Преимущество ИгорЯ Андреева

Сегодня Театр на Таганке – неотъемлемая часть русской культуры XX века. Я допускаю, что у молодых людей не возникает особых ассоциаций с этим названием. Но начиная с сорокалетних и старше, любой человек, родившийся в СССР, не будучи при этом поклонником Мельпомены, знаком с этим «брэндом». Актеров в этом театре в 70-е, период расцвета его, было не так уж и много – несколько десятков человек. Поэтому любой их этих нескольких десятков – сегодня уже не просто часть российской истории и культуры, а и некий «кирпичик» в здании, или, скорее, мазок, без которого картина явления не будет полной...
Для меня было довольно странно обнаружить, что здесь, в Нью-Йорке, рядом с нами, тихо, не давая никаких интервью, живет человек, чье прошлое неразрывно связано с судьбой этого театра. Этот человек не был звездой, у него, как я понимаю, отсутствовали амбиции, приводящие к звездным результатам, он просто жил в свое удовольствие, радуясь, что играет в одном из лучших театров России. А поскольку он был хорошим актером, то и Театр на Таганке 70-х – 80-х без его участия сегодня не представим.
Мои вопросы о том, что для него означает смена социального статуса, которые я заранее заготовил, оказались не по адресу – для людей такого типа гораздо важнее его внутреннее состояние, а если что-то их и задевает, то виду они, как правило, не показывают...
Итак, знакомьтесь - Игорь Андреев, выпускник Щукинского училища, актер Театра на Таганке...

Роман с Таганкой...
-Игорь, в каком году вас взяли в Театр на Таганке?
-В 76-м.
-Сколько вам лет было тогда?
-22 года. Художественным руководителем моего курса был Юрий Васильевич Катин-Ярцев, один из лучших педагогов Щукинского училища. Предыдущий его выпуск – это Борис Галкин, Наталья Варлей, Костя Райкин, Юрий Богатырев, Наташа Гундарева, наш выпуск – Стас Данько, Женя Симонова, Леня Ярмольник, Юра Васильев, Аннета Табачникова, Рая Этуш, Лена Габец. В каждом театральном заведении выпускной курс ходит по театрам, договаривается о просмотре и показывает отрывки из спектаклей, а худсовет во главе с режиссером выбирает, кто им нравится. На тех, кого выбрали, подают заявку в учебное заведение.
-То есть, практически, вас Любимов выбрал?
-Да.
-Вам сразу стали давать какие-то роли или вы просто в массовках участовали?
-Таганка – это режиссерский театр, все актеры у Любимова – как краски. Он, как художник, этими красками рисует свои полотна... Когда на меня пришла заявка в Щукинское, и я уже знал, что буду работать на Таганке. Всем нам, кого взяли, выписали временные пропуска, и мы могли бесплатно ходить смотреть спектакли. И я пошел на «Гамлета». Захожу со служебного входа и чувствую – пахнет керосином. Нужно было пройти длинный тоннель под зданием театра, чтобы выйти потом на сцену или в фойе... Я иду, нюхаю этот керосин и думаю: «Боже, какой гений Любимов! Как гениально придумано – Гамлет говорит, что Дания, как мышеловка... И керосин тут... Как прекрасно!» Кончается спектакль, мы делимся впечатлениями, кто-то спрашивает из актеров: «Ну как?» Я говорю: «Это гениальный ход – с керосином!» На меня все сразу «косяка задавили»: «Какой гениальный ход? С каким керосином?» Я говорю: «Дания – мышеловка...» «Идиот. Это у нас крыс травят керосином»...
Как-то в буфете меня Саша Пороховщиков зацепил... Я потом понял, в чем дело, – ему нужно было слинять из спектакля, чтобы сниматься в очередном фильме, а Любимов его не отпускал. И вот он меня поймал: «Хочешь роль, старик? Сразу! Чего тебе в массовке болтаться?» Я говорю: «Какую?» «В «Пугачеве». «А кого?» «Ну ты приди, посмотри». Я прихожу на спектакль: Высоцкий, Бортник, Костя Желдин, все эти знаменитые мужики, по пояс голые, в штанах из мешковины, с топорами, цепи какие-то повешены, под балалайку Расми Джабраилов песни поет. Там была роль предателя, который Пугачева и все его восстание сдает царским властям. Его играл Саша Пороховщиков. Он высокий здоровый мужик, по комплекции - полтора меня. И Пороховщиков мне говорит: «Не волнуйся, я тебя введу». Текст я выучил, и Саша упросил Любимова, чтобы меня ввели в массовку – с цепями, без слов. Таким манером он тихо-тихо меня ввел в спектакль и... уехал. Как только он это сделал – мне надо играть, показываться перед Любимовым. Ему я категорически не понравился: «Нет. Вы не то делаете. Дождь идет... Вы – голый...» Я начал что-то из себя корчить, он посмотрел и говорит: «Ну все равно Пороховщиков, скотина, уехал сниматься. Ладно, пускай играет». Я очень долго это играл-наигрывал...
Однажды поехал к своему брату на Урал – был дождь, мы поехали стрелять уток, и я, вместо того, чтобы стрелять, разделся до трусов и стал голым читать текст, чтобы прочувствовать, как это должно быть... Хлещет эта мерзопакость, серые тучи, ветер, а я стою, как идиот, между камышей и читаю текст «пугачевский»... Боже мой... Был холод собачий, осень, я заболел жутко, схватил воспаление легких... Потом приезжаю на спектакль. Любимов мне снова говорит: «Нет, вы не так все делаете». Тогда я не выдержал: «Знаете, Юрий Петрович, что я вот был на Урале, на охоту ездил...» Он: «Я вас поздравляю. Много настреляли?» Я: «Я не стрелял! Я стоял под дождем и ветром в сентябре и входил в образ, брал физическое самочувствие...» Он: «Да. Вам не повезло с этой охотой»...
-Вы с ним не конфликтовали?
-Нет. Но однажды я позволил себе такое, что даже «кирпичи» (так на Таганке называли актеров, которые пришли с Любимовым из Щукинского училища и основали театр) рты открыли. Мы репетировали «Преступление и наказание», у меня была роль Разумихина. Юрий Петрович набрал шесть человек на эту роль, все должны были сидеть в зале и репетировать... И вот он нас вызывает: «Хмельницкий в Киеве, на съемках... Кто у нас Разумихины?» Я один оказался в зале. «Идите на сцену!» Мы начали репетировать. И Любимов мне начал делать замечания. Сцена заключалась в том, что Разумихин приходит наутро к Раскольникову, после того как они где-то накануне киряли, и говорит: «Ну что, голова еще немножко болит? Ну ничего, ничего, это пройдет...» Дальше идет диалог, а затем монолог, выстроенный так, что нужно общаться с партнером через зал, втягивая его в это взаимодействие... Юрий Петрович мне говорит: «Вы не берете зал». Я пробую по другому. И на одном и том же месте он меня останавливает - раз остановил, два, три, пять раз... В конце концов я говорю: «Знаете что, Юрий Петрович? Если вам не нравится, как я играю, зачем вы меня вообще вызываете на сцену? Вызовите своего Хмельницкого, который где-то снимается! А я вам не погремушка... Что это такое – вы меня пять раз на одном и том же слове остановили! Я не понимаю почему. А вы мне не можете объяснить. Раз вы не можете объяснить, значит, я не могу сыграть то, что вы хотите! Когда вы сможете мне это объяснить, тогда я буду играть и репетировать!»
Повернулся и ушел со сцены. В зале была гробовая тишина. Все просто ушам своим не верили. Любимову – непонятно кто, без году неделя, второй год в театре - посмел такое сказать...
Но Любимов меня после этого зауважал... Когда я приехал в Париж в 95-м году, мы с ним встретились, и он меня спросил: «Как у тебя дела? Что ты здесь делаешь?» Я рассказал. Он говорит: «А сыграть?» Я говорю: «Юрий Петрович, я ваш актер, вы мне только скажите... Дайте вспомнить текст, я выйду, сыграю, никаких проблем»... Любимов – мастер, перед ним я преклоняюсь.
-А главные роли вам не приходилось играть?
-В театре работали в основном наши звезды, а остальные им подыгрывали.
Но мне пришлось-таки сыграть Разумихина. Когда в очередной раз Хмельницкий застрял в Киеве, мне позвонили домой и сказали: «Срочный ввод!» А я этот спектакль репетировал два года назад и когда последний раз выходил на сцену, то произносил текст по бумажке. Поэтому сказал заведующей нашей труппой Галине Николаевне Власовой: «Вы с ума сошли! Я же ничего не помню!» «Игорь, ты должен выручить театр! Спасай». «Ну хорошо. Но я требую одно условие...» «Все, что хочешь». «Я играю три спектакля подряд – не важно, приедет Хмельницкий или нет». «Хорошо. Договорились»... В очередной раз мне довелось спасать театр, когда что-то произошло с исполнителями Кота в «Мастере и Маргарите». Юрий Медведев и Юрий Смирнов играли Бегемота, один из них уехал на гастроли, другой взял себе каникулы на неопределенный срок... И Нина Шацкая мне на первом же спектакле буквально чуть не оторвала ухо. В сцене на балу, когда Маргарита с Бегемотом разговаривают, она к нему поворачивается и говорит: «Если ты, сволочь, еще раз в моем присутствии произнесешь хоть слово!» И Бегемот ей отвечает: «Молчу, молчу, молчу... Молчу!» Она меня так за ухо схватила – это был какой-то караул, я думал, она мне его оторвет.
-Специально, что ли?
-Когда она на сцене, то забывает все дозволенные приемы. После спектакля я ей говорю: «Ты знаешь, что ты мне чуть ухо не оторвала?» «Ой, прости. Было очень больно, да?» «Ты что, себя не контролируешь?» «Ну, прости... Я вся в роли..» «Очень замечательно, что ты вся в роли. Но уши-то мои..» Потом меня вызвали в «Дом на Набережной», когда уже Губенко руководил театром... А из театра я уволился, потому что мы не сошлись с Анатолием Васильевичем Эфросом. Тогда из театра ушли еще Зоя Копыльнова, Виталик Шаповалов, Леня Филатов, Веня Смехов и Боря Хмельницкий. Это был 84-й год. Шла борьба за то, чтобы Любимова вернуть в СССР из Испании. Эфроса назначили в театр после того, как Любимов остался на Западе. Он объяснял: «Это не моя идея. Я подчиняюсь приказам Министерства культуры... Хотите вы этого или нет, вам придется работать со мной». Я ушел, но продолжал ездить с нашими актерами на гастроли. Просто если бы я выпал из нашей концертной бригады, то пропал бы номер. А я играл Тартюфа, из «Мастера и Маргариты» мы играли сцену «На патриарших прудах», я пел песни Высоцкого, Суханова, плюс мы еще коллективно исполняли сцены из «Десяти дней», из «Павших». Из пятнадцати номеров я был занят в восьми.
Два штриха
к портрету Высоцкого
-А вы пересекались как-нибудь с Высоцким? Просто интересно, как иерархия театральная работает...
-Да, мы сидели рядом! Гримерка была на втором этаже. С одной стороны от моего столика был столик Володи Высоцкого, с другой – Виталика Шаповалова, чуть дальше – столик Лени Филатова. То есть я попал в гримерку самых-самых! Но у нас была полная демократия... Зарплата была тогда довольно хилая – мне 85 рублей дали в 76-м году, и естественно, по-первости, нужно было как-то на эту зарплату жить. Все друг у друга занимали. И в один прекрасный момент я остался совершенно без денег. Мне где-то нужно было перехватить до следующей зарплаты. К директору я подойти не могу, к Любимову не могу, актеров нет, после репетиции все разошлись... Я спускаюсь вниз и вижу – навстречу мне идут Ваня Бортник, Володя Высоцкий и Феликс Антипов. «Привет»... «Привет»... Я их пропустил, они поднялись в гримерку к Бортнику. Я думаю: «Последний шанс, деньги-то нужны». Постучался туда: «Извините, Ваня, Феликс, Владимир Семенович... Слушайте, ребята... Выручите до зарплаты – трешку или пятерку»... Они переглянулись: «Ну, ты даешь»... Высоцкий вытащил пятерку. «Большое спасибо. Я отдам». В следующий раз он появляется, я ему отдаю эту пятерку, а он говорит: «Это что такое?» «Вы мне одалживали...». Он говорит: «А я и забыл». «А я не забыл». «Ну спасибо. Молодец»... Потом у него была какая-то травма колена, и ничего ему не помогало. А я в ту пору карате занимался у Штурмина, где учили, что при ушибах травмированное место нужно вазелиновым маслом натереть и завязать теплым. Мы отыграли «Пугачева», я прихожу в гримерку, вытаскиваю то, что принес, и говорю: «Владимир Семенович, это вам» Он спрашивает: «Это что?» Я отвечаю «Я слышал, что у вас колено... Это вазелиновое масло, просто намажьте, теплым бинтом эластичным оберните, чтобы было тепло. Очень помогает». «Спасибо». «Да не за что». Он говорит: «Да нет – есть за что!» «За что?» «За внимание, балда...» В общем, все мое общение с Высоцким на этом и закончилось, потому что он очень много ездил, гастролировал, а приезжал только на спектакли, в которых сам играл. А потом все чаще на его роли стали вводить других актеров. Еще говорили, что он готовил программу в Росконцерте с музыкальным коллективом, она уже была отрепетирована, но тут случилась эта история с его смертью.

РоссиЯ, ФранциЯ, Америка
-В каком году вы уехали в Америку?
-В 96-м году.
-Вы работали актером к тому времени?
-Нет. После того как история с Эфросом закончилась и Губенко стал главным режиссером театра, наши барышни из «кирпичей» стали пробивать, чтобы меня опять взяли в театр. В конце концов они пришли к директору театра и объявили: «Где хотите, найдите хоть какую-то должность в театре, но чтобы Игорь был в театре». И мне нашли должность... садовника. Я стал озеленять театр, сделал какой-то газончик, цветочки посадил и параллельно ездил на концерты... В один прекрасный день я подал заявление об уходе, уволился из актеров и стал заниматься со своей женой кооперативной деятельностью – по пошиву всяких юбочек, кофточек и так далее.
-Это конец 80-х?
-Конец 80-х, начало 90-года. В первый же год мы заработали просто сумасшедшие деньги. У меня же жена очень хорошо шьет. Я торговал на рынках. Улетало все, как горячие пирожки, просто на удивление.
-А кто у вас жена?
-Наташа Михалева, певица из ансамбля Дмитрия Покровского. Я забрал лучшую певицу из этого ансамбля – в 85-м году. Они пели у нас на Таганке в «Борисе Годунове»... Потом у нас с Наташей появилась дочь, а я стал садовником, далее мы организовали собственный кооператив, съездили первый раз по приглашению к моим друзьям во Францию... Затем меня пригласил бывший наш осветитель из театра Юрий Миронов в свой кооператив по продаже компьютеров... Однажды, когда он стал все больше втягиваться в связи с уголовными элементами, я побывал с ним на какой-то сходке в очень крутом кооперативном ресторане на Арбате. В ресторане мы с Юрой были одни, и ждали этих ребят. Белые скатерти, хрусталь, серебро. Приходит эта бригада, снимает куртки кожаные и вешает их на стулья. И я вижу – из каждой куртки торчит ствол. После встречи я спрашиваю: «Юра, в чем дело?» «Ну, мне нужно было разрулить кое-какую ситуацию»... Короче, в 90-м году я сделал себе вызов во Францию, собрал в свои «Жигули» 100 литров бензина, постели, подушки, книжки и пересек границу с Брестом, а жена моя с дочкой поехали поездом. Через 3 года мы получили французскую грин-карту на 10 лет, а в 96-м году я выигрываю в лотерею американскую «грин-карту» и отбываю в славный город Нью-Йорк.

Жизнь – театр,
люди – актеры...
-А чем вы здесь занимаетесь?
-У меня довольно странная профессия. Она называется по-русски – дворецкий или мажордом, но это ни то и ни другое, по-английски это звучит «батлер». Это что-то вроде персонального помощника, водителя и еще по дому, цветочки, маленький огородик, чистка бассейна и так далее... Нужно обслужить, сервировать стол. Как правильно это нужно делать – работодатели мои не знают, поэтому сервирую стол только я, и никто больше...
-Вы этим с 96 года занялись?
-Сразу, как приехал, я поступил на курсы программистов, заплатив 3000 долларов. Но вскоре вся эта история с программированием лопнула. После чего мне помогли устроиться в одну из манхэттенских гостиниц. И там я им посадил такой сад, что жители окрестных семи зданий говорили, что сколько они живут здесь, такой красоты в жизни не видели.
-Это в вас осталось еще с тех пор, когда вы на Таганке садовничали?
-У меня мать – садовник по профессии. Она меня таскала с пеленок по всем этим делам, поэтому я немножко в этом деле разбирался. А обслуживанию, тому, что называется «батлериниг», меня научили во Франции, где я работал в замке XII века.
-А вам не помогает в этой вашей профессии ваше актерское прошлое?
-Помогает. В этом одно из преимуществ актерства, потому что нормальному человеку вынести все это безобразие довольно тяжело - самолюбие с пол-оборота может сыграть. Нормальный человек повернулся бы, плюнул на все это хозяйство и ушел. Но надо просто к этому уметь относиться спокойно. Мои работодатели - люди очень богатые, у них есть, например, свой собственный «Фалькон», 28 миллионов долларов...
-То есть, вы просто такую роль для себя играете? Спектакль, который долго длится...
-Когда необходимо... Вот, например, наша актриса, тоже с Таганки, Лида Бойко, которая живет в Канаде, одно время работала брокером, потом в реал-эстейте... Я как-то к ней приезжаю, а она работает в продуктовом магазине. Ей ее муж задает вопрос: «Лида, ну как ты можешь все это выносить?» Я отвечаю за нее: «Феликс, ты не переживай, она же актриса». Она говорит: «Правильно, Игорек. Они же, дураки, не понимают – я играю очередную роль. Завтра я ее закончу и возьму другую». К этому нужно относиться, наверно, вот на таком уровне... Ну, да меня достают. Я, например, узнал, что когда мои работодатели уехали отдыхать в Израиль, они позвонили домой и секретарше задали вопрос: «А чем Игорь занимается?» Другой бы на моем месте сказал: «Пошли вы на фиг! Я вам что, пятилетний мальчик на побегушках? Мне пятьдесят с лишним лет, у меня есть полный лист работы – того, что я должен сделать. Что вы меня пасете из-за океана?» Хлопнул бы дверью и ушел. Я так не могу. Это – работа. Если тебе не нравится эта работа, значит научись какой-нибудь другой работе, иди в другую профессию. Но занимайся этим профессионально.
-И вас это устраивает? Не готовите ли вы себе какую-то следующую роль?
-Мне нравится заниматься обслуживанием людей, делать это приятно, красиво.
-Вы не считаете, что себя не реализовали как актер?
-Почему? Я сыграл замечательные роли в Щукинском – из девяти дипломных спектаклей я играл в восьми.
-Я это к тому, что статус у вас здесь совершенно другой.
-Актером здесь быть невозможно. А творчество должно присутствовать в любой работе. В каждой профессии есть, на мой взгляд, свои преимущества. У актеров, например, слава. Но слава иногда оборачивается таким геморроем и головной болью... Взять этих голливудских звезд, у которых своей личной жизни нет – сплошные папарацци... Это, на мой взгляд, несчастные, бедные люди, их надо пожалеть. Просто сумасшедший же дом!
-Вы не жалеете, что уехали?
-В России меня об этом часто спрашивают... Просто мне повезло... Захотелось переехать во Францию, я переехал, жил там... Франция мне надоела, у меня появилась возможность поехать в Америку, жить здесь и наслаждаться этой страной, получить работу и гражданство этой страны. Я не чувствую себя привязанным к чему-то... Да, я родился на территории Советского Союза, России, но это не значит, что я должен всю свою жизнь принадлежать ей. Моя Отчизна – земной шар. Этот шарик – наш общий дом. Мы все в нем живем, как в коммунальной квартире.