иваново действо

Неутомимое кинообщество манхэттенского Линкольн-центра в содружестве с Нью-Йоркским Музеем современного искусства в тридцать шестой раз проводит грандиозный по охвату материала показ фильмов под общим названием «New Directors - New Films». Скептики и консерваторы, возможно, поосторожничают и дважды подумают, покупать ли на эти фильмы билеты: новое - далеко не обязательно высокопробное. Но опытный кинозритель уже знает, что сегодняшнее новое имя, высвеченное суровыми выборщиками именно этой программы, завтра вполне может стать звездным и мировым. Именно так случилось со Спайком Ли, Педро Альмодоваром, Вон-Кар-Ваем...

В последнее время фильмы российских режиссеров частенько оставались за рамками крупных нью-йоркских кинофорумов - поэтому русская фамилия в списке отобранных работ сразу привлекла внимание. Молодой московский режиссер Иван Вырыпаев представил на нью-йоркский просмотр свою первую художественную киноленту «Эйфория».
...Это потом я прочту, кто он такой и как своеобразно его чествовали во время вручения золотой кинематографической «Ники» в Москве, потом узнаю, какие страсти кипели вокруг его фильма во взрывном кинематографическом пространстве России. А пока все тихо и чинно, американцы неспешно жуют свой попкорн в цивильном кинозале Уолтер-Рид Театра, заполненном примерно на две трети. И не знают, что на той самой церемонии (где Иван, кстати, получил премию в номинации «Открытие года-2006») прямо со сцены прозвучал жесткий диагноз-цитата из фильма Кирилла Серебренникова «Изображая жертву: «Российское кино - в ж...» Прошу прощения. Мнения маститых выступавших разделились, но те, кто опроверг резкость утверждения киногероя, не уточнил, где же именно находится сегодня российское кино.
А может, не только оно?..
На экране, жизнерадостно выпучив белые от счастья глазки, мчится по донской степи деревенский идиотик. Мчится на старом облезлом закопченном мотоцикле, привязанный за ручки к рулю, а за ножки к педалям деревенскими мальчишками... Из России с любовью. До того, как ему сверзиться в канаву, камера спасительно устремляется вверх. Она парит над степью - видимо, съемка ведется с вертолета: пыльная дорога обрывается на середине, словно невидимый путник споткнулся, - и новый кадр, и новая пыльная колея. И глаз уже с самого начала устает от этого парения, а душа - от двойственности ощущения: вроде красота - а вроде и нежить, бесконечные сухие травы и белая пыль затягивают, как болото.
В краю, для нормального существования явно не предназначенном (жуткие дома-бараки, раны оврагов, ощутимая отдаленность от цивилизации, бог и царь явно очень-очень далеко) живут как будто бы нормальные люди. Молодые Вера и Пашка (Полина Агуреева и Максим Ушаков) как-то исхитрились увидеть и запомнить друг друга на пьяной свадьбе приятеля. С той поры Пашка ходит как помешанный, а потом решает: все, еду к ней и объяснюсь! Замужем она, ребенка имеет - неважно. Встречаются, беседуют. Оказывается, мужняя жена Вера тоже поражена любовью, как молнией.
Но это - слишком пространное объяснение, в фильме все гораздо скупее. Там почти отсутствует язык: сквозь обрывочные междометия типа «ну, это...», «короче...» у героев изредка прорываются ключевые простые предложения. А сквозь них - мат, но не густой, не наверченный специально, а живой и как бы естественный для данной бессловесной среды. В этой самой среде новобрачный мужик Андрюха является на застолье с разбитной Галкой-Карасихой, с которой только что предавался утехам за оврагом. А жена его, опившаяся самогоном, тотчас же вгоняет сопернице вилку грудь! В этой среде с самого воскресенья известно, что станется с чокнутым Пашкой, осмелившимся влюбиться в замужнюю бабу: законный муж его просто расчленит... Нравы дикой степи равным образом дики, народный опыт много чему учит - но не всему. Может, при ином раскладе Вера сама бы взялась за вилку, а Пашка за нож или винтовку - а вот что делать с любовью как таковой, пораженные не знают.
Они прилепляются друг к другу с истовостью зверей, забывая обо всем на свете, мало отличаясь при этом от Карасихи и Андрюхи - ну разве что тем, что места для утоления своей страсти отыскивают более укромные. Но при всей нормальной осторожности ни он, ни она не помнят, что именно в это время Верина дочка лежит в жару и погибает от сепсиса, а явно дебильный фельдшер медпункта ничего иного, кроме укола жаропонижающего, предложить не может. Когда на отчаянные вопросы Пашки, как им быть, Вера механически повторяет: «Я не знаю...» - это не кокетство провинциальной барышни. Люди живут словно в ступоре. Они никому давно и прочно не нужны, ни до какого царста-государства из глухой степи не доскачешь. Тот факт, что ободранные машины на этих чудо-дорогах умудряются заводиться и куда-то ехать, каждый раз воспринимается как исключительная удача - равно как и то, что в облезлых строениях стоит более или менее сносная мебель и даже есть телевизоры. Но когда уж дом загорается, он сгорает вчистую, дотла - звонить некому и некуда, ближайшая «пожарка» находится на расстоянии двух часов езды. Когда происходит страшное (злая собака Пират откусывает пальчик Вериной дочурке Машке...), лечить ребенка можно только водкой: ближайший медпункт тоже в дали несусветной. На вполне адекватный вопрос случайных приезжих: «Как же вы тут живете - без телефона, вдруг плохо кому?» - отец Веры, кряжистый дед, одинаково похожий и на старого местечкового еврея, и на деда Каширина, отвечает почти зло: «Некому звонить - вот и нет телефона!» Те настаивают: а вдруг опять пожар - что тогда? «Дождь - наш пожарный...» - бесцветным голосом ответствует дед. Приезжие - люди по виду нормальные, несущие на себе следы городской жизни, торопливо ретируются, хотя никто им не угрожает: просто жутко и непонятно.
В данной коллизии муж героини Валерий, существо для данного окружения почти нормальное и достаточно деятельное, спокойно и обдуманно заряжает винтовку, чтобы подстрелить бабу и хахаля. И делает это.
В анонсах российской прессы жанр картины обозначен как трагедия. Но согласиться с этим сложно: трагедия - это прежде всего осознание происходящего самими героями. А здесь некому молвить: «Ужасный век, ужасные сердца!» Тут, стоя на пепелище дочерина дома, мать без слез и без эмоций говорит: «Нет тут людей, я чувствую...» Носом чует, что горели стены, а не плоть человеческая - додумывать остальное для нее неимоверно сложно. Тут грешная Вера, лежа на дне лодки под застреленным любовником, что-то шепчет и шепчет малохольно, плавно погружаясь в летейские воды батюшки Дона: бездумное отупение чеховской Варьки из страшного рассказа «Спать хочется».
Приметы дебюта в фильме заметны - но заметен и точный взгляд человека театрального. Иван Вырыпаев родился в Иркутске, здесь же закончил театральное училище, основал театр «Пространство игры», с которым перебрался в Москву, где поставил пьесы «Сны», «Валентинов день». Спектакль по его пьесе «Кислород» стал в столице культовым.
Не исключено, что зритель, привыкший к экранной многозначительности и разного рода вторым планам, окажется разочарован: точка пули в конце - и никакого глубинного смысла. (Кто-то из российских публицистов даже упрекнул юношу Вырыпаева: не так, мол, глубоко, как Тарковский, - вона!) Может, непрозвучавшая «песнь глубин» и завела московского писателя и журналиста Дмитрия Быкова, многократно приложившего «Эйфорию» в печати: так вышло, что именно ему, желчному критику, пришлось вручать Вырыпаеву «Нику»! Вручил очень холодно, повернулся к награжденному спиной и спешно покинул сцену.
Но московские страсти, тамошняя борьба амбиций от нас далеки, нам дозволено смотреть фильм из заморского далека - кто знает, может, на расстоянии и увидится значимое. В самом деле, фильм «Эйфория» может показаться не безумно оригинальным. Скажу больше: скорее всего, он таков и есть. Попытки символизма, аллегоризации выглядят у Вырыпаева несколько примитивно. Герои в костюмах Адама и Евы, шествующие по речному берегу, смотрятся неестественно, как на подиуме: явная дань моде на дозволенную «обнаженку». Аллюзия с библейской притчей о коровах звучит весьма надуманно: бессловесная, как амеба, Вера вдруг начинает изъясняеться высоким штилем, коровы в ее сне «тщательно обмазаны речным илом» (не Вера ли Павловна страдалица, часом?) Последний кадр с тонущей лодкой и двумя убиенными в ней - вообще прямое передирание финала «Возвращения» Андрея Звягинцева.
Примеров персонификации ландшафта в русском кино тоже несть числа: степь-герой, лес-герой... Но метафоризация пресловутого российского простора у Вырыпаева просто блистательна. Простор - о да, уж этого во всякие времена было сколько угодно. По части простора, как и балета, Россия всегда оказывалась впереди планеты всей. Как на этом просторе жить и выживать - вопрос отдельный и по сию пору слаборазрешимый.
Но, похоже, молодой режиссер и не ставил себе такой утилитарной задачи. В многочисленных интервью прессе он тщательно открещивается от очевидных реалий, категорически отказывается от прямолинейного толкования своего фильма: нет, это не его взгляд на деревенские нравы нынешней России, не Россия это вовсе, приметы определенного времени - необходимая случайность! (Как тут было не вспомнить интервью с его молодым соотечественником Ильей Хржановским, получившим «Золотой кактус» за свой фильм «Четыре»... Год с небольшим назад молодой человек, не особо церемонясь, даже прикрикнул на меня по телефону, когда я попыталась выразить крамольную мысль о его наблюдательности и верности реалиям родной страны. «Конечно, я родился и вырос в России, здесь же снимал. Общая фактура картины, безусловно, русская. Но я полностью отрицаю политизированность фильма и какие бы то ни было политические акценты в нем, так как знаю, что «железные гады» (некие таинственные механизированные существа, регламентирующие жизнь обитателей заброшенной территории - Б.Г.) расположены не только на территории России. А если говорить про «зону», то это не конкретная точка на Земле, а земной шар в целом. Вопрос в том, как чувствовать, как называть - «зоной», «домом», «норой», можно ощущать место как рай или ад»...)
Иван Вырыпаев тоже настаивает на том, что его фильм - не реалистичный, и можно только догадываться, что ведет молодых режиссеров по пути такого настойчивого отрицания российского самоотрицания. Страх репрессий исключается: оба награждены и обласканы, президент Путин даже назвал Ивана надеждой русской литературы. Может, молодое тщеславие, желание отрешиться от мелких «местнических» проблем, примкнуть к плеяде мировых имен, поднявшись до экзистенциальных высот? Вот это более вероятно - только нужно ли с такой яростью забывать родство, так ли оно мешает?..
Мысли противоречивы, чувства тоже. Примитивный символизм, схематичность, предсказуемость, заимствования... И все-таки нечто в фильме заставляет думать о просветлении на небосклоне российского кино. Как верно заметил обозреватель журнала «Огонек», простота Вырыпаева - не от недостатка таланта. Российская жизнь стала очень простой (та самая простота, которая хуже известно чего...), и выражать ее потребовалось адекватными средствами.
Горюя и о жизни, и о несчастном, обобранном российском кино, стареющий Эльдар Рязанов высказался на церемонии вручения кинематографической «Ники» 23 марта нынешнего года: «Мы стремимся обставить американское кино по количеству жестокости и более изощренного показа насилия. Забыли о категориях мастерства и художественности».
У Вырыпаева жестокость и насилие есть - но это отнюдь не бред типа «Убить Билла», не стремление спекульнуть на вульгарной «кровянке». У него скромный киноопыт, но мощный театральный: нет ни одного проходного персонажа. Есть академическая выучка - но, безусловно, есть и живая душа. Кому-то может показаться странным, что явно «артхаусный» Вырыпаев лучшим фильмом минувшего года называет «Казино «Рояль»: очаровали спецэффекты. Но именно хлипкая категория душа, а не только умение пользоваться благами технического прогресса, сулит российскому кино воскресение. Иван Вырыпаев, произнеся первое слово, явно не сказал на экране последнего.
Пусть даже впадать по этому поводу в эйфорию несколько рано...