Брайтон-бич опера

Апчхи, - говорит Алик. - Апчхи, апчхи, апчхи.
Это его реакция на мое сообщение о том, что в связи с воцарившейся безработицей я решил вернуться к моей основной специальности и устроиться в школу учителем. Собственно говоря, специальность эту я выбрал когда-то в молодости по чистому недоразумению, так как детей не выношу и боюсь с детства, да и диплома об окончании МГПИ имени Ленина я тоже, признаться, не получил, поскольку выгнали меня оттуда за безобразное поведение и тотальную неуспеваемость по всем дисциплинам - особенно тем, которые так или иначе были связаны с педагогикой. Каплей, переполнившей терпение деканата, была моя практика в пионерском лагере, где я сразу же после завтрака запирался в своей комнате и делал вид, что умер, - сначала до обеда, а потом и до ужина. С порученным мне отрядом я договорился следующим образом: они не выходят за территорию лагеря и регулярно являются на все линейки, а я за это позволяю им целыми днями предаваться любимому занятию - копошиться в огромной луже, которая находилась у нас прямо за столовой. Подходить к этому главному лагерному аттракциону дирекция категорически запрещала, и поэтому мое разрешение имело особую ценность. Правда, один раз, когда меня вконец уже замучила совесть, я решил вывести детей на природу. Закончилось это плачевно. Стоило нам углубиться в лес, как весь мой отряд, состоявший из мальчиков и девочек лет 12-13, моментально разбежался. Мне удалось поймать только барабанщика, которого я ремнем привязал к какому-то дереву на поляне и заставил изо всех сил колотить палочками на манер виденного мною в раннем детстве зайца из Уголка Дурова. Мои попытки собрать остальных успехом не увенчались. Пойманных я отводил к барабанщику, но, как только я уходил на поиски оставшихся, найденные ранее тут же снова бросались врассыпную. Так бы и поели нас всех волки, если бы дети сами не вернулись на звук барабана ближе к вечеру. Проголодались, наверное. Больше я таких попыток не предпринимал, и весь мой педагогический опыт этим казусом так и ограничился. Впрочем, все это совершенно отдельная история, и Алику я ее рассказывать не собираюсь.
- Должен же я в конце концов сделать что-нибудь общественно полезное, - говорю я. - Посеять, как говорится, что-нибудь если и не вечное, то хотя бы разумное и доброе.
- Разумное особенно хорошо у тебя должно получиться, - говорит Татьяна.
- Должен, - пропускает ее реплику мимо ушей Алик. - Но ты не представляешь себе, что такое сегодняшняя американская школа. Если ты думаешь, что она хотя бы отдаленно напоминает те учебные заведения, в которых некогда учились мы, тебя ждет большой сюрприз.
- В каком смысле? - говорю я.
- Сам увидишь, - говорит Алик. - Я тебе только один пример приведу. Когда мы только приехали, нашему малому семь лет было. Ну, ты сам знаешь, он мальчик замкнутый, необщительный, и мы очень беспокоились, как эта эмиграция на нем скажется. Поэтому постарались его в хорошую школу устроить - большая такая на Шипсхед-бэй, знаешь?
- Знаю, - говорю я.
- Так вот, он в первый день пришел оттуда и спрашивает у Милки: «Мама, а что такое ступид?» Представляешь?
- Представляю, - говорю я.
- Мы его забрали оттуда, естественно, но и потом все равно проблемы были, - говорит Алик. - В какой-то момент директриса тамошняя вызвала меня и говорит: «А Вы не думаете, что Вашему мальчику надо бы побольше смотреть телевизор?» Представляешь? Я просто рассвирепел и отвечаю: «А Вы не думаете, что это другим мальчикам надо бы смотреть телевизор поменьше?» Так что ситуация в здешних школах особая. Пограничная, как сказал бы Сартр. И все равно я не совсем понимаю, как тебя туда взяли. Вернее, совсем не понимаю.
- Повезло, - говорю я. - С учителями совсем худо в городе. Не хватает их катастрофически. Вот и берут всех со степенью бакалавра. А мои три курса МГПИ как раз на бакалавра тянут. Правда, заставили пообещать, что я в самое ближайшее время на магистра сдам. Но кто решает, какое время ближайшее, - непонятно.
- И что ты этим несчастным детям преподавать будешь? - говорит Алик.
- Очень интересный предмет, - говорю я. - «Russian Studies» называется. «Русские штудии» по-нашему. Район-то у нас сам знаешь какой. Вот и решили они русскоязычной общине наконец потрафить. А там по курсу все: и язык, и литература, и история.
- То есть как раз все те науки, в которых ты являешься особенно крупным специалистом, - говорит Татьяна.
- Ну да, - говорю я. - Но самое потрясающее - это то, что Катька в моем классе будет, и Илюша своего младшего, Сашку, туда же определил.
- Какая Катька? - говорит Алик. - Малининская что ли?
- Конечно, - говорю я. - Какая же еще?
- Большое дерзновение имеешь, - говорит Татьяна.
- Я знаю, - говорю я. - Я и сам тут недавно подумал, что уже сороковник разменял, а жить толком не научился. Страшно, конечно, но что же делать - теперь других пойду учить. Зарплата там нормальная, все страховки, два месяца отпуска летом.
- Ну-ну, - говорит Алик. - До лета этого еще ведь и дожить надо.
- Доживем, - говорю я. - Обязательно доживем. Как-нибудь...
* * *
Вечером мы с Татьяной идем к Илье, куда должны придти и Малинины. Их дочка Катя любезно согласилась рассказать мне и Илюшиному Сашке про свою школу, чтобы мы оба могли хоть как-то подготовиться к тому, что нас ждет. Вадим, правда, с ними не пришел - он, как всегда, в «Эдеме», а Надя даже обрадовалась вроде, когда мы позвонили. Скучновато ей, наверное. Да и вообще, она сказала, что очень довольна моим назначением в Катину школу - так ей спокойней будет, и я ее понимаю, потому что всем нам прекрасно известно, что с дочкой ей нелегко.
В детстве Катя была хорошей, домашней девочкой, а после переезда в Нью-Йорк резко изменилась. Скорее всего это стресс эмиграции совпал с переходным возрастом и разгулявшимися гормонами. Сначала она сильно поправилась, потом начала худеть. Перепробовала все диеты на свете и периодически становилась то похожей на узницу концлагеря, то, наоборот, на идеал Кустодиева или Ренуара. В конце концов ей все это надоело, и к пятнадцати годам она сдалась. Татьяна говорит, что в России у Кати не было бы таких проблем, потому что там полнота не считается большим недостатком, но в Америке все не так. Здесь каноны красоты гораздо более строгие и унифицированные, они с самого раннего детства формируются телевизором и журналами, и несоответствие им чревато самыми неприятными последствиями. Особенно для подростков.
В последнее время Надя часто жалуется, что с Катей, которой сегодня уже семнадцать, стало совсем тяжело: она толстеет, здоровенное кольцо в бровь вдела, настроение у нее меняется каждые полчаса, причем нельзя сказать, чтобы в лучшую сторону. Нас она, правда, встречает спокойно и даже дружелюбно. На столе уже лежит груда фотографий, на которых Катя запечатлена со своими одноклассниками. Она приготовила их, чтобы таким образом заочно познакомить меня и Сашку со всеми. Судя по тому, что несколько фотографий уже отложено в сторону, самое начало мы пропустили, но совсем немного.
- Это Мэттью, - говорит Катя, показывая Сашке очередной снимок, на котором изображен молодой человек примерно ее возраста с длинными светлыми волосами. - Он в прошлом году ездил по школьному обмену в Россию. Целый семестр там провел. В деревенской школе какой-то учился. Потрясенный обратно приехал. Говорит, таких дружелюбных и довольных всем на свете детей никогда в жизни не видел. Малышня там целыми днями бегала за ним и кричала «Хай!» А больше всего его потрясло то, что на уроках дисциплина железная, и говорит в основном учитель, а все остальные молчат, пока их не спросят. И еще он говорит, что теперь ни за что воевать с русскими не пойдет.
- А что он сказал, где учиться легче? - говорит Саша.
- Здесь, конечно, - говорит Катя. - Это и я тебе могу сказать. На дом задают много, но все ерунду такую.
- Что вы последнее по литературе проходили? - говорю я.
- «Гекльберри Финна», - говорит Катя.
- В одиннадцатом классе? - удивляется Татьяна.
- Да, - говорит вместо Кати Надя. - Причем в адаптированном варианте. А что задавали в связи с этим - Кать, расскажи.
- Ну, картинку нарисовать какую-нибудь, - говорит Катя. - Проиллюстрировать какую-нибудь сцену.
- Кошмар, - говорит Татьяна. - Ужас.
- Почему кошмар? - говорю я. - Книжка-то хорошая. Про дружбу между представителями разных рас, а это очень актуально сегодня...
- Вот поэтому-то все и пытаются детей по каким-нибудь кружкам пристроить, - резко перебивает меня Надя, бросив в мою сторону быстрый и какой-то непонятный взгляд. - Музыка, рисование, шахматы. Репетиторов нанимают по всем предметам. Все что угодно, лишь бы не ограничиваться школой. Иначе ведь вырастет ребенок дегенератом.
- Не выдумывай, - говорю я. - Все вон школы заканчивают, в институты нормальные поступают, работают потом. Никаких катастроф я не наблюдаю.
- Наблюдательный ты наш, - ласково говорит Татьяна.
- Я иногда начинаю думать, что они специально это делают, - говорит Надя.
- Что именно? - говорю я.
- Дегенератов выращивают, - говорит Надя. - Это же пародия на образование какая-то. Гуманитарные предметы - это полный караул. Да и все остальное - тоже. Физика, химия, биология, география, астрономия - все, что мы изучали годами, у них объединено в один предмет под названием «Science». По одному году на каждую из этих наук - и вперед. Ну как можно всю физику за один год изучить? А то, что это специально делается, я уверена. Дети из богатых семей в общественные школы все равно не ходят, а простому народу знания, считается, не нужны. Необразованными дураками управлять-то поди легче будет.
- Не знаю, не знаю, - говорю я. - Во всех предвыборных кампаниях столько внимания системе образования уделяется.
- Ну ты сам подумай, - говорит Надя. - Самая богатая страна на свете, которая главную мировую валюту сама печатает, и не может такую простую проблему решить?
- А как ее решить-то? - говорю я.
- Да очень просто, - говорит Надя. - Платить учителям надо такую зарплату, чтобы работать в школы шли не неудачники всякие, которые ни на что другое все равно не способны, а толковые, талантливые люди. На войну вон сотни миллиардов гробят, а учителю платят тридцать тысяч в год. Половину от того, что начинающий программист получает.
- Да, платят маловато, - говорю я. - Но сегодня, когда все программисты без работы сидят, и это неплохо.
- Дети, не ссорьтесь, - говорит Татьяна и, обернувшись к Кате, показывает на следующую фотографию, на которой изображена очень симпатичная и как-то слишком уж даже аккуратно для современной молодежи одетая девушка: - А это кто?
- Дженнифер Конноли, - говорит Катя, которая сама носит исключительно мешковатые штаны и столь же бесформенные футболки. - Королева класса. «Queen Bee» по-английски называется. Терпеть ее не могу.
- Красивая, - говорит Саша.
- Не раскатывай губы, - говорит Катя. - Она с русскими не общается. Тем более с новоприбывшими. Тебя даже близко не подпустит.
- А это кто? - Татьяна берет со стола фотографию двух стоящих в обнимку девушек.
- Это моя лучшая подруга Ким и ее герлфренд Лайза, - говорит Катя.
- В каком смысле герлфренд? - говорю я.
- В том самом, Лёш, в том самом, - отвечает за дочку Надя.
- Ну и что в этом особенного? - говорит Катя. - Тебе Ким и раньше не нравилась, даже когда она еще «стрэйт» была. Ты всегда говорила, что она плохо на меня влияет.
- Ладно, это неважно, - говорю я. - Давай лучше про других расскажи.
- Так трудно рассказывать, - говорит Катя, - потому что вы не понимаете системы. Вcя школа, начиная с Junior High School подразделяется на клики.
- Какие еще клики? - говорит Саша.
- «Clique» по-английски - это группа, компания, - говорю я как бывший теперь уже переводчик. - Раньше придворные клики были, а теперь просто компании.
- Ну да, - говорит Катя. - И компании эти практически между собой не пересекаются. А чаще всего даже враждуют. До драк доходит.
- Неужели и между девочками тоже? - говорит Татьяна.
- Да, - говорит Катя. - Сильно избить могут, если не так на кого посмотришь.
- Так какие же компании у вас? - говорю я.
- Во-первых, «preps», - говорит Катя. - Все, кто вертится вокруг Дженнифер.
- Пчеломатки этой? - уточняю я.
- Ну да, - говорит Катя. - У них богатые родители. Они носят дорогую одежду, ездят на новых машинах, хорошо учатся, занимаются спортом. Все девчонки там - чирлидеры. Все ребята - в футбол или в баскетбол играют. Учителя их обожают. Вечно толкают их во всякие комитеты.
- Комсомола что ли? - говорит Татьяна.
- Называется по-другому, а суть та же самая, - опять отвечает за дочку Надя. - Школьные общественные организации.
- Все «препсы» - придурки полные, - говорит Катя, - но в классе немало таких, которые умирают от зависти и больше всего на свете хотят походить на них.
- Почему? - говорю я.
- Потому что это считается престижным, - с уже откровенно скучающим видом объясняет Катя. - Есть такие девочки, которые ночами не спят, только думают, как бы им получить приглашение на вечеринку к Дженнифер или ее бойфренду.
- Да, у нас в школе тоже нечто подобное было, - говорю я. - Но на них ведь свет клином не сошелся.
- Нет, конечно, - говорит Катя. - Есть еще кульная толпа.
- Какая-какая? - говорит Татьяна.
- Это от слова «cool», наверное, да? - говорю я, и Катя кивает головой.
- Мои друзья, «peeps», - говорит Катя. - Единственные нормальные люди во всей школе.
- Если прокалывать себе не только носы и уши, но и такие места, которые и назвать-то неприлично, носиться на досках, к которым колесики прикручены, и курить всякую гадость - это норма, - говорит Надя, - то я, наверное, полностью ненормальная.
- То есть вся школа подразделяется на «preps» и «peeps»? - говорю я.
- Да нет же, - говорит Катя. - Есть еще панки, скэйтеры, нерды, готы.
- Какие готы? - говорю я. - Родственники гуннов?
- Нет, это те, кто только черное носит, - говорит Катя. - Как Вы, дядя Лёш. Ну и мистикой всякой увлекается. И музыкой соответствующей.
- Сатанисты начинающие, значит, - говорит Татьяна.
- А нерды - это кто? - говорит Саша.
- Нерды - это такие, как ты, - говорит Катя. - В России их очкариками называли.
- И что, все только белые у вас учатся? - с потаенной надеждой спрашиваю я.
- Нет, не только, - почему-то смущается Катя, а Надя опять бросает на меня полный негодования загадочный взгляд, но разобраться, в чем тут дело, я не успеваю, потому что в комнату входит старший Илюшин сын Дима и говорит:
- Дядя Лёша, там девушка какая-то пришла. Игоря спрашивает. А его дома нет. Говорит, что она жена его. Ваша помощь требуется. - Он замолкает, а, поймав мой вопросительный взгляд, говорит: - Ну, русский у нее на уровне моего английского.
* * *
Своего первого школьного дня я не забуду никогда. Не того, когда я пошел в первый класс, конечно, - он-то как раз забылся уже давно и весьма основательно, а того, когда я впервые появился в школе имени Джорджа Вашингтона, которая мне сразу же очень понравилась. Некоторые говорят, что из-за массивной мрачности здания и толстых решеток на окнах она скорее на тюрьму похожа, а мне все равно нравится. Светлые, просторные комнаты, в которых без труда размещаются классы человек по сорок-пятьдесят и даже больше. Огромные коридоры, украшенные детскими рисунками, портретами государственных деятелей и разными плакатами. Американские флаги повсюду тоже создают праздничную атмосферу, которая наверняка очень способствует процессу обучения подрастающего поколения.
Урок я начинаю с того, что пишу мое имя на доске, и уже одно это вызывает у меня пренеприятнейшие воспоминания о тех бесчисленных часах, которые я провел, стоя у доски с кусочком мела в руках, в ожидании неминуемой двойки. Легче всего мне было на уроках химии в десятом классе. Там я хотя бы рисовал большую латинскую букву «С» - символ углерода, обязательно входящего в состав всех органических соединений, которые мы тогда изучали. Это было уже хотя бы что-то. С другими предметами приходилось труднее. Хорошо хоть математичка наша относилась ко мне с жалостью и никогда не вызывала к доске. Как она объяснила мне уже после выпускного вечера, «чтобы другие неправильно не запоминали». А остальные садисты были. Нарочно вызывали, чтобы унизить. Поэтому я никого к доске вызывать не буду.
Класс начинает одобрительно гудеть, и я понимаю, что все мои воспоминания были произнесены вслух. Ну что ж, это даже лучше.
- Тем не менее, - продолжаю я, - мне надо как-то с вами со всеми познакомиться, и поэтому я предлагаю вам такую тему для свободного обсуждения: «Что такое популярность в школе? Что делает девочку или мальчика популярным?».
Поскольку урок приходится вести по-английски, всю нашу дискуссию я постараюсь перевести на русский язык, хотя дети употребляют столько сленга, что это будет, наверное, нелегко. Да и назвать детьми сидящих передо мной можно только с очень большой натяжкой. И если среди ребят, подавляющее большинство которых выше меня на две головы, еще попадаются некоторые нормальные особи, то девицы все выглядят так, как будто им уже под тридцать и дома их ждет по меньшей мере два ребенка. Татьяна говорит, это потому, что здесь в еде одни гормоны. Не знаю, может быть, она и права. С другой стороны, если бы их не до девятнадцати, а до двадцати пяти лет в школах держали, тогда и не такое еще, наверное, там бы творилось.
- Ну давайте, - говорю я. - Кто начнет? Кто самый смелый?
- Смелые тут все, а вот дураков нет, - говорит молодой человек, похожий на профессионального футболиста (и я, естественно, имею в виду американский футбол, а не европейский).
- Тебя как зовут? - говорю я.
- Артур, - говорит он.
- Очень приятно, - говорю я. - Вот с тебя и начнем. Что, по-твоему, делает девочку популярной?
- Большие декольте, - говорит он.
- Почему во множественном числе? - говорю я.
- Потому что они должны быть и сверху и снизу, - говорит он.
- Понятно, - говорю я. - Вполне достойная точка зрения. Вполне имеет право на существование. А еще какие-нибудь мнения есть?
- Популярные девочки - это те, которые прыг-скок, и сразу в постель, - говорит сидящая у окна негритянка. - Именно они у мальчиков и популярны.
- Как тебя зовут? - говорю я. - И почему ты так думаешь?
- Мэйбл, и потому что я знаю, что у мальчиков на уме, - говорит она.
- Тоже логично, - говорю я и, думая, кого бы мне вызвать следующим, обвожу класс взглядом, пока не встречаюсь глазами с Катей. - А ты как думаешь?
- Популярность - это вообще миф, - говорит она. - Каждый человек по-своему популярен. По крайней мере среди своих друзей, а все остальное не имеет никакого значения. Надо просто быть самим собой. А если вам приходится лгать и притворяться ради того, чтобы чувствовать себя в центре всеобщего внимания, то какая же это популярность? Это лицемерие одно.
- Я согласна, - говорит девушка в очках, которая единственная похожа здесь на тех девочек, которые в мои школьные годы считались у нас «приличными». - Популярность - это миф. То, что происходит с нами в школе, - это еще не настоящая жизнь. В настоящей жизни все это не будет иметь никакого значения. Всем будет совершенно безразлично, какой у кого был бойфренд и кого выбрали королевой класса.
- Как тебя зовут? - говорю я.
- Кристина, - говорит она.
- Во многом я могу согласиться с тобой, Кристина, - говорю я. - Но я не считаю, что сейчас у вас еще не настоящая жизнь. А популярность - это действительно вещь относительная.
- Так считают только те, кто сами не популярны, - говорит девушка, в которой я узнаю Дженнифер Конноли, о которой мне рассказывала Катя.
- Да лучше я буду не популярной, чем волноваться каждую минуту, как я выгляжу и что обо мне думают окружающие, - говорит Кристина.
- Не надо завидовать, Крисси, - говорит Дженнифер. - Если твои предки не могут покупать тебе «Juicy Couture» и «Tiffany’s», то это не значит, что те, у кого есть деньги, ни о чем, кроме одежды, не думают. Дело не в одежде.
- А в чем? - говорю я. - Как определить популярен ты или нет?
- Очень просто, - говорит Дженнифер. - Предлагаю простейший тест. Если вы ответите «да» хотя бы на три вопроса из пяти, считайте, что вы популярны.
- Давай вопросы, - говорю я.
- Первый вопрос: каждый уикенд вы ходите как минимум на две вечеринки - да или нет? - говорит Дженнифер. - Второй: вас и ваших подруг считают стервами или шлюхами, или и тем и другим одновременно. Третий: вас хотя бы раз выбирали в какой-нибудь школьный комитет. Четвертый: если вам скучно в 11 часов вечера, у вас есть как минимум пятнадцать человек, которым вы можете позвонить. И наконец, пятый: вы хотя бы раз заходили с мальчиком дальше третьей базы. Ну, это относится к девочкам лет двенадцати-тринадцати. В нашем возрасте базы уже не актуальны.
- Это что за базы такие? - говорю я.
- Я Вам потом объясню, - говорит Катя под общий смех класса.
- А мне вообще надоело, что все друг друга постоянно судят и классифицируют, - говорит девушка, которая сидит рядом с Дженнифер и, судя по всему, является ее лучшей подругой. - Да, я популярна, но это не значит, что в голове у меня ничего нет и что я презираю всех, кто не входит в нашу компанию.
- Очень похвально, - говорю я. - Как тебя зовут?
- Глория.
- Молодец, Глория.
- А я вообще раньше тусовалась с панками и рокерами, - говорит еще одна девушка, которая одета довольно прилично, но все же не так вызывающе дорого, как Глория или Дженнифер.
- Представься, пожалуйста, - говорю я. - И вообще все, пожалуйста, называйте свои имена. Я, конечно, вряд ли их запомню, но со временем это, может быть, и произойдет.
- Аманда.
- Ты не выглядишь, как панк, - говорю я.
- За последнее время я очень повзрослела, - говорит она. - Надоели мне все эти детские игры. У меня выпускной год, и я полностью сменила внешность. Всю одежду теперь покупаю «American Eagle» и «Ambercombie». Ну, может быть, иногда только «Gazzooks» или «Hot Topic». Все про меня теперь говорят, что я «преп», но у меня друзья и среди панков остались, и среди готов. И даже если я «преп», то что с того? Это ведь не я изменилась - только внешность моя. Мне кажется, что, прежде чем судить человека, надо сначала постараться получше его узнать.
- Совершенно согласен, - говорю я.
- А я согласна с Кристиной, - говорит сидящая на самой последней парте девушка с выкрашенными в синий цвет волосами. - Школа - это фуфло и не имеет никакого отношения к настоящей жизни. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Мне не хотелось бы жить в мире, где все вас оценивают по тому, что на вас надето и на какой машине вы ездите. И меня совершенно не волнует то, что меня называют «freak», потому что мне все равно кто и что обо мне думает.
- Не смеши нас, Хоуп, - говорит Дженнифер. - Все разговоры о том, что популярность ничего не значит, ведут только те люди, которые умирают от зависти.
- Да, но если бы не было нас, завидующих, то где бы тогда была ваша популярность? - говорит молодой человек, который, по Катиной классификации, относится к категории «нердов». - От кого тогда вы бы так старались отличаться?
- Тоже интересная точка зрения, - говорю я. - Как тебя зовут?
- Макс.
- Хорошо, Макс. А ты что думаешь? - говорю я и показываю на девушку, в которой сразу же узнал Катину лучшую подругу Ким.
- Я, конечно, тут не самая популярная, - говорит она. - Но мне это безразлично. У меня есть свои друзья, и мы неплохо проводим время. Дженнифер популярна только потому, что у нее большая грудь. Само по себе это не может считаться недостатком, но все же этого одного еще недостаточно. А вот у меня есть подруга, которая в другой школе учится, и она там очень популярна. Так она говорит, что все на свете отдала бы, чтобы быть такой, как я. Потому что я ношу сапоги на шпильках и крашу ногти черным лаком. Потому что вся моя одежда черного цвета и я слушаю металл и панк-рок. По ее словам, если бы она одевалась так, как я, или слушала бы такую музыку, то от нее немедленно отвернулись бы не только все друзья, но и бойфренд. В ее школе только так называемые «freaks» позволяют себе такое. Так кому, спрашивается, нужна эта популярность?
- Да, но зато у нас самые лучшие вечеринки, - говорит Дженнифер.
- Ни у кого не бывает так весело, как у нас, - говорит Глория.
- Ну да, - говорит Макс. - Большое веселье - каждые пять минут смотреться в зеркало и убиваться, как бы кто другой не пришел в школу в том же платье, что и ты.
- Я просто делаю то, что мне нравится, а мои друзья присоединяются ко мне, - говорит Дженнифер. - И заметьте, я ведь никого не заставляю. Просто им нравится быть такой, как я.
- Ха-ха-ха, - говорит Катя.
- Я понимаю, Кэйт, - говорит Дженнифер. - Тебе трудно в это поверить. Никто ведь не хочет быть такой, как ты.
- Почему ты так думаешь? - говорит Катя.
- А что тут думать? - говорит Дженнифер. - Тут и думать нечего. Кто захочет черной подстилкой быть?
- Дженнифер, - пытаюсь остановить ее я, и мои слова тонут в оглушающем шуме детских голосов. Класс полностью выходит из-под контроля, но тут, к счастью для меня, звенит звонок. Люблю я звонок этот все-таки. Он меня и в детстве сколько раз спасал, и сейчас вот тоже.
Когда я возвращаюсь домой, Татьяна встречает меня в коридоре и спрашивает:
- Ну и как прошел твой первый день в школе? Научился ты там чему-нибудь?
* * *
- Саманта Уилби, - говорит поджидающая нас с Димой в соседней комнате молодая девушка, протягивая мне руку. - Я ищу Игоря Леваева.
- Его сейчас нет, - говорю я. - А Вы ему кем приходитесь?
- Я его жена, - говорит она. - Но я ничего не понимаю, что происходит. Он даже не позвонил мне, когда приехал. Я и этот-то адрес с трудом нашла, через друга его в Москве.
- Так вы в Москве познакомились? - говорю я, чтобы что-нибудь сказать.
- Да, - говорит она. - Я там по контракту работала. А он только вернулся тогда. У него какие-то неприятности крупные были. Год почти скрывался от кого-то. А теперь и друзей своих тоже кинул вроде. Так вот, друг его этот зол на него страшно. А мне он сказал, что брак наш с Игорем не настоящий. Что Игорь вообще женился на мне только ради того, чтобы в Америку попасть.
- Бывает, - говорю я.
- И еще он сказал, что Игорь сюда отомстить приехал, - говорит она.
- Кому? - говорю я.
- Девушке какой-то, которая его не дождалась и сюда уехала, - говорит она. - Найти ее и убить.
- Прямо так сразу и убить? - говорю я. - Он, конечно, странный немного, но все-таки не похож на человека, который убить может.
- А вы его давно знаете? - говорит она.
- Достаточно давно, - говорю я.
- Сколько? - говорит она.
- Ну, месяца полтора-два, - говорю я.
Саманта смотрит на меня, и ее губы медленно складываются в ироническую улыбку.

(продолжение следует)