отступление и рассказать вам, что, когда мы покупали этот дом, я нанял очень дорогого юриста. Он составил нам просто замечательный контракт, по условиям которого, в случае смерти Чарли я получаю право выкупить его долю. Естественно, я в последнее время много думал на эту тему, так что ответ у меня давно уже готов. «Конечно, – говорю я. – Конечно, она может оставться. Я не возражаю. При условии, что она будет платить за эту квартиру рыночную цену.» «Но ты же знаешь, что у нее нет таких денег», – говорит он. «Тем хуже, – говорю я. – Нео чем тогда и разговаривать.»)
Барри отрезает себе еще один кусок оленины и отправляет его в рот. Марла по-прежнему смотрит на него с благоговейным трепетом и даже начинает нежно поглаживать его по плечу. Я понимаю, что сейчас последует ударный финал истории, которую она наверняка уже неоднократно слышала и уже заранее гордится тем эффектом, который она на нас произведет.
– So, now he’s calling me every day, – говорит Барри. – And whines for hours and hours. «Barry, I’m begging you, – he says. – I’m dying. What’s gonna happen to Suzy? Where’s she gonna live when I’m gone?» What the fuck do I care what happens to Suzy? He’s been screwing me on the second floor rent for 15 years, what the fuck do I care what happens to his stupid girlfriend? (Теперь он звонит мне каждый день и скулит часами. «Барри, я тебя умоляю, – говорит он. – Я умираю. Что будет с Сьюзи? Где она будет жить после моей смерти?» А меня колышет, что будет с Сьюзи? Он накалывал меня с оплатой второго этажа в течение пятнадцати лет – так с какой стати меня должно волновать, что будет с его идиоткой-подругой?)
– And she stole a dress from me once, too, – говорит Марла. – She’s size 14 and she stole the dress that I left in the laundry room. (К тому же она однажды украла у меня платье. У нее 14-й размер, но она все равно украла платье, которое я забыла рядом со стиральной машиной.)
– It was a good dress, – говорит Барри. – Marla paid fifty bucks for it. (Это было очень хорошее платье. Марла за него 50 баксов заплатила.)
– But how do you know it was her? – спрашиваю я. (А как вы узнали, что это она его взяла?)
– She told me herself, – говорит Марла. – We were at a party and she told me. I thought it was very big of her. (Она мне сама сказала. Мы были на вечеринке, и она она мне сказала. По-моему, это очень благородно с ее стороны.)
Вечер заканчивается на очень позитивной ноте. Узнав, что я собираюсь оплатить счет, Барри приходит в невероятно благодушное расположение и говорит:
– Why didn’t you warn us? We would’ve eaten more. I was sure we were going to split the bill. (Почему ты нас не предупредил? Мы бы побольше съели. Я был уверен, что мы пополам будем платить.)
– That’s exactly why I wanted to surprise you with my generosity, – говорю я. (Именно поэтому я и хотел сделать вам сюрприз.)
– I’ll never forget that, (Я никогда этого не забуду.) – говорит Барри с такой проникновенной искренностью, что я ему верю.
Домой в Манхэттен Барри и Марла едут на кар-сервисе. Диспетчер, увидев перед собой американца, называет цену в 50 долларов, хотя я прекрасно знаю, что обычно они тридцатку всего берут.
– No way, (Ни за что.) – говорит Барри.
– Forty five, (Сорок пять.) – говорит диспетчер.
– No. I’m gonna catch a cab, (Нет, я лучше поймаю себе такси.) – говорит Барри и выходит на улицу, хотя как всякому коренному нью-йоркцу ему прекрасно известно, что в Бруклине такси поймать невозможно. Они тут просто так по улицам не ездят.
Через пару минут диспетчер выходит вслед за ним.
– OK, thirty five plus tolls, (Хорошо, тридцать пять плюс оплата за тоннель.) – говорит он.
– Now you’re talking, – говорит Барри. – I almost feel like you’re my brother. (Вот это совсем другое дело. У меня теперь такое чувство, как будто ты мой брат.)
– Yeah, – говорит диспетчер с кислой усмешкой. – My brother from a different mother. (Да. Мой брат от другой матери.)
Барри прощается с Татьяной, а я целую Марлу в похожую на высохшее яблочко щеку.
– He’s so great, isn’t he? – говорит она. – He even bargains over Christmas trees. And always wins. Seriously. (Он потрясающий, правда? Он даже за елку на Рождество и то торгуется. И всегда выторговывает что-нибудь. На полном серьезе.)
– Nobody’s gonna fuck me, Leon, – говорит Барри, пожимая мне на прощание руку. – Nobody. (Никому никогда не удастся меня #######, Лёша. Никому.)