Magna Graecia: Греция в Италии

Касаемо маршрутной канвы, то, в сокращенном поневоле варианте моего путешествия, в Неаполе я пробыл только два с половиной дня. Точнее, побывал в шикарном Археологическом музее и смотался на гидрофойле на Капри и на поезде в Пестум, хотя это был, конечно, повтор, но повтор любезный моему сердцу: в музее я уже был пару раз, на Капри однажды, а в Пестуме – несчитано, прикипев душой и глазом к трем древнегреческим храмам и одной потрясающей, единственной в своем роде уникальной картинке на крышке Гробницы Ныряльщика того же 5 века до нашей эры, что и храмы. И если что объединяет Сицилию с материком, то разве что обилие в Южной Италии и на острове памятников древнегреческой цивилизации, которых больше и которые в лучшей сохранности, чем в самой Греции.

 

Иногда сам себя спрашивал: где я? в Греции? в Италии? В Сицилии! 

А что касается генетической и исторической связи современных народов с величайшей в мире цивилизацией, колыбелью мировой цивилизации – от первооснов демократии Солона и Перикла до атомистического материализма Демокрита, – то еще вопрос, у кого эти связи крепче и явнее: у нынешних сицилийцев или современных греков, а те до начала ХХ века и не претендовали на древнегреческое наследство и только после великих открытий немецких, британских, французских и американских археологов присвоили, национализировали чужую цивилизацию и стали вести свое историческое летоисчисление от великого народа, к которому ни ухом ни рылом после христианизации и частичной исламизации во времена Оттоманской империи.  Я бы назвал эти необоснованные претензии на чужое наследство исторической лжеатрибуцией. 

Точно так же – к слову – египетские арабы-муслимы не имеют никакого отношения к древним египтянам, разве что топографическое, хотя блажат во весь голос о своих генеалогических связях с пирамидами, фараонами и мумиями.

И еще одно, чтобы поставить все точки над Ё: в споре о принадлежности мраморов Парфенона между Грецией и Великобританией я полностью на стороне бритов. Если бы лорд Эджин не выломал и не увез в к себе на родину 29 статуй с фронтонов Парфенона, они бы, скорее всего,  не дошли до нас – их бы растаскали по камушкам на свои постройки местные дикари. Как они делали с другими памятниками античности.

Спасибо лорду Эджину – он не украл, а спас эти великие скульптуры. Так пусть находятся там, где они волею судеб оказались – в Британском музее. Хоть греки и выстроили для них впрок специальный музей на Акрополе, где выставлены сейчас копии взамен оригиналов. 

А рядом новые греки перестраивают на новый лад древнегреческий шедевр Парфенон – вместо того, чтобы реставрировать и законсервировать старый. Не от большого ума.

Помимо чудом сохранившихся храмов, построенных в Южной Италии и Сицилии греческими колонистами, хоть Греция и не была колониальной державой, а совсем наоборот, раздробленной на враждующие между собой города-полисы, еще и древнегреческие вазы, росписи, скульптуры в музеях Палермо, Агридженто, Сиракуз и, конечно, Пестума, где я в который раз не могу оторваться от этого ныряльщика в собственную смерть – лучше образа смерти во всем мировом искусстве не знаю! 

Разве что вровень - смерть Адама Пьеро делла Франчески в Ареццо, но там надо подключить воображение: смерть нашего прародителя, первого человека на земле! И хоть, конечно, китч, но мы с сыном не удержались и купили по тишотке: у него вся эта картинка с ныряльщиком с крышки саркофага, а у меня один только ныряльщик-самоубийца (см. фото). В совокупности все эти памятники и составляют то, что в древности и по сю пору называют Magna Graecia – Великая Греция.

Впервые, еще до всякой Греции, на италийском перевале из Москвы в Нью-Йорк я был наповал и навсегда впечатлен тремя этими великими дорическими храмами в Пестуме – особенно Посейдоний, которую неверно зовут храмом Нептуна, пусть древние римляне и отождествили свое морское божество с древнегреческим богом морей. Никаких римлян не было тогда в помине, когда греки возвели этот храм, который я бы назвал восьмым чудом света, если бы это имя не присвоили уже доброй сотне памятников и явлений.

Попутно и о других греческих богах, которые повсеместно известны под римскими псевдонимами: бог богов Зевс – Юпитер, богиня любви Афродита – Венера, богиня мудрости Афина – Минерва, бог войны Арес – Марс, бог пьянства, оргий и любого другого разврата Дионис – Вакх и прочие. Ту же богиню охоты девственницу Артемиду взять, чье оригинальное имя затмила римская кликуха: Диана. Вот только Аполлону римляне не сподобились придумать новое имя – и на том спасибо! Аполлон и есть Аполлон.

Древнегреческие мифы достали меня в ранней юности и с тех пор тащусь от них, не дают они мне покоя, а тут и вовсе взяли меня в крутой оборот, когда я подолгу рассматривал изображения на черно- и краснофигурных вазах в музее Агридженто, на метопах из храма в Селинунте (сейчас в Палермском музее), в скульптурах и фресках в Помпеях и Геркулануме или да хоть в многофигурном фонтане в Сиракузах, где речной бог Алфей преследует нимфу Аретузу, которая взывает к помощи своей покровительницы Артемиды, и та превращает ее в источник и прячет глубоко под землей. 

Сама Артемида тоже не избежала покушения на свое священное девство, защищая которое, эта принципиальная и жестокосердая девственница превратила охотника Актеона в оленя и натравила на него его же собак – за то что тот подглядывал за ней, когда она купалась голышом.

И всех делов? Это по официальной версии. По Овидию, Актеон пытался изнасиловать Артемиду. В еще одном варианте – изнасиловал. Или соблазнил. Можно ли соблазнить женщину – тем паче богиню - которая не хочет быть соблазненной? Тогда кто кого соблазнил – юный охотник богиню-девственницу или девственница юношу? 

Дело темное. Почему тогда в малоазийском городе Эфесе в этой богине чтили богиню Зачатия, деторождения и плодородия, и я сам видел там чудесную статую многогрудой Артемиды, хотя все ее бесчисленные груди без сосков, и есть гипотеза, что это вовсе не груди, а гирлянды бычьих яиц. А что если в самом деле, как гласит апокриф, Артемида и Актеон сошлись полюбовно, а потом Артемида, чтобы сохранить статус девственницы, не будучи уже ею, погубила своего полюбовника, участника и свидетеля ее грехопадения? 

Пусть она и богиня, но ей, как и другим женщинам, свойственно признаваться в мелких прегрешениях и скрывать – часто от самих себя – куда более тяжкие грехи. Полуправда вместо правды, умолчания и эвфемизмы, а в качестве самооправдания: правда – хорошо, а счастье лучше, ложь во спасение

Ладно, чего гадать! Какое обалденное изображение гибели несчастного Актеона я видел на метопе V века до нашей эры из селинунтского храма!

Нет, я не думаю, конечно, что в древнегреческих мифах кроются разгадки всех тайн мироздания. Совсем наоборот: они ставят вопросы, а не дают ответы. И вопросы эти мучительны, вечны и актуальны – как тогда, так и теперь. 

Прекрасная Елена – виновница или жертва Троянской войны? Как могла Медея, мстя мужу за измену, убить своих детей? Почему почти все чудовища греческой мифологии – Химера, Ехидна, гарпии, граи, мойры, эринии, горгоны (включая Горгону Медузу), и проч. – женского рода-племени? Даже Страх греки изображали с женским лицом. 

А как Аполлон защищает Ореста, убившего свою мать: не такое уж страшное преступление, потому как женщина – всего лишь вместилище для мужского семени. Были ли для этого мизогинизма, женоненавистничества основания? Прав ли Тиресий, который семь лет был женщиной, когда спрошенный Зевсом и его женой-сестрой Герой, кто больше получает удовольствия от любви, сказал, наслаждение женщины в девять раз сильнее мужского? 

И почему Гера так рассерчала и ослепила его, а Зевс, наоборот, обрадовался и сделал слепца пророком? Почему даже боги не хотят признаться, кому из них нужнее секс?

Миллион вопросов, которые остаются безответными. Эдип разгадывает загадку Сфинкса, но бьется, как рыба об лед, над тайной собственной жизни, а прозрение приходит к нему только когда он выкалывает себе глаза. Сразу после того, как другой слепец – помянутый Тиресий – открывает ему истину. А как понять этот парадокс: зрячий в упор не видит, зато слепой видит насквозь? Конгениальна этому мифу трагедия Софокла, величайшего в мире драматиста: «Царя Эдипа» я ставлю выше «Гамлета» и «Короля Лира», вместе взятых. 

И то сказать, как мало дошло до нас от древнегреческой цивилизации: дюжина храмов, несколько десятков амфитеатров и катастрофически мало текстов от философов, историков, политиков, писателей, поэтов. От моего Софокла, помимо гениалки «Царя Эдипа», - всего еще несколько трагедий, а он прожил 90 лет и написал – читатель в глубоком обмороке! – 123 пьесы. 

 

Та же картина с другими трагиками – Эсхилом и Еврипидом, и с комедиографом Аристофаном. И то им, считай, повезло. От великих, судя по отзывам современников, поэтов Алкея и Сафо сохранилось несколько строчек, а от Архилоха - всего одна, зато какая: «Пью, опершись на копье»! Все, что осталось от знаменитого в древности храма Посейдона на мысе Сунион - несколько колонн, но именно к ним устремляются миллионы туристов, чтобы встретить здесь закат и восход солнца, а впечатленный Бродский даже поставил их выше Парфенона.

Не хочу ему уподобляться и противопоставлять один архитектурный шедевр другому, но я очарован, заворожен, загипнотизирован незаконченным из-за войны храмом в Сегесте на Сицилии, что даже сочинил рассказ-фэнтези о человеке, который влюбившись в него, навсегда застрял в чужом времени. 

В таких предпочтениях есть, конечно, свой изъян: зацикленный на чем-то одном пропускаешь все остальное. Это относится не только к архитектуре. Ну, например, сильно влюбленный в женщину человек переоценивает, конечно, ее отличие от других, которых не замечает окрест и не воспринимает как женщин. 

Так я упустил – имею в виду архитектуру – Конкордию, храм Согласия в Долине храмов в Агридженто, хотя был там трижды. И только на четвертый раз – с сыном – почувствовал всю прелесть этого храма, да и то благодаря аналогии с другим: его похожести на любимый мной храм Тесейон в Афинах.

Магия древнегреческой цивилизации такова, что достаточно отрывков текстов, обломков колонн, осколков ваз – остальное дорисует воображение. А в иных случаях, наоборот, надо отбросить лишние, поздние наслоения, чтобы воссоздать изначальное. 

Как в тех же Сиракузах, где христиане встроили в древнегреческий храм свой кафедральный собор, но дорические колонны торчат, высовываются отовсюду, изнутри и извне, и, отбросив церковную атрибутику, можно вычленить и воссоздать из барочного дуомо - чуточку фантазии! - прекрасный древний храм, где когда-то стояла статуя Афины. 

Как палимпсест: рукопись на пергаменте или папирусе поверх смытого или соскобленного древнего текста (из-за дороговизны писчего материла – пергамента или папируса). Ну, типа Лейденского палимпсеста, на который нанесли текст поверх стертого, а тот, когда его восстановили, оказался утраченными трагедиями Софокла! 

Так что, спасибо христианским варварам – да простится мне этот оксюморон! - которые, изуродовав, сохранили древнегреческий храм – иначе местные жители растащили бы его по камушкам!

Куда больше, чем культовых зданий, сохранилось древнегреческих амфитеатров, в которых мой сын декламировал свои английские стихи, усиленные великолепной акустикой.

Конечно, никакого сравнения между двумя типами этих строений – духовными и развлекательными! С другой стороны, именно в этих амфитеатрах разыгрывались великие, сложные, полисемичные, загадочные пьесы, которые дошли до нас в таком ничтожном количестве – несколько десятков из многих сотен. Зато терпеть не могу древнеримские театры, которые больше похожи на стадионы, где гладиаторы убивали друга и люди со зверьми схлестывались в смертельной схваткее: жалко тех и других! А Колизей – китчевый символ древнего Рима – и вовсе ненавижу, как только вспомню, что на императорских инаугурациях - а те длились по сто дней кряду – на его арене погибали на потеху зрителей тысячи диких зверей, которых отлавливали со всех концов Pax Romana. Фицджеральд где-то, помню, пишет, как Голливуд строил рядом с Колизеем свой Колизей, в разы больше настоящего. Так вот, по мне голливудский макет всяко лучше римского оригинала: никаких ассоциаций с кровавыми бойнями!

Напоследок об одной странной истории, которая нас с сыном поразила. Именно здесь, в Пестуме, на перевале между Москвой и Нью-Йорком, пока мы с Леной кайфовали среди древнегреческих храмов, пусть рукотворных, но казавшихся нам нерукотворными, наш 13-летний единственный сын бесследно исчез. В чужой стране, беспашпортные, безъязыкие, растерянные, на перепутье между двумя мирами, мы с Леной страшно перепугались, в голову лезла одна мысль страшнее другой. Пока Жека вдруг не объявился перед нами – азартный ловец бабочек с сачком, гордый своей добычей: подалирий из семейства парусников, названный так в честь опять-таки героя греческого мифа.

Так вот, в поисках утраченного времени, для нас навсегда Жека, а для всех других Юджин Соловьев, проглядывал теперь сквозь дорические колонны пестумских храмов, надеясь отыскать подалирия – не для ловитвы сачком, а чтобы запечатлеть своим айфоном. Увы ему – летали только какие-то ничтожные капустницы и лимонницы. 

«Не сезон – тогда разгар лета, а сейчас конец осени», – утешал я его, хотя сам-то про себя знал, что нельзя вернуться в прошлое, которое кануло безвозвратно. Представьте себе – ошибся.

Спустя всего несколько дней, в Долине храмов в Агридженто, как раз вблизи Конкордии, мы увидели, узнали по полету нашего давнишнего знакомца, который парил среди древнегреческих руин, а потом, слегка взмахнув своим шикарным крылом-парусом, уселся прямо перед нами, позируя, чтобы быть заснятым Жекой-Юджином. 

Где ты коротал эти десятилетия, дорогой наш подалирий? Как тебе удалось скоротить большое время в малое пространство между 

Пестумом и Агридженто? Эйнштейн – на помощь! Или его не менее великий здешний предшественник Эмпедокл из Акраганты, как звалось тогда Агридженто, которое, памятуя научные заслуги земляка, поставило ему памятник. 

Не без странностей был человек, как и многие его коллеги ученые, но чудачил больше больше других. Все свои ученые труды Эмпедокл писал в форме поэм, самого себя считал божеством и бросился в жерло Этны, дабы доказать самому себе свое бессмертие, как теорему. 

 

Боги приняли его в свою компанию, но не полностью - без сандалий, которые остались на самом краю вулкана. 

Чудеса да и только! А наш раскрасавец подалирий, пролетевший за три десятилетия от одного греческого храма к другому – разве не чудо?

Фото  Юджина Соловьева