Звук с неба

Завтра на телеканале “Культура” выйдет в эфир фильм Олега Дормана “Нота”. Накануне он был показан в Еврейском культурном центре. До того - в Центральном доме литераторов, в Московской консерватории, на концерте, посвященном годовщине смерти альтиста и великого дирижера Рудольфа Борисовича Баршая. Сам Баршай его не увидел. Он умер через месяц после съемок, 2 ноября 2010 года. 

 

Его монолог о себе, о времени, о музыке - последнее послание современникам. Как у Чехова: “Отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный”.

 

Олег Дорман рассказал, что они с продюсером Феликсом Дектором приехали в Швейцарию, к Баршаю, лишь познакомиться, составить план. Предполагалось, что оператором будет легендарный Вадим Юсов (именно он снимал 15-серийный фильм “Подстрочник”). Но, увидев Баршая, поняли - времени на подготовку нет. 

Дектор сказал: “Снимай немедленно. И сам”. 

 

За 10 дней записали 60 часов. Фильм идет полтора часа. Оставшийся материал войдет в книгу, которая сейчас готовится.

Три главные ноты звучат в экранной исповеди Рудольфа Баршая - счастье от причастности к музыке, от того, что свершил все, что хотел; печаль по Родине покинутой; объяснение, почему покинул. 

 

С первых секунд на экране очень старый человек вспоминает детство, и говорит, что он жил в раю - в станице Лабинской на Кубани. Родители, спасаясь от раскулачивания, уехали оттуда, когда ему было 4 года. А он помнит это безмятежное ощущение бытия, и пытается передать его сейчас, спустя 82 года. 

 

Как и в эпопее Лилианны Лунгиной (фильм Олега Дормана “Подстрочник”) в кадре и за кадром встает прошлое страны, государства. От которого охватывает иногда, как писал Горький, чувство холодного тихого отчаяния. С одной стороны, всемирно признанный дирижер. И даже в некотором роде начальник - руководитель Камерного оркестра в течение 22 лет! С другой - под особым надзором, потому что женат на иностранке. Не в безумные, воспаленные сталинские времена, а в шестидесятые-семидесятые годы.

 

“Куда бы я ни ехал на гастроли, ей как иностранке не разрешали ехать со мной, - рассказывает Баршай. - Или, скажем, хочу снять дачу. Перед этим я должен в милиции взять разрешение на жену. 

Прихожу, чин говорит: “Минуточку!”, выходит в другую комнату, там карты висят всякие, схемы. Он возвращается и объявляет:

 

“Нет, туда нельзя иностранцам!” 

- “А куда можно, вы скажите?” - “Нет, этого я вам сказать не могу, вы выберите место, приходите к нам, мы скажем – можно или нельзя”... 

 

Были разные причины, побудившие меня к отъезду. И личного характера, и то, что нельзя было играть современную музыку, которая во всем мире считалась уже классикой. Сколько душевных сил было потрачено на то, чтобы получить разрешение на исполнение Хиндемита, Стравинского! Мы сыграли концерт “Дамбартон оукс” в Большом зале консерватории при полном аншлаге. Это было еще до приезда Стравинского в Россию. Еще я боролся за “Просветленную ночь” Шёнберга: не разрешали до тех пор, пока приехавший на гастроли западный оркестр не исполнил ее”. 

Ну а потом, разумеется, клеймо “невыездной”. Например, приглашают дирижировать в Лондон, а английским импресарио отвечают: Баршай болен... 

 

Святослав Рихтер отказывался давать в Японии концерты с оркестром, если не поедет Баршай: “Я играю только с двумя дирижерами - с Бриттеном и Баршаем”. 

 

Но жену Баршая, японку, не пускали вместе с ним в ...Японию. Министр культуры Фурцева отсылает за объяснениями к своему заместителю, а тот бормочет: “Пустить-то ее туда пустят, она поедет с вами, а вот обратно в Советский Союз ее уже вряд ли впустят, ей придется остаться там, и вы ничего сделать не сможете, и мы вам не сможем ничем помочь...”. 

И все прочее, известное. Кого только не травили под нашими осинами - Шостаковича, Прокофьева, Ростроповича...

Морок. Абсолютный, непостижимый, кафкианский. Особенно непостижимый и страшный в сегодняшнем восприятии, когда режим тот превратился в пыль, прах, более того - стал предметом карикатур, упражнений юмористов молодого поколения.

А мы в том мороке жили.

 

Баршай эмигрировал. В 1977 году. 

 

Говорит, что иначе не завершил бы главного дела жизни - сорокалетних трудов над инструментовкой “Искусства фуги” Баха, реконструкцией незаконченной Десятой симфонии Густава Малера. Они дошли о нас в незавершенном виде, подчас записи не поддавались расшифровке. Собственно, расшифровать их - значило воссоздать. То есть настроиться на одну волну с гениями. Как это передать словами?

 

Баршай пытается нам объяснить (только пытается, потому что слова бессильны, мы ведь - обыкновенные люди, а великая музыка, Баха и Малера, диктуется с небес, композиторы - посредники между небом и людьми): 

 

“Я начал изучать рукопись опять с самого начала. Взял лупу... думаю: я найду что-нибудь в этой рукописи, какую-то ноту... И я нашел... в одном из нижних голосов какая-то нота написана, непонятно, вроде кляксы какой-то... Но какая нота – непонятно. Сколько я ни смотрел в самые сильные лупы, я не мог разгадать... 

 

А потом я сам себе сказал: все равно, какая нота, это будет по моему – ре-бемоль... 

 

И когда я написал туда ре-бемоль, я в это время был еще в кровати, спал... я в голове написал, меня взорвало всего! 

Я вспотел, как мышь, потому что я услышал то, что я искал, как раз то, что... 

 

Нота, которая превращала ми-бемоль мажор в доминантсептаккорд к ля-бемоль мажору... то есть к соль-диез мажору. А соль-диез мажор – это уже два шага... модуляции до фа-диез мажора. Один тон – и уже в фа-диез мажоре. А что такое фа-диез мажор? Это главная тональность всей симфонии!.. И вот так получилось, что крупнейший в мире специалист по Малеру, известный английский музыковед Джонатан Карр, пришел на ее премьеру во Франкфурте, и после концерта подошел ко мне и сказал: “Наконец-то мы имеем Десятую симфонию Малера!”. 

 

“Искусство фуги” Баха и Десятая симфония Малера - их последние творения, завещание и послание в будущее. Рудольф Баршай открыл и донес до нас послания гениев. Восстановил мост между временами.

 

Олегу Дорману сейчас 45 лет. Фильм о Лунгиной он замыслил, не достигнув и тридцати, в 43 снял фильм о Баршае. Он вырос еще при советской власти. Но все же воздухом свободы начал дышать в юные года. И вовремя пришел к острому осознанию, что уходит эпоха, уходит в небытие Атлантида, история - и надо ее сохранить, запечатлеть.

 

В нас, людях старшего поколения, связь и преемственность истории, поколений воспитывалась с детства по политической линии, в школе висел плакат-картина: пионер - комсомолец - коммунист (рабочий). А родители, тем более дедушки-бабушки - они отсталые, не современные, не понимают... 

 

Но ведь каждый человек - эпоха и летопись. Только его надо было расспросить, выслушать, записать его рассказы, воспоминания. Где там - нам неинтересны были наши отцы и матери, бабушки и дедушки. (Если они не революционеры, конечно.) 

 

Мы постоянно были заняты своими очень важными делами, не до них нам. Так уходили старики, не замеченные детьми и внуками, не интересные им, унося все накопленное, пережитое, передуманное, унося правду и знание, без которых люди - слепые орудия в руках идеологической власти. Наверно, это и требовалось...

 

Дорман - человек уже другой генерации. Он строит мост над пропастью времени. На последнем обрыве, снимая последние кадры. (Лилианна Лунгина ушла из жизни в 1998 году, вскоре после окончания работы над фильмом “Подстрочник”. Рудольф Баршай умер через месяц после окончания съемок “Ноты”).

 

В новые времена новой, свободной России “Подстрочник” не пускали на экраны 11(!) лет. Фильм вышел на телеэкраны в 2009 году - о нем говорили, его обсуждали все, он сразу стал событием в культурной, общественной жизни страны. 

Когда же в 2010 году Олегу Дорману присудили спецприз ТЭФИ (Академии российского телевидения), он отказался от него, написал:

 

“Среди членов Академии, ее жюри, учредителей и так далее - люди, из-за которых наш фильм одиннадцать лет не мог попасть к зрителям. Люди, которые презирают публику и которые сделали телевидение главным фактором нравственной и общественной катастрофы, произошедшей за десять последних лет... 

 

На людях образованных, думающих, лежит ответственность перед теми, кто не столь образован и не посвятил себя духовной деятельности. Получив в руки величайшую власть, какой, увы, обладает у нас телевидение, его руководители, редакторы, продюсеры, журналисты не смеют делать зрителей хуже. 

 

Они не имеют права развращать, превращать нас в сброд, в злую, алчную, пошлую толпу. У них нет права давать награды “Подстрочнику”. Успех Лилианны Зиновьевны Лунгиной им не принадлежит”.

Полгода назад, на первых просмотрах “Ноты”, Дорман говорил: 

“Наши отношения с телевидением по-прежнему глубоко “религиозны”: я верю, что фильм покажут”.

Неделю назад сообщил: фильм “Нота” поставлен в эфир на 27 апреля.

Завтра в 22.10 по московскому времени. 

Москва