Мои business trips - в калейдоскопе улыбок

Приходите… Помогите…
улыбнуться… хоть разок.
Без улыбки жизнь безбожна,
даже каторжна, дружок.
Глеб Горбовский

Бизнес трип - так американцы называют командировку. Честно говоря, при всей моей преданной любви к русскому языку, в данном случае американский вариант - “деловое путешествие” - мне кажется выигрышнее: он прямо предполагает моменты романтики, приключений, курьезов. Путешествие есть путешествие.
Из сорока с лишним лет российской трудовой жизни я провел в командировках по испытаниям и внедрению новой техники для нефтяников, полагаю, не менее шестнадцати. Так и жила наша семья в Москве - от встречи до расставания, от расставания до встречи. И лишь теперь, в Нью-Йорке, разрушив привычный сорокалетний уклад жизни, я всегда - в семье.
О борьбе, удачах и поражениях в моих командировках, быть может, позже напишу повесть. Но сейчас хочу другого: выбрать и подарить читателю несколько забавных эпизодов, которые я вспоминаю с веселой, а то и чуть грустной улыбкой. Возможно, захочется улыбнуться - “хоть разок” - и Вам, мой дорогой читатель. Ну, и прекрасно: каждая добрая улыбка - для здоровья.

По поводу своеобразия любимого нами одесского, да и всего взрастившего нас юмора говорят приблизительно так: на западе наш юмор не всегда воспринимается, потому что мы не прочь посмеяться над таким, что у воспитанников иного, давно и строго отлаженного мира может вызывать лишь недоумение и печаль…
Многие годы я старался делать в командировках добрые дела для нефтяников города Сургута, одного из красавцев нынешней Западной Сибири. А в 1995 году меня включили в делегацию сургутян, которая отправилась в Хьюстон и Даллас для ознакомления с американским опытом строительства горизонтальных скважин. В этой десятидневной поездке нашим гидом была милая молодая переводчица Линда, изучившая русский язык в Америке и говорящая по-русски красиво, добротно, без каких-либо ошибок, с легким акцентом прибалтийского типа. С ней было интересно и приятно общаться. Ей нравились наши дружеские подтрунивания друг над другом, и, слыша их, она нередко от всей души, заразительно хохотала.
Оценив чувство юмора Линды, я однажды решил повеселить ее русским анекдотом на американскую тему, услышанным в какой-то из юмористических телепередач. Анекдот этот неизменно вызывал смех в России…
Где-то в Псковской области начали сооружать важный военный объект. ЦРУ немедленно стало готовить разведчика на этот объект. Парень научился говорить по-русски с псковским выговором и был успешно заслан в Россию. Вот идет он зимой по проселку, недалеко от города Пскова, в телогрейке, шапке-ушанке и валенках. А навстречу ему ковыляет какая-то старуха. “Мамаша, далеко до вашего райцентра?” - спрашивает он. “А ты, сынок, шпион что ли?” - интересуется старуха. “Как ты узнала, мамаша?” - произносит потрясенный американец. “Да у нас тут отродясь не было черных”.
Рассказал я анекдот и, к ужасу, вижу что Линда даже не улыбается. Более того, помрачнела и, помолчав немного в задумчивости, промолвила: ”Беда, если так работает ЦРУ”.
Впрочем, посмеялись мы с Линдой еще немало. Светлая была поездка…
В той же командировке мне довелось провести вечер в огромном и веселом греческом ресторане Хьюстона. Руководителя нашей делегации пригласил туда его приятель, один из известных хьюстонских бизнесменов, грек по происхождению. С ним была русскоговорящая сотрудница, молодая, красивая, общительная Оксана. А четвертым, по неожиданной просьбе нашего руководителя, был я. Столы в ресторане размещены обширным амфитеатром, окружают с трех сторон маленькую эстраду и танцевальную площадку перед ней, а наш стол был выдвинут прямо на край танцплощадки (возможно, в знак особого уважения к пригласившему нас человеку).
На эстраде неугомонно трудились два веселых талантливых исполнителя с аккордеоном и каким-то струнным инструментом (забыл уже). На танцплощадке я увидел много осколков керамической посуды, которую периодически сметали вениками служащие. Но осколки тарелок появлялись там снова и снова, благосклонно воспринимаемые танцующими. Да и мы добавляли несколько раз такие осколки, азартно бросая на пол тяжелые тарелки, специально выдаваемые нам (как и другим) официантами для проявления бурного веселого возбуждения, вдохновенно нагнетаемого в зал двумя чудесными парнями - певцами и музыкантами - с эстрады.
Честно говоря, такого бурного коллективного веселья зала я в ресторанах еще не видел. Не могу забыть, например, как дружно всколыхнулся и начал пустеть зал, когда парни заиграли танец сиртаки. Все, кто были за столами, встали и, берясь за руки, образовали громадную вереницу танцующих, которая устремилась из ресторана на большую площадь перед ним и образовала слегка разомкнутое кольцо, начало которого уже появилось в зале, когда конец еще смещался в танце к выходу на площадь.
Нежданно-негаданно настал и мой черед продемонстрировать залу свое танцевальное искусство. Как-то, между делом, один из парней с эстрады спросил меня, откуда я родом. Я, не подозревая никаких кошмарных последствий, ответил, что из города Баку, из Азербайджана. Естественно, не пояснил, что меня увезли оттуда в Москву, когда мне было шесть лет, и поэтому об азербайджанских танцах имею, мягко говоря, слабое представление.
Я увлеченно что-то рассказывал, когда Оксана вдруг прервала меня и сообщила, показывая в сторону эстрады: “Это - для Вас. Азербайджанский танец. Идите, идите, зал ждет. Увидев ужас на моем лице, она, видимо, прониклась сочувствием и сказала: “Ну, ладно. Давайте вместе. Я как-нибудь Вам помогу”.
О, это был самый безумный танец в моей жизни. Если попытаться назвать то, что я демонстрировал, приличным термином, это была чрезвычайно вольная импровизация на тему “Танцы народов СНГ”. Мне помогали воспитанная делами ответственность и еще выпитое вино. И, конечно, мне героически помогала Оксана, кружась вокруг меня в движениях, взятых, кажется, из грузинской лезгинки. В моих танцевальных па присутствовали, полагаю, обрывки грузинских, еврейских, татарских, хантыйских танцев, русской пляски - всего, за что могла зацепиться отчаянно напрягшаяся память Не исключаю наличия в моем танце и азербайджанских веяний, если подсознание отыскало их в кладовых моего прошлого опыта.
Когда танец закончился, я смутно оценивал происходящее. Вспоминаю, что были аплодисменты, что Оксана меня тепло похвалила. Немного позже она сообщила: “Я заказала для нас вальс. Не могу упустить возможность стать в нем Вашей партнершей - мне не дает покоя Ваше призовое место по вальсу на школьной олимпиаде Иркутской области”. Господи, и похвалиться я уже, оказывается, успел…
Вальс у нас получился блестяще. На площадке мы были только вдвоем. Танцевали вольно, широко, смело. Аплодисменты слышались бурными. А Оксана тихо сказала: “Это было потрясающе. Запомните: приеду в Москву - станцуем еще!”
После этого вечера я Оксану не видел. Хочется думать, что не забыла она наш вальс в греческом ресторане Хьюстона.

А теперь загляну во времена моей молодости.
Где-то в 70-е годы я отправился в очередную командировку по Западной Сибири. Прилетел в город Сургут и был сразу поселен в единственную свободную комнату гостиницы “Нефтяник” на двоих человек, что я воспринял как серьезное везение.
Поздно вечером мой сосед пришел в нашу комнату. “Меня зовут Боря”, - сообщил он с большим трудом, поскольку был абсолютно пьян. Вскоре он сел на пол и еще через несколько минут начал петь песни и весьма выразительно (если не сказать - жутко) ругаться по какому-то не известному мне поводу. Думаю, ему было около 45 лет, хотя его замученная алкоголем внешность могла оказаться весьма обманчивой.
Я постарался объяснить ему, как следует себя вести, но его восприимчивость была нулевой: он был целиком поглощен общением с самим собой. Этот ад продолжался не менее пяти часов, и затем, ближе к утру, он внезапно заснул. Когда утром я уходил по делам, он, естественно, продолжал пребывать в глубоком сне. Весь следующий день я работал с довольно тяжелой головой, но верил что прошедшая ночь останется эпизодом - ведь есть же у этого мужика какая-то работа в командировке.
Но в жизни, как известно, много удивительного. И на вторую, и на третью ночь ситуация повторилась. Он по-прежнему был невменяем. Избить этот мешок костей, мяса и водки было бессмысленно, а продолжать такую жизнь - невыносимо.
И я пошел где-то в середине очередного дня в другую, маленькую гостиницу, имевшую, помнится, название “Геофизик”. Вновь мне предложили единственную свободную комнату на две персоны. Я был счастлив, понимая, что любой сосед будет лучше, чем мой Боря.
Вечером мой сосед появился в комнате. Это был… мой Боря, и он находился в своем обычном состоянии. Промолвил с уже привычным мне затруднением: “Рад тебя видеть. Почему-то меня тоже выселили из “Нефтяника”. И кое-что добавил.
Что Вам сообщить о своем состоянии? В каком-то укромном уголке гостиницы я позволил себе нахохотаться и таким образом несколько успокоился. А затем пришел в гостиницу “Нефтяник” и сказал: “Или дайте мне комнату на одного человека, или я буду спать в этом холле на диване”. Дали из какого-то резерва, посочувствовали…

С улыбкой вспоминаются и некоторые моменты самих командировочных дел.
В 80-е годы мы проводили совместный промышленный эксперимент с нашим другом и коллегой из ГДР по имени Герд. Для нашей работы была выделена буровая в самарской глубинке. Цементирование скважины по нашей технологии назначили на 12 часов дня. В половине первого Герд спросил ответственного представителя бурового предприятия: “Когда мы начнем?” Тот дал прогноз с истинно российской точностью: “Возможно, где-то через полчаса”. И это - после получасового опоздания. Чтобы Вы представили ощущения Герда, я должен заметить, что, по моему опыту, в ГДР цементирование скважин начинали с той же точностью, как сеансы в кинотеатрах. У нас же еще понадобились два непредвиденных рейса на базу для замены ошибочно завезенных устройств. В общем, как сейчас полюбили говорить в России, “получилось, как всегда”. Цементирование начали в четвертом часу дня, но - что было, то было - выполнили прекрасно. Герд в итоге был доволен, радостно возбужден. “Знаешь, Юра, - сказал он, когда мы ехали с буровой, - я заметил, что у вас в России, в отличие от нашей ГДР, все очень большое: города огромные, расстояния огромные, даже полчаса у вас совсем не те, что у нас”.
Позже он опубликовал в ГДР интересную брошюру о нашем самарском эксперименте. Вопрос сроков работ в брошюре не освещался…

Конечно, командировки (или деловые путешествия, как их называют американцы), - дело серьезное. Вспоминаю, как жизненно важны были командировки сотрудников для нашего НИИ буровой техники. Институт работал в Москве для всей огромной страны и имел смысл только при своих бесчисленных деловых связях с буровыми предприятиями нефтяников, газовиков, геологов, с заводами, другими институтами…
Позволю себе чуть-чуть повториться. Более 15 лет “чистого” времени провел я в командировках по испытаниям и внедрению новой техники для нефтяников. Сделано немало серьезной работы, но в этом очерке я вспоминаю только о нескольких забавных эпизодах в командировочной жизни, помня, что каждая Ваша добрая улыбка, дорогой читатель, - для здоровья.

Моя командировочная карьера в Западной Сибири - главном нефтегазовом регионе России -началась в 1971 году с города (тогда еще поселка) Нижневартовска, строившегося на берегу широкой реки Обь для освоения легендарного, громадного нефтяного месторождения Самотлор.
Это случилось в Нижневартовске летом 1971 года. Мне было еще 34 года, но в нашей компании командированных из разных мест, обитавшей в одной из комнат маленькой гостиницы “Обь”, я был, помнится, старшим. Нас было пятеро, и среди нас жил один тихий, несколько застенчивый парень из Башкирии.
Однажды, в воскресенье, этот парень сообщил нам новость: он встретил молодую женщину, землячку, и она согласилась прийти к нему сегодня в 7 часов вечера. Затем он, чуть смущаясь, добавил, что не имеет необходимого опыта и побаивается свидания.
Несколько расслабленные воскресным бездельем, мы немедленно оживились и решили помочь ему. Направили его в баню, а сами пошли в магазин покупать “романтические еду и напитки”. Затем накрыли стол для приближающегося свидания. Романтическое освещение должна была обеспечить июльская белая ночь, которая на Средней Оби такая же чудная, как в Петербурге. Мы потребовали, чтобы он оделся как можно лучше, что было осуществлено, конечно, без особого успеха. Далее провели краткий инструктаж виновника суматохи. Ему было сообщено, что для начала он и его подруга должны выпить немного вина, съесть немного фруктов, душевно поговорить… Ну, а затем им следует делать все, что подскажут их сердца.
Мы дали ему четыре часа для этого свидания, еще не осознав, на какую муку себя обрекли. Ушли на берег Оби около 7 часов вечера, уселись на каких-то бетонных плитах и беседовали до 11 часов (лучших вариантов для нас тогда, думаю, не существовало). Все анекдоты были рассказаны, все интересные проблемы - обсуждены, все окрестности - оценены. Комаров, к счастью, почти не было - их пугал ветерок с Оби. По реке иногда проплывали какие-то суденышки в волшебных сумерках наступающей белой ночи, но мы, уже притихшие и весьма утомленные своим бесконечным сидением, стали ко всему равнодушны.
И все же мало-помалу четыре часа прошли. Осознав это, мы сразу оживились, поднялись с надоевших плит и бойко пошли к гостинице за волнующей всех информацией.
Дверь в наш номер не была заперта, белая ночь позволила нам сразу осмотреть комнату. Парень крепко спит на своей кровати. Бутылка вина опорожнена не более чем на треть, на столе - остатки двух съеденных яблок.
Мы подошли к его кровати, решительно разбудили его и потребовали: “Рассказывай!” Он сонно взглянул на нас, немного помолчал, затем произнес: “Не пришла”…

Про российские гостиницы можно вспоминать бесконечно. Вспоминаются, например, два забавных застольных эпизода в гостиницах, где я оказывался, по совпадению, в номерах на четырех человек (и это был далеко не худший вариант).
Как-то, приблизительно в 1970 году, я приехал в Саратов для испытаний специальной технологии цементирования скважин. Войдя в гостиничную комнату, где мне выделили кровать, я увидел застолье и, конечно, был немедленно и настойчиво приглашен.
Разговор ребят был нетипичный - о женах. Говорили сердечно, даже юмор не был востребован. Я быстро понял, что инициатором разговора стал парень лет 25-ти или немного старше, студент- заочник, приехавший в Саратов на очередные экзамены. Мы выпили за здоровье его жены, которой в этот день исполнилось 25, и он начал длинный, обстоятельный монолог.
Он старательно объяснял, что без поддержки жены, конечно, не смог бы работать и одновременно учиться в институте. Она и сама работает, и двое детей у них всегда ухожены, и ему находит время помочь со всякими контрольными работами и курсовыми проектами. А сейчас вот письмо от нее получил. Ободряет его, просит не беспокоиться о доме, сосредоточиться на экзаменах… Он читал фрагменты письма, а на глазах его появились слезы…
Вдруг парень схватился за голову и вскочил: “Мужики, извините, я бегу. Опаздываю. Меня тут одна студентка ждет… Познакомились вот… Бегу”.
Остальные, одолевая некоторое замешательство, переглянулись с улыбкой. “Ну, давай - последнюю, за твою удачу”, - крикнул ему кто-то. Но он уже нас не слушал…
А второй случай был в гостинице старого города Бугульмы, комендантом которого в годы гражданской войны в России поработал сам Ярослав Гашек. Город этот - в Татарии.
Автобус в аэропорт почему-то не пошел, и я пропустил самолет в Москву. В общем-то, рядовое дело. Побрел я в свою гостиницу коротать время до завтрашнего рейса, хотя все командировочные задачи уже решены. Мое место оказалось уже занято, и поселили меня в другую комнату, где, к моему неудовольствию, кипело застолье. Лечь в кровать мне, естественно, не позволили, и я подсел к столу. Застолье было, как застолье, ничего особенного. Но все же возник незабываемый для меня момент в связи с тем, что за столом находился душевный мужик - председатель совета ДОСААФ (помните это общество содействия обороне?) Татарской республики, а я ему почему-то - уже не вспомню - очень понравился.
“Юра, - говорил он мне неоднократно за этот вечер, - будешь в Казани, сразу - ко мне. Я тебе устрою прыжок с парашютом. Ты меня понял, Юра?” И глаза его загорались от радостного предвкушения этого важнейшего для меня события.
…Так и не прыгнул я с парашютом ни разу в жизни. Упустил и эту возможность. Много летал над Казанью, да все на рейсовых самолетах - до тюменских краев или обратно, в Москву…

Родина моя - Баку. После того, как родители увезли меня оттуда в Москву, шестилетнего, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по особому радовался дружеским отношениям с бакинцами.
Мне приятно закончить этот очерк бакинским эпизодом.
В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы “Геофизик” с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, уже накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что мы глубокие единомышленники в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый - все лечился тюменской минеральной водой.
Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
Шли годы повсеместной борьбы за Знак Качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак Качества - это благосостояние , а точнее, заметные дополнительные премии, работников и завода-изготовителя, и нашего института-разработчика. Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак Качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача - получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение - значит, будет Знак Качества.
С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно. После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
Главный инженер, сразу войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
“Вот, вот… - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией.
- Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы, а затем прими принципиальное - положительное - решение”.
Главный инженер вынужден был вежливо улыбнуться и молча вышел, пропуская меня вперед… Родной мой Баку! Могут ли еще где-то так красиво провозгласить благородную, высокую принципиальность?
Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху…

Незадолго до ухода на пенсию, в 1998 году, я признался своему родному институту в любви стихами. Были там и такие незамысловатые строки:
Живет институт наш - и нам хорошо…
Для поиска истин, свершений и боли
К нам в жизнь он надеждой когда-то вошел,
Лишь робкой надеждой - и стал нам судьбою!
Нас в сказки лесные Заволжья повел,
В метели Приобья, в тепло Украины…
Растили нелегкую славу его
Бессонницы наши и наши седины.
Институт выпестовал целую когорту асов командировочных дел. Эти люди научились совмещать в себе способности инженеров, ученых, организаторов, лекторов, надежных трудяг, смелых, а подчас просто отчаянных борцов за научно-технический прогресс.
Да, командировка, как правило, дело серьезное. Но путешествие есть путешествие, и редко бывает оно без романтики, приключений, курьезов…