Владимир Соловьев: Равняться только на высокие образцы

Владимир Соловьев известен не только как романист и эссеист, но и как автор книг о политике и политиках. Его книги об Андропове, Горбачеве, Ельцине, о парадоксах русского фашизма переведены на множество языков. Оригинален и по-своему уникален полнометражный фильм Владимира Соловьева «Мой сосед Сережа Довлатов», получивший признание любителей документального кино. Только за последний год Владимир Соловьев выпустил в России пять книг: книгу детективов «Похищение Данаи. Матрешка», большой иллюстрированный том избранного «Роман с эпиграфами. Варианты любви», куда вошли мемуары и проза, роман «Семейные тайны», скандальную книгу «Три еврея, или Утешение в слезах» и книгу о своем друге «Довлатов вверх ногами». Правда, Владимир Соловьев меня поправляет, что не пять книг, а четыре с половиной, ибо последняя - «Довлатов вверх ногами» - написана им совместно с женой Еленой Клепиковой.

Корр. Ваш роман «Семейные тайны» выдвинут на Букеровскую премию. Среди номинантов этой престижной премии несколько писателей, которые живут за пределами России. Чем вы объясняете интерес российского читателя к писателям диаспоры?
В.Соловьев. Этот интерес не сегодня возник и, надеюсь, не завтра кончится. Букеровская премия – это самая престижная литературная премия, после Нобелевской. Она присуждается Британским комитетом по культуре вместе с российским спонсором. В этом году спонсор - фонд «Открытая Россия». Премия так теперь и называется «Букер – Открытая Россия», пять финалистов получают по тысяче долларов, победитель – двенадцать с половиной тысяч. Председатель жюри Владимир Маканин отметил этот факт как тенденцию - в списке широко представлены писатели, живущие вне России. А член жюри бард Александр Городницкий вывел из этой тенденции целую концепцию русской литературы, которая «замкнула круг и перестала быть территориальным явлением». Я вспоминаю Роже Гароди, французского коммуниста-ренегата. У него было такое понятие «реализм без берегов» - в противоположность соцреализму. Я думаю, что русская литература тоже вступила в этакое безбрежное состояние. И еще одна цитата по аналогии: средневековый философ Николай Кузанский писал о сфере, центр которой повсюду, а поверхность нигде. Вам не кажется, что это идеальное определение нынешнего местоположения русской литературы? Когда я говорю о ее децентрализации, то имею в виду не только авторов, живущих за пределами России, но и тех, кто живет в России, но за пределами традиционных литературных центров - Москвы и Петербурга. Есть превосходные писатели из так называемой провинциальной России: с Урала, с Волги, из Сибири. Эта децентрализация – один из знаков довольно сложного процесса демократии, которая развивается с грехом пополам на нашей географической родине. Это колеблемая демократия, политически она далеко не всегда выдерживает экзамен на прочность и на зрелость, а вот в смысле литературной свободы – да, несомненно.
Уточню про Букера. Номинаторами и издателями было представлено 45 кандидатур - 45 романов. Первый отсев уже произошел, жюри отбросило по художественным причинам 12, осталось 33, этакое сакраментальное число. Там, действительно, много авторов, живущих далеко от России. Из Америки - Юрий Дружников, он преподает в Калифорнийском университете, Игорь Ефимов из Нью-Джерси, Владимир Соловьев, вы его назвали, израильтянка Нина Воронель, Александр Пятигорский, уж не знаю где он осел, где-то в Европе, Дмитрий Бортников из Парижа, а номинировал его другой русский парижанин Юрий Мамлеев. Кого-то я наверняка упустил, в этом букеровском списке место прописки не указано.

Корр. Если я правильно вас понимаю, вы не видите различия между русской литературой, которая создается на исконно российских территориях и в диаспоре, скажем, в США или Франции, Германии. Я имею в виду не тематические различия, а значимость вклада в литературный процесс.
В.Соловьев. Судите сами. В прошлом году Букеровскую премию получила москвичка Людмила Улицкая за роман «Казус Кукоцкого», а в позапрошлом Александр Шишкин из Швейцарии - за роман «Взятие Измаила». Он женился на швейцарке, переехал к ней, написал там свой роман, и российские рецензенты с большим удивлением отмечали, что этого человека, живущего в Швейцарии и редко бывающего на родине, все еще волнуют такие старомодные вещи, как судьба России.
У нас есть одно объединяющее начало – язык. Русский язык - наш инструмент, орудие производства. Помимо тем, сюжетов, стилей - очень разных, нас объединяет наш язык. Правда, бывает, он нас и разъединяет, на индивидуальном уровне, но это уже другой вопрос.
В свое время Ницше говорил: “Мне нужны немногие, мне нужен один, мне никто не нужен”. Писатель сидит за своей машинкой или компьютером, да хоть гусиным пером - и творит. Как считал Виктор Гюго, наравне с Богом (простим ему эту высокопарность). Чем дальше писатель от тусовки, тем лучше. Тусовочная литература тоже существует, но она очень зависимая, спекулятивная, однодневная. Литература, которая создается наедине, а иногда и без большой надежды на читателя – у нее более дальний прицел и соответственно перспектива. Вакуум - это идеальное условие для писательского эксперимента. Когда Томас Манн отбыл из зачумленной Германии и его спрашивали, ну как без родины, он отвечал, что немецкая литература там, где он. Это, конечно, преувеличение, но формула достаточно емкая. Бродский тоже повторял: русская литература там, где я. Оказался прав. По крайней мере, частично. Добавим к Бродскому того же Довлатова плюс дюжину поэтов и прозаиков – получим полноценную картину русской литературы в изгнании.
Да и по сию пору даже здесь, в Америке, немало самобытных литераторов. Аксенов – он, правда, наладился, я слышал, во Францию. Где-то в Колорадо очень интересно работает Надежда Кожевникова. В Нью-Джерси – Александр Генис. В Коннектикуте - Юз Алешковский, преобразивший русский язык до неузнаваемости за счет сленга, улицы, ненормативной лексики. Что далеко ходить – у меня за стеной Елена Клепикова, у нее только что вышла книга прозы «Невыносимый Набоков». Кстати, издательство, которое специализируется на писателях русской диаспоры, так и называется - «Другие берега». Это они выпустили мой роман «Семейные тайны» и сборник статей и воспоминаний о Довлатове, составленный его вдовой Еленой Довлатовой. В ближайших планах у них книги Ивана Менджерицкого, Павла Лемберского и других писателей русского зарубежья. Еще один мой сосед – не по квартире, а по микрорайону - некто Евтушенко. Я говорю «некто», потому что в интервью с вами он сказал обо мне «некто Соловьев». Вот я и возвращаю ему той же монетой.

Корр. Коль скоро вы об этом заговорили, то в беседе со мной Евгений Александрович сказал, что вы хотите поссорить его с Бродским после смерти Бродского.
В.Соловьев. Зачем мне их ссорить? Достаточно прочитать интервью Бродского. Например, он такое Томасу Венцлова выдал про Евтушенко, что даже пересказывать неудобно. А тот факт, что Бродский демонстративно вышел из Американской Академии изящной словесности в знак протеста, что туда иностранным членом ввели Евтушенко? Это был демарш. Я сейчас не о том, кто прав, кто виноват. В «Новом русском слове» у меня был на эту тему документальный рассказ «Мой друг Джеймс Бонд» в связи со смертью Берта Тодда, нашего общего с Евтушенко друга. Там я опубликовал факсимиле письма Бродского по поводу назначения Евтушенко профессором Квинс-колледжа. Письмо адресовано президенту Квинс-колледжа. Бродский яростно выступал против этого назначения. Так что никто их не ссорит, они были здесь на ножах, Берт Тодд, добрая душа, пытался их помирить, из этого ничего не вышло. Опять, прав или нет, но Бродский считал, что Евтушенко сыграл отрицательную роль в его судьбе - в том, что его, Бродского, выпихнули из России. Нельзя ссорить людей, которые были в таких вот ссорных отношениях.

Корр. Давайте не будем вторгаться в такую деликатную и тонкую сферу, как взаимоотношения двух выдающихся поэтов. Я много раз брал интервью у Евгения Александровича и в Москве, и здесь, в Америке, и почти всегда разговор заходил о Бродском. Ни разу Евтушенко не говорил о нем ни одного дурного слова. О Евтушенко можно слышать разное. Каждый, разумеется, имеет право на свое мнение. Для меня он один из самых выдающихся поэтов, живущих ныне, и я считаю самыми великими стихотворениями ушедшего века два: «Если» Киплинга и «Бабий Яр» Евтушенко.
Вернемся к нашей теме. Вы упомянули известных в России писателей, живущих вот уже много лет в Америке. А чем вы объясняете, что раньше многие русские писатели-эмигранты - я имею в виду не день вчерашний, а первую половину минувшего века – были известны в тех странах, где жили, взять хотя бы Набокова. А сейчас писатели–эмигранты, живущие за пределами сегодняшней России, пользуются признанием у себя на родине, но здесь, в Америке, за небольшим исключением, их мало знают или не знают совсем. Василий Аксенов, на мой взгляд, превосходный писатель, говорил о том, что раньше его книги здесь хорошо расходились, теперь интерес к ним упал.
В.Соловьев. Все это на индивидульном уровне. Набоков - великий писатель. Это уникальный случай, из него нельзя делать обобщений. Он совершил двуязычный подвиг, сначала в русской литературе, потом в американской. Ему не дали, к сожалению, Нобелевской премии, но, как верно заметил один американский критик, не потому, что Набоков недостоин Нобелевки - это Нобелевская премия недостойна Набокова. Что касается Аксенова, я думаю, он на меня не обидится, если я скажу, что раньше он писал намного лучше, чем сейчас.
Но прежде всего дело в том, что интерес к России значительно поостыл. Раньше, когда Россия была второй супердержавой и империей зла, интерес к ней был огромен. А теперь это второразрядная страна с весьма маргинальной ролью в мире. Аксенова и переводили не только как лично Аксенова, но как представителя враждебной супердержавы. А теперь он представляет только самого себя и этим интересен – или неинтересен. Плюс, конечно, для того, чтобы стать частью здешней культуры, надо писать по-английски. Вот недавно в Америке вышел первый роман молодого ньюйоркца родом из Питера Гари Штейнгарта – и на ура был встречен здешней прессой: положительные рецензии в ведущих американских газетах, большая портретная статья в «Нью-Йорк таймс мэгазин». Но эта дебютная книга написана по-английски. Если бы это был перевод, ничего бы этого не было.
Позволю себе личный пример. У меня книги переведены на 13 языков. Но это в основном политические книги, написанные совместно с Леной Клепиковой. Это опять-таки интерес не к нам лично, а к Андропову, Горбачеву, Ельцину, к русскому фашизму. С прозой сложнее. И не только с переводной. Посмотрите списки бестселлеров «Нью-Йорк таймс» - художественных произведений и документальных. Попасть в эти списки вроде бы равно почетно - и в публицистике, и в прозе. На самом деле, земля и небо. Тиражи – и соответственно гонорары и роялтис - документальных книг во много-много раз больше, чем тиражи художественных. Плюс, конечно, спад интереса к литературе вообще. Те же самые книги, которые у нас с Еленой Клепиковой вышли в последнее время в России. Их общий тираж – чуть более 30 тысяч. И это теперь считается хорошо. Времена огромных тиражей прошли. Этому можно огорчаться, а можно и радоваться. Литература должна обращаться к узкому кругу читателей, чтобы остаться литературой.

Корр. Так уж сложилось, что творящие здесь писатели живут в мире российских реалий, российских представлений, российского быта. Казалось бы, здесь твой Родос, здесь и прыгай. Тот же Набоков писал об американской жизни. А наши современники-эмигранты опять-таки пишут о России.
В.Соловьев. Как тенденция – верно. Но любое правило имеет исключения. У того же Аксенова «В поисках грустного бэби» – путевая книга об Америке. Если ссылаться на свой опыт, то из трех дюжин рассказов, которые я написал в Америке, некоторые про американцев или европейцев. Или взять мой роман «Матрешка». Там, правда, про русскую проститутку в Америке, но главный герой и рассказчик, ее муж - американец, профессор сравнительной литературы, мормон. Я его списал с моего приятеля Берта Тодда и ему же посвятил эту книгу. Еще при его жизни.

Корр. Раз уж мы заговорили об американской литературе, то как вы оцениваете сегодняшний уровень художественной прозы в Америке?
В.Соловьев. Этот вопрос немножко к невежде. Я не могу сказать, что я очень хорошо знаю американскую литературу. Я и современную русскую литературу не очень хорошо знаю. В любом случае пора таких крупных писателей, как Хемингуэй, Фицджеральд, Стейнбек, и, конечно же, самого гениального американского писателя Фолкнера – эта пора позади. Потом пришли писатели второго ряда - Апдайк, Чивер, Сэлинджер, Сол Беллоу, Меламед. А теперь и вовсе мало таких, которые, как сказал бы Пастернак, могли бы услышать будущего зов, привлечь к себе любовь пространства.

Корр. Нередко приходится слышать, что времена художественной литературы уходят. Василий Аксенов, например, говорил мне, что художественная литература все больше вытесняется литературой познавательной, биографической, даже философской, не простой для чтения. Действительно, зайдите в любой крупный книжный магазин. На самом видном месте лежат не романы, а книги тех самых жанров, о которых говорил Василий Аксенов.
В.Соловьев. С мыслью об отмирании художественной литературы не согласен. В свое время Василий Аксенов участвовал в европейской дискуссии, если не ошибаюсь, было это в 1968 году. Писатели со всего мира съехались в Ленинград и обсуждали модную уже тогда тему «Конец романа». Из наших там был Эренбург, а из молодых - Аксенов. Уже тогда, несколько десятилетий назад, отпевали роман, а конец романа не наступил. Романы продолжают писаться и издаваться. В том числе русские романы. Букеровский список – даже после отсева – тому свидетельство: 33 романа! Что касается неравномерного отношения читателей к прозе и публицистике, то да, это факт. Я уже сравнивал тиражи романов и публицистики. Особенно велик интерес к биографической литературе. Сотая биография Наполеона, не знаю какая по счету биография Дизраэли, Гитлера, Сталина, даже биография Бога появилась, представляете! Мы живем в мире маскультуры, где есть телевизор, есть Интернет - соревнование не из легких.
Художественную литературу хоронят давно. Но, как известно, кого преждевременно хоронят, тот дольше живет. После той ленинградской поминальной дискуссии были созданы классные романы. Тем же самым Аксеновым, кстати.
Или возьмем британскую литературу, за которой я слежу более внимательно, чем за американской. Тот же Джулиан Барнс с его постмодернистским романом «История мира в 10 с половиной главах». Или Питер Акройд, который сочиняет отличные романы на историческом материале: «Завещание Оскара Уайльда», «Дом доктора Ди», «Повесть о Платоне». Оба, кстати, лауреаты Букеровской премии, но не русской, а британской.

Корр. А какой разнообразный писатель англичанин Кен Фоллет, которого в Америке издают очень много. По-моему, в мире трудно сейчас найти писателя, который бы так успешно работал в разных жанрах, от исторического до детективного.
В.Соловьев. Вот видите, каждый из нас может назвать любимых романистов. Я уверен, что роман еще проживет. Лично я приложу для этого все усилия. Сейчас, к примеру, пишу полудокументальный роман о человеке, похожем на Бродского. В романной форме хочу представить фрагменты великой судьбы. Мой издатель предлагал жанр биографии, но я отказался, мне не схватить этот образ в документальном жанре. В свободном жанре романа куда больше возможностей. Несколько глав из этого неоконченного романа вошли в нашу с Леной Клепиковой книжку про Довлатова. «Русский базар» уже напечатал пролог к этому роману под названием «Письмо из будущего на тот свет» и собирается печатать главу «Плохой хороший еврей».
К сожалению, на исходе время рассказов и рассказчиков. Роман – это кирпич, протяженность человеческой жизни, к нему еще можно привлечь внимание читателей. А рассказ, увы, редкий гость на литературном рынке. Лично я очень люблю этот жанр – и как читатель, и как писатель, а потому для меня это печальный факт.

Корр. Вы много издаетесь сейчас в России. Раньше там было популярно все, что издавалось здесь. Теперь, чтобы приобрести известность здесь, надо сначала стать читаемым в России. Чем вы берете, может быть, эпатажем? В данном случае я ничего негативного в это слово не вкладываю.
В.Соловьев. Уж коли у нас сегодня в разговоре «навяз в зубах» Набоков, то сошлюсь на его объяснение успеха «Лолиты». Если первоначальный успех книги объяснялся в известном смысле скандалом, объяснял мэтр в одном французском интервью, то те, кто прочел роман, вероятно, нашли в нем и нечто иное...
Вот и я тоже надеюсь.
В Петербурге вышел большой том моего избранного, включая «Роман с эпиграфами», вызвавший скандал уже после первого нью-йоркского издания. А в Москве решили выпустить этот роман третьим изданием, но под названием «Три еврея». Я согласился. И что вы думаете? Успех. Один критик так и писал: «Книга писалась в расчете на скандал, но не только. Издана только в расчете на скандал. Отсюда опять же изменение названия. Заставить российского читателя купить книгу с наванием «Роман с эпиграфами» - это нереально, а вот «Трех евреев» купят. А назови книгу «Три русских» – не купят. А «Три чукчи» - купят. «Три казаха» - не купят. «Три мушкетера» – купят. «Три писателя” – не купят. «Три проститутки» – купят. «Три мужика» - не купят. «Три голубых” – купят. В общем, вам понятно, о чем я говорю?..»
Да, элемент эпатажности, скандальности в моих книгах, конечно, есть. Но когда я пишу, менее всего я думаю о скандале, но о том, чтобы сказать правду. Как говорят матадоры, настал момент истины. В книге «Довлатов вверх ногами» тоже есть доля провокационности. Это как бы Довлатов наизнанку. Там есть пикантные подробности. Но не ради таких подробностей мы с Леной эту книгу писали. Как говорил Тынянов, я начинаю там, где кончается документ.
Что касается номинированного на Букеровскую премию романа «Семейные тайны», то это, я бы сказал, исторический роман, но о самой что ни есть современности. Роман трагический. Есть понятие драмы, а есть понятие трагедии. Меня драма не интересует. В драме герои всё про себя знают наперед и если совершают какие-то ошибки и преступления, то сознательно. Иное дело – трагедия. Драма рассказывает о жизни человека, трагедия – о человеческой судьбе. Герои трагедии действуют вслепую, они ведомы судьбой и своим незнанием. Так происходит с Гамлетом, царем Эдипом, братьями Карамазовыми. Я называю высокие образцы. Конечно, я им в подметки не гожусь. Но равняться надо только на высокие образцы, на настоящую литературу. Она занимается судьбой человека, то есть его трагедией. Именно такой литературе я привержен, независимо от моих личных достижений.

Корр. Вы сделали себе во многом имя на документальных книгах о видных людях из нашего прошлого. А сейчас нет таких фигур, которые бы привлекли ваше внимание?
В.Соловьев. Если говорить о политике, то интерес к ней у меня поостыл. Отчасти – по меркантильным соображениям. Одно, когда получаешь по моим совковским понятиям фантастические гонорары за книги об Андропове, Ельцине, Горбачеве, а другое, когда тебе предлагают весьма скромные суммы. Плюс, конечно, интерес к России, который в Америке сейчас на нулевой отметке. Путин, может, ничуть не менее интересная фигура, чем Андропов, Горбачев или Ельцин, хотя все-таки менее интересная, с моей точки зрения. Не сам по себе. Те были укрупнены страной, которую возглавляли. А Путин стоит во главе страны, которая куда менее интересна, чем прежде. К счастью, она перестала быть империей зла, но, к несчастью, потеряла лица необщее выражение. Сейчас у нее лицо, которое узнаваемо: это искаженное лицо демократии. Потому что пока еще это не настоящая, а управляемая сверху демократия. Нет, в ближайших планах книг о политике у меня нет.

Корр. Не зарекайтесь, может, завтра блеснет молния, и вас осенит какой-нибудь замысел. Кстати, читателей, наверное, заинтересует, где можно приобрести ваши книги.
В.Соловьев. Ну, само собой, в книжных магазинах. У меня тоже есть какое-то количество авторских экземпляров. Преимущество заказов у автора, что книги будут мною надписаны. Если кого-то в наше время интересуют автографы. Вот мой телефон: (718) 896-3717. Когда я давал его Бродскому, он стал его записывать, а потом сказал, что не будет. Я удивился: почему? А он говорит, что очень легко запомнить: четыре последние цифры - главные в советской истории. 17-й год и 37-й. У меня этот телефон был уже больше года, и я ничего не замечал. И никто не замечал. Вот какой глаз был у Иосифа Бродского.

Новые книги Владимира Соловьева «Похищение Данаи», «Три еврея», «Роман с эпиграфами. Варианты любви», «Довлатов вверх ногами», «Семейные тайны» и полнометражный видеофильм «Мой сосед Сережа Довлатов» - с автографом автора – можно заказать по адресу:
Vladimir Solovyov
64-34 99th St., Apt.3E
Rego Park, NY 11374

Цена каждого издания - $10.
Пересылка бесплатно.