Ватто - талант, жизнь, театр и одиночество

Культура

О нём, Антуане Ватто, его современники говорили, что он безмерно талантлив, а картины и рисунки его – само совершенство. Да и сейчас, по прошествии почти трёхсот лет со дня его смерти, Ватто называют одним из величайших французских художников.
Он родился 325 лет тому назад, не такая уж круглая дата, и не она явилась поводом того, что в Нью-Йорке, общепризнанной столице искусства нашей планеты, сразу в двух мирового значения музеях – Метрополитен и Коллекции Фрика – практически одновременно открылись дополняющие друг друга экспозиции творений Ватто. Нет. Потому в ведущих музеях мира одна за другой шествуют выставки неповторимых работ художника, что из поколения в поколение его живопись и графика были близки сердцу человеческому, воссоздавая тончайшие душевные переживания.
Но прежде чем мы с вами начнём захватывающее путешествие по выставочным залам обоих музеев, хочется отметить немаловажное обстоятельство, которое должно вас порадовать. Вы ведь не могли не заметить, что в последнее время кризис заставил большинство музеев отказаться от выставок экспонатов из разных стран из-за необходимости сокращать расходы и мобилизовать внутренние резервы, открыв собственные запасники. Но вот ещё один знак того, что ситуация становится лучше и кризис затормозил свой бег: в Метрополитен картины Ватто и его современников привезены не только из американских Кливлендского и Бостонского музеев и вашингтонской Национальной Галереи, но и из музеев Испании, Германии, Шотландии и Франции, для чего нужны были немалые деньги. Точно так же музей Фрика благодаря своим спонсорам нашёл средства, чтобы привезти из Парижа значительную часть знаменитой коллекции голландского искусствоведа и собирателя рисунков французских мастеров Фрица Лугта и познакомить нас с интереснейшей экспозицией графики «От Ватто до Дега». В сокровищнице Лугта шесть шедевров Ватто. Шесть! Из тех немногих рисунков великого художника, которые сохранились. Теперь они перед нами.
Метрополитеновская выставка акцентирует наше внимание на приверженности мастера к отображению современного ему театра. Но прежде, предварив знакомство с шедеврами Ватто, нас подвели к наброскам костюмов для балета, сделанных Жаном Доливаром в1681 году, потом к рисункам сангиной ещё одного театрального дизайнера Клода Жилло, а следом за ним к «Венецианке» Габриэля де Сен-Обена, который был не только живописцем, но и сценографом тоже. А дальше – «Танец Камарго» Николя Ланкре. Камарго, чьё имя одним из первых вошло в историю балета, танцует в туфельках на каблучках. Пуанты пришли в балет полутора веками позднее. И мы убеждаемся: Ватто свой театр одухотворил.
В зале, отданном Ватто, охватывает какое-то особое чувство – будто вошёл ты в иной мир, мир музыки и театра, в мир (заметьте, задолго-задолго до Станиславского) предложенных художником обстоятельств, им поставленных мизансцен, им срежиссированного драматургически выверенного действа, им смоделированных костюмов, им продуманных декораций, которые он заменяет пейзажным фоном, согласующимся по настроению и колористике с самим действием. Неведомая сила перенесла нас в первые ряды партера (кресел, как тогда говорили) в театре самого начала XVII века. Занавес поднят, а оркестр (честное слово, мы действительно слышим) доносит до нашего слуха негромкую музыку, далёкую и от бравурности, и от восточного или африканского влияния.
Как художник, который, не будь он гением живописи, стал бы столь же талантливым и изобретательным режиссёром, сценографом, костюмером, сумел подарить своему зрителю полное ощущение реальности присутствия в театре? А ещё один феномен – музыка! Музыка, написанная кистью!
Ватто отлично осознавал, что эффект будет именно таким, о чём свидетельствует картина-знамя, логотип театральной, длиной почти во всю недолгую его творческую жизнь, серии картин «Союз комедии и музыки» – две полуобнажённые, как гомеровские музыкантши, девушки со скрипкой и лютней и голова актёра, венчающая щит с символикой музыки. А ещё то, что делает его картины так же, как и его рисунки, отличными от других, – это обязательное следование внутренней художественной необходимости. И – любовь. Любовь не надуманная, не комедиантами обыгранная, любовь-страсть и идущие с нею рядом недоверие, страдание, ревность, смерть в итальянском театре, чуть более манерная, лишённая жестокой натуралистичности у французов – шумит, бурлит, стонет в каждой картине Ватто, разворачивающего перед зрителем сложную гамму чувств. Может они восполняли ту любовь, которая в жизнь Ватто так и не вошла?
Как он, сын и внук кровельщиков, родившийся и выросший в провинциальном Валансьене, не художниками своими, а кружевницами прославленном, вот так смог приблизиться к театру и внять тайному, из глубин особого этого искусства доносящемуся голосу, чего зачастую не могут достичь те, кто запах кулис обонял едва ли не с младенчества. Конечно, тут влияние и переданный опыт его парижских учителей Клода Жилло и Клода Одрана. Но прежде всего – очень рано, ещё в годы ученичества зародившийся интерес к театру, который он воспринимал, как волшебный, вдруг ему открывшийся мир, куда он благодаря своему таланту получил доступ и где стал своим. Но вот в чём феномен его театральной живописи: в ней нет реальных театральных сцен, вообще никакой конкретики. Он «сочиняет» свои ситуации, собственные многоплановые и разноуровневые мизансцены. И всегда на фоне взволнованного сада, или леса, или просто хмурого неба. Вот лица современники художника частенько узнавали, причём не всегда это были актёры, но и друзья Ватто или симпатичные ему парижане. Хорошо, что это зафиксировали в письмах и мемуарах те, кто видел картины в ту далёкую пору. Они оставили имена и даже характеристики этих людей, перечислили и самых талантливых артистов итальянской, например, труппы. Её очень динамичный групповой, можно сказать, портрет мы видели в Эрмитаже, а теперь, на нынешней нью-йоркской выставке, ещё и знаменитых «Итальянских комедиантов».
Галантные сцены Ватто практически трудно отделимы от сцен театральных, ибо порождены ими. Они окутаны дымкой поэтического вымысла, мечтой художника о прекрасном. В них нет ни сильных чувств, ни энергичных движений. Всё построено на недоговорённости, на полутонах, над всем царит любовь и лирическая грусть, часто переплетающиеся с горечью и иронией. Выполнено всегда мастерски, с проникновенной человечностью, как в загадочной «Авантюристке» или в «Чародее». И самая, наверно, драматичная фигура – комедиант, играющий на гитаре: раскрашенное лицо полно отчаяния и безнадёжности. А каков и буйный, и галантный одновременно театрализованный бал! Или остров Цитера, где, как гласит миф, поклонялись Афродите... Интересно, что Королевская академия присвоила Ватто специально для него созданное звание «художника галантных празднеств».
Дважды в сегодняшней экспозиции представляет нам Ватто своего трагического Жиля, своё, как полагают многие, эго. Как и в эрмитажном шедевре, в «Итальянских комедиантах» большая неуклюжая фигура наивного простодушного неудачника, одетого в смешной белый клоунский костюм, на первом плане. Напряжённо-неподвижная поза, безвольно опущенные руки, бледное лицо – он далёк от всех. На губах застыла еле заметная грустная, даже чуть насмешливая улыбка. Это подлинный портрет одиночества. Одиночества в толпе. Того самого, которое постоянно ощущал больной, измученный постоянным кашлем Ватто даже рядом с близкими друзьями. Один из них, торговец картинами и большой знаток искусства Жерсен, чью лавку и толпящихся там покупателей увековечил Ватто, так характеризовал художника: «Робкий, нетерпеливый, холодный и застенчивый...»
Может, поэтому не было рядом с ним любящей женщины, а его «жизнь терзаема сомнениями и отвращением», как писал ещё один друг граф Кейлюс.
Человека, в душе которого живут одиночество, неудовлетворённость, печаль, встречаем мы и в графике Ватто. Уже в копии с рисунка Тициана, выполненной Ватто не углем, а сангиной, на первом плане появляется словно отделённая от всего и от всех нагая фигура – это уже из арсенала самого Ватто.
Шквал эмоций вызывает трагический Сатир – быстрый, насмешливый, не наслаждающийся, а мучимый сладострастием, так и не удостоенный имени бога, который, как сказал Овидий, «спрятан в его образе», но бесконечно одинокий. Рисовальщик Ватто непревзойдённый.
Вот три солдата - набросок к одной из военных картин (был Ватто и замечательным баталистом). Опять излюбленная его сангина. Масса деталей, типажи, три разных характера, поведенческие особенности. Всё это в сделанной наспех зарисовке. Фигуры и в графике, и в живописи образуют как бы единый поток, подчинённый определённому ритму. Каждая поза, каждый поворот, жест выдают острую наблюдательность художника. Как в наброске семи женских головок, как в дивном поэтичном шедевре, где нарисовал мастер женщину, привольно раскинувшуюся в кресле, как во властном, суровом, непреклонном «Персе». Даже рядом с представленными у Фрика рисунками таких выдающихся художников, как Энгр, Коро, Давид, Буше, Милле, Дега, графические этюды Ватто выступают как творения мастера одарённейшего, по праву названного великим.
Добраться до обоих музеев можно поездом метро 6 и выйти к музею Метрополитен (угол 5-й авеню и 82-й улицы) на остановке «86 Street», а к Frick Collection (угол той же 5-й авеню и 70-й улицы) – на 68 Street.