Гармония синтеза и синтез гармонии

Павийон, де Менар, Скаррон были любимыми поэтами
Когда к концу завершавшегося второго тысячелетия стали составлять списки самых-самых книг, открытий, актеров и т.д., и т.д., то в числе лучших 20 картин все времен и народов оказался и шедевр Гогена «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?». Вопросы, согласитесь, в тревожное и непредсказуемое наше время более, чем актуальные. Удивительнее другое: в своей полной символов картине, в которой практически зашифрована жизнь человеческая от рождения младенца до вспоминающего бесчисленные грехи свои немощного старца, бурное течение жития несется справа налево, как в арабской письменности: Что это - предвидение? Предостережение? Знак? Тайное указание нам через столетие - берегитесь! Таков Гоген.
Гоген велик. Гоген знаменит. Гоген почитаем.
И вот у нас в Нью-Йорке в полном смысле этого слова уникальная, т.е. единственная в своем роде, выставка 120 работ Поля Гогена. Где? Ну, конечно же, в музее Метрополитен. Причем в Америке столь обширной экспозиции Гогена не было уже 40 лет, а уж «такой всеохватной, объемлющей все фазы жизни и творчества, открывающей все возможности, показывающей все шедевры великого мастера, - как сказал на открытии выставки директор музея Филиппе де Монтебелло, - никогда».
Собранные сегодня в Метрополитен сокровища не пересекали Атлантику. Они, как и многие замечательные произведения европейского искусства, давно осели в американских музеях и в американских коллекциях. Гогену особенно повезло: большая часть тех его работ, что принадлежит теперь Америке, находится именно в штате Нью-Йорк. Вот они-то и составили экспозицию, прибыв из Буффало, Хэмпстеда, Рочестера, музеев современного искусства, Бруклинского, Библиотеки Моргана, множества частных коллекций и, естественно, из самого Метрополитен, из богатейших запасников.
Выставку открывает совершенно потрясающий фотопортрет Гогена, выполненный неизвестным фотографом, вернее фотохудожником. Подумайте, тогда, на заре развития фотодела, примитивным аппаратом... Гоген сидит, изогнувшись, в кресле, тяжело опершись на подлокотник, задумчив, грустен, в глазах - страдание. И он осиян талантом! Теонойя, как говорили древние, Божье разуменье...Воистину объектив объективен. А вот и автопортрет мастера, знаменитый его «Автопортрет с палитрой». Гоген не любил жаловаться, да и жалеть было некому, совсем некому, жизнь складывалась как-то нелепо, оттого-то он убрал, вычеркнул даже тень отчаяния, губы сложились так, словно это намек на готовность улыбнуться - если.., если... Если там за поворотом, куда с такой надеждой смотрит художник, вдруг (вдруг!) появится некто, нечто совсем уж неожиданное.
Выставку назвали «СОБЛАЗН ЭКЗОТИКИ». Да простят меня её устроители, мне кажется, как бы это сказать, взгляд из толпы - приниженная оценка творчества великого Гогена, требующего аналитического подхода. Поэтому-то я не сочла возможным вынести это броское название в заглавие статьи.
Он был мультихудожником - равноталантливым живописцем, графиком, скульптором, резчиком по дереву, но живописцев, ваятелей, резчиков было много, одаренных - тоже. Он был дерзостным новатором, не просто постимпрессионистом, а предмодернистом и символистом - особым. Он был Гогеном. Не был поборником воинствующей, все сметающей на своем пути требовательной новизны, был тихим творцом особой (снова особой) великолепной, бестеневой красочности, эмоциональной насыщенности неразложенного цвета, взяв за основу упрощение линий, формы и красок для того, чтобы усилить впечатление максимальной интенсивности цвета и опустить все, что ослабляет такое впечатление, чтобы через цвет , линией, через систему обобщений передать всё, что хочет сказать художник. Это и был принцип, который сподвижники и последователи Гогена назвали принципом синтеза. Принцип этот не был новым в абсолюте. Он составлял основу техники изготовления витражей и старых фресок, но вот на полотнах действительно увиден был впервые и поначалу шокировал публику. Сам Гоген, которого вопрос соотношения цвета и красок очень волновал, тоже не сразу к нему пришел, как не сразу пришел к искусству в своей очень сложной, полной противоречий, несчастий, травли, непонятности и непонятных поступков, горьких потерь и боли жизни. Но давайте по порядку.
Гоген - парижанин. Он родился в том году, когда во Франции бушевала революция 1848 года. Может, оттого в душе его поселился вечный непокой. Семью сотрясают беды: переезд в Южную Америку, (потеря отца) возвращение на родину, но уже в Орлеан, служба Поля, юнгой на корабле - отсюда, наверно, и увлечение экзотикой, к которой прикоснулся ещё мальчишкой. После военного флота - резкий поворот в судьбе: успешная карьера в биржевой конторе, доходное место (нет, не за счет взяток, а в итоге разумных финансовых операций), в 25 лет - выгодная женитьба на датчанке Метте Софии Гад, которая стала матерью его пятерых детей. Хороший дом, милое общество... В свободное время Гоген начинает баловаться рисованием, поначалу, не принимая этого всерьез, увлекается коллекционированием картин импрессионистов. Гром грянул, когда он (а было ему уже за тридцать) познакомился с Писсарро.
Гоген, уже зрелый, сложившийся человек, начал писать. Ранее его работы выполнены в духе импрессионистов, и в них чувствуется подражание Писсарро, Ренуару, Моне, однако уже здесь могучий его талант ощутим столь явно, что работы выставляются в парижском Салоне, на выставках импрессионистов он рядом с признанными мастерами. Причем, что самое интересное, выступает он отнюдь не только как живописец, но и как превосходный рисовальщик, и как скульптор тоже. Пройдем же в ту красивейшую галерею музея, где проходит сейчас выставка Гогена. Пастораль: не приплясывающая идиллическая пастушка, а тяжко работавшая молодая женщина присела вот отдохнуть хоть ненадолго; бретонки у околицы - молодость берет своё; поэтическая «Леда»; десять цинкографий - итог путешествия художника по Бретани и Провансу вместе с Тео, братом Ван Гога. Как-то очень лично восприняла я гогеновскую «Драму у моря» - скорбная женщина, осознавшая, наконец, что муж - рыбак уже не вернется. Никогда.
Все это было выставлено в 1889 году в знаменитом парижском художественном кафе Вольпини. Однако выставку эту предваряли следующие события, вернее, цепь событий и нелегких решений. В 1882 году случился крах парижской биржи. Гоген, как и многие другие, потерял все. Почему-то в советской литературе этот момент опущен. Возможно, Гоген и намеревался бросить дела (и жаль, что не сделал этого до разорения, обеспечив семью), но что правда, он в свой банк, а это с его опытом удачливого дельца было возможно, не вернулся. Гоген всецело посвящает себя искусству. Денег нет. Привычки жития в бедности тоже нет. Приспосабливаться не умеет. Пригибаться и прогибаться тоже. Трудно. Мечется. Руан. Копенгаген. Разрыв с семьей - это нож по сердцу: взгляните на мраморный бюст маленького сына на выставке. Потом Бретань, потом остров Мартиника и работа на строительстве Панамского канала, чтобы заработать на хлеб и заполучить болотную лихорадку - тоже экзотика, потом Антильские острова. И отовсюду серии рисунков, эскизов и картин, что мы можем проследить на выставке в Метрополитен. Многое мы не видели даже в репродукциях.
Картины эти говорят об отходе от импрессионизма, о стремлении к простоте в форме, откровенной декоративности, большей звучности цвета. Поиски нового стали целенаправленными во Франции, когда он поселился в Понт-Авене, ставшем средоточием новой художественной школы, главой которой почитали его, самоучку, пришедшего в искусство в 35 лет. Вот что такое истинный талант!
Несколько месяцев Гоген провел в Арле, куда приехал по приглашению Ван Гога в надежде на плодотворную совместную работу, но, увы, ничего из этого, кроме тяжелого приступа у Ван Гога и душевных терзаний и депрессии у Гогена, не получилось. Наступил черный период: равнодушие публики, постоянная нужда, утомление от напряженной работы, желание бежать куда глаза глядят - подальше от опостылевшей цивилизации, к людям и природе, столь же простым и ярким, как его живопись.
Ещё в Понт-Авене Гоген пришел к методу синтетизма: контур, нанесенный на холст толстой синей или черной линией, изнутри заполняется ровным цветом, образующим красочное пятно, что позволяет добиться упрощения и вместе с тем выразительности силуэта, декоративных цветовых эффектов. Он старался выразить не случайное и поверхностное, а существенное и вечное, законом для него была только творческая воля художника, та внутренняя гармония, которую он понимал как синтез откровенности природы и настроения встревоженной этой откровенностью души художника. «Я не считаюсь с правдой природы, видимой внешне, - писал Гоген. - Исправляйте эту ложную перспективу, которая искажает предмет в силу своей правдивости...».
Итак, бежать из Парижа, злого и безрадостного.
Прощай, Париж, прощай! Ты видишь, я устал
поддерживать огонь на алтаре Удачи.
Хочу я видеть вновь мой край лесов и скал,
где все мне по душе и где живут иначе...
Этим краем оказалась Океания, где трижды и подолгу жил и плодотворнейше трудился художник. Там, на Таити, начался период его зрелого творчества, там проблема художественного синтеза получила у него полное развитие так же, как и подсознательная его тяга к статичности. «Следует избегать динамичности, - наставлял он, - пусть у вас дышит все покоем и миром души (как он, бедный, мечтал об этом!), избегайте поз в движении... Каждый из персонажей должен быть в статичном положении».
И все же была это статика какого-то особого свойства, взгляните-ка на знаменитое полотно «Под пандановыми деревьями» (вы помните, мы с вами медленно прохаживаемся по выставочным залам, останавливаясь почти у каждого полотна): сейчас эти замершие девушки обернутся и посмотрят на нас, а та, что несет на коромысле тяжелые вязки фруктов, опустит свою ношу и присядет отдохнуть; «Жена короля» - крупная, сильная, властная, чего доброго, поднимется, а вот эти ленивые, истомленные зноем, невероятно сексуальные гогеновские островитянки взовьются в прыжке и заключат кого-нибудь из зрителей в объятия. Такая вот условная статика. И все же... Гоген сокращает перспективу своих картин, приближает её к плоскости, избегая ракурсов и лишних деталей, почти всегда показывая фигуры фронтально, нанося краски чисто, без мазков. Он работает над созданием картин, скульптурных композиций, дивной резьбы по дереву (все это на выставке), пишет книгу Ноа-Ноа. Изображая таитян, их быт, обычаи, религиозные верования и обряды, находит художественные приемы, позволяющие передать своеобразный колорит Полинезии, совсем особый, отличный от Европы ритм жизни, характерный образ маори, среди которых он живет. Он становится одним из них, и этому помогает его жена Маори Тегура. Так просто - протянуть руку и сказать: «Ты моя жена». И она рядом - тихая, спокойная, благодарная, услужливая, любящая...
Мы видим прекрасное красочное собрание таитянских шедевров Гогена. Будто роскошный восточный ковер. Яркие чистые краски. Солнечный свет даже тогда, когда солнце спряталось. Золотистые тела полуобнаженных, крепкогрудых, плечистых, с едва намеченной талией таитянок показаны в простых естественных позах. Гармоничное единение человека и природы. Но женщина есть женщина: желание нравиться, приукрасить себя, быть привлекательной родилось вместе с ней. Но что это? Какая изумительная пастель: «Голова таитянки». Страдание. Отчаяние. Значит, и там?
Особенно выразительны мастерски вырезанные Гогеном картины на дереве (мы видим и отпечатки с них на бумаге) «Земля и луна», мужчина и конь - сила, быстрота, верность. Поразительный рисунок углем - лица таитянок, снова страдания, неверие, безнадежность. Юноша с цветком за ухом - эта картина принадлежала юному Анри Матиссу. Мажор, мажор...
Но экзотика, оказывается, тоже способна утомлять. Гоген возвращается во Францию. Счастье будто бы улыбается ему, он получает наследство, оборудует мастерскую, готовит выставку. Но успеха она не имеет, Гоген мечется между Парижем и Британью, потом едет в Копенгаген, где в последний раз видится с семьёй. Потом снова Бретань, драка с матросами, удар по голове. Его любовница, яванская танцовщица (снова экзотика), бросает больного художника, едет в Париж и буквально грабит его. Гоген остается нищим. Чтобы поддержать товарища, художники устраивают аукцион. Но Гоген в отчаянии - искусство его не понято, он беден, болен, известие о смерти любимой дочери добивает его. Он покидает Францию, теперь уже навсегда.
Последние годы своей трагически изломанной жизни гениальный художник проводит вдали от родины на экзотических островах, где в полной мере раскрылся его колористический дар и где были написаны самые лучшие его творения. Там, на острове Доминик, Гоген построил на сваях свой последний дом, который назвал домом радости. Но радости не получилось. Возмущенный творимыми администрацией безобразиями, художник протестует, за что его приговаривают к трем месяцам тюрьмы. Сердце не выдержало - в 1903 году великий Гоген умер. Ему было 55 лет.
Гоген всегда узнаваем, спутать его с кем бы то ни было невозможно, разве что это откровенный подражатель, а таких было, есть и, надо полагать, будет множество. Повторить его на ином витке в живописи не удалось никому, в кинематографе - да, Пазолини и Параджанову. Гоген предлагает нам задуматься над тем, что есть любовь, ненависть, чего стоят самые простые человеческие желания и какова цена недостижимого душевного покоя.
Может быть, самое пронзительное полотно Гогена - это его «Желтый Христос», простое распятие в поле на фоне бегущих по холмам возделанных виноградников и склонившиеся перед крестом усталые крестьянки.
Это все надо увидеть. Непременно.