Брайтон-Бич Опера - 10

Врата рая

Тот вечер у Максима вылился-таки в страшный скандал.
Когда Игорь заканчивает излагать свою теорию инфернального поля, на какое-то время в комнате воцаряется полная тишина. Никто из нас не знает, что сказать и как вообще реагировать на услышанное. Вдруг с первого этажа доносятся грохот бьющегося стекла и громкие крики. Мы, естественно, все бежим туда и застаем там следующую картину:[!]
Максим и Илья стоят посреди комнаты. Судя по их лицам, они готовы вот-вот вцепиться друг в друга. Одна из двух хрустальных ваз, украшавших некогда стол, валяется на полу в виде множества осколков. Там же лежат и стоявшие в ней цветы.
- Пошел бы ты, знаешь куда, - говорит Илья, обращаясь к Максиму, который нависает над ним всей громадой своего огромного корпуса. - Пошел бы добровольно. А то ведь я и помочь могу.
- Илюш, ты что? - говорит Максим. - Ты в своем уме? Я же от всего сердца, от всей души. Ты чего?
- Не надо, - говорит Илья. - Не надо ля-ля этого твоего вечного. Ты что, думаешь, я не понимаю? Не вижу ничего? Ты же тут все специально обставил вещами, которые отец из нашего дома забрал, когда к твоей матери уходил. Так что не надо мне ничего от тебя. Тут и так все мое. Вот это хоть.
С этими словами Илья берет со стола вторую вазу и поднимает ее высоко вверх.
- Я ее прекрасно помню, - говорит он. - Это отец маме на юбилей их свадьбы подарил. Мне пять лет тогда было. А потом забрал.
- Ты с ума сошел, - говорит Максим.
- Если ты свою вину передо мной загладить хочешь, - говорит Илья, - так попроси прощения по-человечески, а не устраивай мне тут балаган этот с цыганщиной по-американски.
- Да забирай ты эту вазу на здоровье. Мне не жалко, - говорит Максим. Получается у него, правда, как-то не очень убедительно.
- А мне и не нужно ничего, - говорит Илья и, широко размахнувшись, швыряет вазу в стоящую у стены стеклянную «горку». Осколки летят во все стороны, окончательно разбивая мои надежды на то, что все заботы по устройству жизни Ильи и его семейства в Америке возьмет на себя его богатый сводный брат.

* * *

Больше всего я люблю ходить по Нью-Йорку с людьми, которые приехали сюда в первый раз. Сам я без ума от нашего города, считаю его самым красивым в мире, и поэтому мне так нравится смотреть, какое впечатление он производит на «новеньких».
На следующий же день, после того как Илья с семейством и прибившийся к ним Игорь чуть-чуть отоспались, я везу их в Манхэттен - показывать мои любимые места. В Нью-Йорке столько достопримечательностей, ничуть не меньше, чем в каком-нибудь Риме или Париже, - надо только знать, где их искать.
Первым делом мы, естественно, отправляемся смотреть на статую Свободы и Бруклинский мост, оттуда - к руинам Всемирного торгового центра, где постоянно толпятся туристы и просто любопытствующие. Потом - через Уолл-стрит и знаменитую биржу - я веду всех в Чайнатаун, то есть в Китайский квартал, раскаленные от июльского солнца мостовые которого уставлены всевозможными лотками и торговыми палатками. Здесь можно купить все, что угодно, и очень даже недорого. Мы перекусываем в уютной забегаловке, где нам дают по полной плошке риса с овощами и зеленый чай, и идем выше - в Гринвич-Виллидж. Здесь, как всегда, жизнь бурлит и клокочет, заражая энергией населяющих этот район студентов и артистической богемы. Погуляв по «Деревне», как мы ее любовно называем в нашей компании, побродив по ее таким похожим на европейские улочкам, мы на метро едем на 34-ю стрит - любоваться «Мэйсисом» и небоскребом Эмпайр-Стейт. Забравшись на его смотровую площадку, мы останавливаемся в восхищении - от открывающегося оттуда вида перехватывает дух. Внизу лежит гигантский город, чуть подернутый маревом горячего, обжигающего кожу воздуха, а здесь дует приятный ветерок и почти что прохладно.
- Добро пожаловать в столицу мира, - говорю я, обводя рукой расстилающееся под нами чудо света. Мои спутники так потрясены увиденным, что от восхищения просто не находят слов. Мы фотографируемся на фоне манхэттенского вида. Я делаю пару снимков всего Илюшиного семейства, а потом еще несколько портретов каждого из них по отдельности. Ну и Игоря, конечно, тоже. Получается очень впечатляюще: их профили крупно на переднем плане, а фоном - украшенный небоскребами горизонт. Портрет Илюшиной жены Нины выходит особенно контрастным - из-за ее льняных волос и такой светлой, что она кажется почти прозрачной, кожи. Илья с его крупным, высоким лбом и по-ветхозаветному резкими чертами лица вписывается в пейзаж гораздо гармоничнее. Его сыновья, когда я заставляю их позировать, оба начинают корчить смешные рожи, что при такой композиции фотографий дает дополнительный комический эффект. А Игорь, наоборот, совершенно серьезен. Даже как-то слишком для его возраста. Его длинные темные кудри развеваются на ветру и заслоняют добрую половину Манхэттена.
От Эмпайр-Стейт мы доходим пешком до главного здания Публичной библиотеки, а оттуда на метро отправляемся в район, известный всем еще по фильму «Вестсайдская история». Там находится театрально-концертный комплекс «Линкольн-центр», в который входит и «Метрополитен-опера» с ее знаменитыми шагаловскими витражами. Илья всегда был большим меломаном, а к опере относится с каким-то чуть ли не священным трепетом, так что эта часть нашей экскурсии представляет для него особый интерес.
Впрочем, больше всего меня радует реакция на все его старшего сына - Димки. Одно удовольствие с ним по городу ходить - все ему нравится, все вызывает полный восторг. И музыканты негритянские на улицах, и панки с их фантастическими прическами и татуировками, и подтянутая, целеустремленная толпа в деловых районах. Димка, кажется, готов был бы около каждой витрины останавливаться, каждый дом по часу разглядывать, в каждый магазин заходить. Все ведь впервые, все в новинку, все интересно. И я прекрасно понимаю его, потому что и сам испытывал такие же чувства, когда только приехал. Да и сейчас еще, несмотря на то, что восприятие с возрастом притупилось, многое в нашем городе вызывает у меня и восхищение, и изумление одновременно, и Димка, при всем своем юном двадцатилетнем возрасте, формулирует это совершенно точно.
- Самое потрясающее здесь - это ритм, - говорит он. - Я ведь и по Европе поездить успел, но там все же сонное царство какое-то. А здесь энергия бешеная, такой напор отовсюду, что невольно убыстряется не только шаг, но и дыхание. Потрясающее чувство. Ни с чем не сравнимое. Поднимает, как наркота, только без всякого риска для жизни и здоровья.
Последнюю фразу он произносит шепотом, оглядываясь на родителей - не слышат ли они его. Но мы с ним чуть оторвались от остальных, да и они сами слишком заняты разглядыванием достопримечательностей, чтобы прислушиваться к нашему разговору.
От «Линкольн-центра» мы берем резко на восток и, посмотрев на «Дакоту» - дом, в котором жил и возле которого был убит Джон Леннон, - пересекаем Центральный парк и выходим к музею «Метрополитен». От него рукой подать и до «Гуггенхайма», и до особнячка с потрясающей художественной коллекцией Фрика. Впрочем, на осмотр картин у нас сил уже нет - и без того достаточно находились за день.
- Сюда вы и без меня как-нибудь придете, - говорю я. - А еще лучше - с Татьяной. Она может совершенно профессиональную экскурсию для вас провести.
Все соглашаются, а Илья говорит:
- Завтра куда еще пойдем, Лёш?
Я несколько теряюсь, но стараюсь не показать вида и говорю:
- Ну, можно в Рокфеллер-центр сходить. Но там на Рождество интересно, когда елку устанавливают. А сейчас - не знаю. «Музей современного искусства» в Квинс перенесли... Да, еще Финансовый центр есть. Я сам, правда, не был, но говорят, там зимний сад потрясающий. Можно еще в зоопарк съездить, но это в Бронксе. Страшновато немного.
- И все? - говорит Илья.
Мы стоим возле музея «Метрополитен», и я упорно думаю, что еще можно предложить моим подопечным в качестве развлечения. Ничего толкового в голову не приходит, и это постепенно начинает меня раздражать и даже злить.
Вдруг я замечаю спускающуюся по ступеням Дашу Зарецкую и вспоминаю, что у нее здесь практика. Как будущий искусствовед она в летние месяцы в «Метрополитене» добровольцем работает. Меня Даша, кажется, не видит, хотя идет прямо на нас. Вид у нее, как всегда, несколько отсутствующий или, может быть, просто погруженный то ли в себя, то ли в ту музыку, которая играет в ее плеере. Интересно, что такая красивая девушка все время слушает?
- Еще есть замок средневековый. Клойстерс называется, - говорю я Диме. - Его из Франции по камешку привезли и здесь восстановили. Можем туда сходить. В нем и музей тоже есть. С гобеленами французскими. Это далековато, правда, - в Вашингтон-Хайтс, но все равно можно съездить. А вечером пойдем смотреть, как Таймс-сквер и Бродвей рекламой освещены. Вы такого никогда в жизни не видели. Очень красиво.
Даша буквально натыкается на нашу группу.
- Ой, дядя Лёша, - говорит она, снимая наушники. - Вы откуда здесь? Вы же по музеям не ходите.
- Вот родственникам Нью-Йорк показываю, - говорю я и начинаю всех их между собой знакомить.
- Если в Нью-Йорке есть такие красивые девушки, то мне он еще больше нравится, - говорит Дима, и тут я замечаю, что Игоря рядом с нами больше нет, хотя в какой момент он успел исчезнуть, я не понимаю.

* * *

«Показалось, - шепчет про себя Даша, стоя на самом краю платформы метро. - Показалось. Конечно, показалось. Не может его здесь быть. Ни при каких условиях не может. Показалось».
В тоннеле уже начинает греметь приближающийся поезд. Вскоре на рельсах показывается отблеск его фар. Шум нарастает. Свет становится все ярче. Рельсы манят, как магнит. Один шаг. Всего один только шаг, и все проблемы решены. Раз и навсегда. Больше ничего этого не будет. Ни тоски этой непонятно отчего, ни холода в сердце, ни фантазий дурацких, ни мыслей, скачущих в бесконечной чехарде неизвестно зачем и куда.
Всего один только шаг вперед, и все будет ясно, просто и понятно. Раз и навсегда.

* * *

- Прочитал я, Лёш, рецензию твою в «Кинозале», - говорит Алик. - На «Копейку» Сорокинскую. Хорошая рецензия. Мне понравилась. Вот только зачем ты Россию Россиянией там назвал? Некрасиво как-то получается.
- Почему некрасиво? - говорю я. - Если люди выбрали себе такого президента, который обращается к ним «Дорогие россияне», значит и страна их должна называться Россиянией. Что тут некрасивого?
- А как же ему еще обращаться к электорату? - говорит Алик. - Это же многонациональное государство. Там ведь не только русские живут. Нельзя же других обижать.
- Нельзя, конечно, - говорю я. - Но тогда и Россия тут ни при чем. Россия - это страна русских. А у россиян своя страна - Россияния.
- И все же, как ты предлагаешь обращаться к народу? - говорит Алик.
- Да я никак не предлагаю, - говорю я. - Раньше вот такие обращения словами «Братья и сестры» начинали. Ничего, нормально было.
- Так тогда война была, - говорит Алик.
- А сейчас мир? - говорю я.
Алик молчит, и я меняю тему:
- Как вы там с Милой-то? Разобрались?
- Не знаю, - говорит Алик. - Трудно сказать. Она, по-моему, и сама не знает, чего она хочет.
- Это она тебе так сказала? - говорю я.
- Нет, - говорит он. - Это я сам так думаю.
Мы идем по Кони-Айленд авеню по направлению к Кингс-хайвэю. Игорь тут об одном одолжении нас попросил. У Ильи в Нью-Йорке старый друг обнаружился - Давид Рипштейн, вместе с которым они когда-то «Эхо столицы» создавали. Он приехал сюда лет пять тому назад и во всех русских кар-сервисах переработал, пока не устроился на гораздо более спокойное место - хасидов на работу в Манхэттен возить. Так вот этот Давид порекомендовал Игорю одно, по его словам, наименее отвратительное место, где, как он выразился, «обманывают, конечно, но в разумных пределах». В чем там обман состоит, я, правда, так и не понял. На мой взгляд, все честно поставлено. Диспетчер говорит, куда ехать. Приезжаешь, забираешь пассажиров, отвозишь их куда им там надо. Выручку делишь с базой: 60 процентов им, 40 - тебе, плюс чаевые. Где тут обман, не знаю. И взяли они Игоря сразу. Попросили только, чтобы кто-нибудь поручился за него. Вот мы с Аликом и топаем теперь по жаре стоградусной. Машину-то свою он, наверное, Миле оставил. Как, впрочем, и все остальное. А сам неподалеку от меня теперь живет. Комнату снимает в общежитии одном для неприкаянных мужиков. Его у нас на Брайтоне «Домом, где разбивается маца» называют. Это потому что мужики там все одинокие, а подруги их в основном на фабриках по изготовлению мацы работают. Ну, и таскают ее оттуда - своих возлюбленных подкормить немного. Алик там, по-моему, здорово в коллектив вписался, хотя и не признается в этом ни за что в жизни.
- А вообще, ты знаешь, - говорит он. - Я за Сашку беспокоюсь.
- В смысле? - говорю я.
- Ну, вдруг этот Кен извращенец какой-нибудь. Тут ведь это повально.
- Прямо-таки повально, - говорю я.
- Ты что, газет не читаешь? - говорит Алик. - Не знаешь, что в стране делается? Только на этой неделе целую сеть таких педофилов накрыли. Причем самое интересное, что они собственных детей в непотребных позах фотографировали и по Интернету рассылали. А некоторые еще и обменивались детьми своими друг с другом.
- Как моя бабушка любила повторять: «От детей должен быть нахес, а вместо этого от них - один цуррес», - говорю я. - А нахес ведь каждый по-своему понимает. Но Кен-то тут при чем?
- Ну, кто его знает? - говорит Алик. - По-моему, англосаксы сплошняком такие. От этого у них и проблемы все. Сам посмотри: с кем ни поговоришь - обязательно прямо с самого раннего детства растленный. А потом все удивляются, что они варвары, бомбят всех подряд, бабы у них все феминистки. А какими им еще с такими мужиками быть? Вот если бы тебя твой родной дедушка в коляске прямо изнасиловал, еще неизвестно, что бы из тебя получилось.
- А так что из меня получилось? - говорю я и вижу, что мы уже подходим к кар-сервису «Boris Cars», который и является целью нашего изнурительного путешествия.
- Ладно, говорю я, - давай сейчас приличными людьми прикинемся. А то Игоря на работу не возьмут, и он так и останется с Ильей жить. А этого, по-моему, никому не надо. Ни ему, ни им. Не для этого они сюда приехали, понимаешь?

* * *

Из кар-сервиса мы выходим уже вместе с Игорем и Димкой, которые, как оказалось, ждали нас там вместе. Прошло все хорошо. Мы с Аликом произвели на хозяина, по имени которого и названа эта контора, вполне пристойное впечатление. Он, естественно, сразу же понял, что имеет дело не с проходимцами какими-то, а с интеллигентными людьми. Ну, и залог мы, разумеется, внесли - в размере пятисот долларов. Плюс он копии с наших водительских прав снял. На тот случай, если Игорь, несмотря на все наши самые положительные рекомендации, все-таки смоется с выручкой или вообще машину угонит.
- Как ты тут работать-то собираешься? - спрашивает у Игоря Алик. - Ты же третий день в Нью-Йорке. Ни города не знаешь, ни языка толком.
- А карта на что? - спокойно пожимая плечами, говорит Игорь. - Да и потом тут и так понятно все. Сплошные параллели-перпендикуляры. Заблудиться при всем желании невозможно. Поезжу немного, и через неделю все совсем ясно станет.
- Да, действительно, - говорю я. - Удобно все-таки тут все спланировано. В Манхэттене особенно.
- В зоопарке, где все на клетки разбито, тоже удобно спланировано, - говорит Алик. - А еще удобнее на шахматной доске жить и передвигаться только по прямым линиям. Шаг в сторону - расстрел.
- А я тоже сегодня на работу устраиваться ходил, - говорит Димка. - Не знаю еще, правда, возьмут ли. Магазин один прикольный. Компакт-дисками и видео торгуют. Ребята там такие молодые работают. Да и музыку с кино я очень люблю.
- Ну, вот и славно, - говорю я. - Пока человек здесь трудиться не начал, он Америки и не нюхал еще. Постоянное место жительства с первой работы начинается. До этого вы еще в гостях. А вот как на работу выйдете - считайте, все, уже приехали.

* * *

«Показалось, - шепчет Даша, укрываясь с головой цветным пледом, который они с родителями купили в прошлом году, когда ездили на экскурсию в индейскую резервацию. - Показалось. Его ни за что не впустили бы сюда. Он одинокий, молодой, да еще с таким прошлым. Таких в американском посольстве сразу же заворачивают. Боятся, что они останутся здесь. А кому они тут нужны? Там, в посольстве, опытные люди сидят, они каждый фокус по тысяче раз уже видели. Их не проведешь просто так. Не обманешь.»
Несмотря на то, что солнце уже давно зашло, жара на улице не просто не спадает, но и, как кажется, с наступлением ночи только усиливается. Может быть, это потому, что раскаленные каменные здания начинают отдавать накопленное за день тепло и нагревают воздух еще больше. Жарко ужасно. Настолько, что даже уютно жужжащий кондиционер не спасает. Очень жарко. И все равно под пледом лучше, чем без него. Надежнее. Спокойнее. Под пледом не страшно. Вернее, не так страшно.
«Что значат эти слова? - думает Даша. - Если он говорит «Я тебя люблю», что это значит? Не вообще, а для него. Именно для него. Что он хочет этим сказать? Глупо звучит, но по-другому не получается. Игорь тоже говорил, что любит, но в этом был какой-то другой смысл. Не такой, как у Грега. И я ему говорила: «Я тебя люблю», а что это значило? Разве я знала? «Я» - понятно. «Тебя» - тоже. А «люблю» - что это такое? Я собаку нашу Леди любила, но она умерла, когда я в пятом классе училась. Родители меня любят. И бабушка. Добра мне хотят. Чтобы у меня жизнь нормальная была. Как у всех. А я? Я кого люблю? Да и они, может, просто так говорят. Потому что так положено. Или надеются, что, когда состарятся, я о них заботиться буду. Нельзя, наверное, про них так думать. Они хорошие все. Но на работу эту я все равно пойду. Грег считает, что мне не надо работать, что он достаточно получает. И бабушка говорит, что деньги нам не нужны. А я все равно пойду. Назло им всем.»
Даша протягивает руку к лежащему рядом с кроватью плееру, надевает наушники, нажимает кнопку «Play». Билли Холлидэй что-нибудь знала о любви? Понимала, о чем она поет? Или опять - просто слова? Красивые, конечно, но без всякого смысла и содержания? Все кого-то любят, и я должна. А что это значит? Что я хочу всю жизнь с ним прожить, детей ему родить, дом купить совместными усилиями, в пенсионный фонд регулярные отчисления делать. Или что, я умереть за него готова? А он за меня? Вот тогда это настоящая любовь. И если кто-то из нас ее предал, то достоин смерти. А что значит - предал? И почему смерти обязательно? Когда Игорь так говорил, он не мог ведь буквально это понимать. Он же не сумасшедший все-таки. Что бы там мама с бабушкой ни говорили, он же не сумасшедший.
Даша опять натягивает плед и сворачивается под ним калачиком. «Показалось, - уговаривает она себя. - Показалось. Надо заснуть. Надо постараться заснуть. Побыстрее заснуть бы. Показалось. Конечно, показалось.»