МУЛЯ

Среди ночи Муля проснулась оттого, что умирает. Болело все тело, а мозг зашкаливало от сигналов бедствия в каждом отдельном органе. А главное - там, где, как казалось, живет душа, образовалась какая-то зияющая пустота, через которую эта самая душа вот-вот унесется.
Муля не ждала и не боялась смерти, но ей казалось, что конец не наступит без предупреждения. Что за день-два тревожно прозвенит какой-то колокольчик, и у нее окажется время, чтобы собраться и закончить жизнь. И еще ей представлялось, что непременно умрет днем, заснув в кресле после трех часов, как это обыкновенно бывает в последние годы, - за чтением или разборкой многочисленных конвертов, которые ежедневно приносит почтальон. Как-то это уж очень не достойно смерти, придти вот так, ни с того, ни с сего, подумалось ей.
К смерти Муля относилась уважительно, как и к рождению. А что, собственно, предупреждать, легко смирилась она, как всегда легко смирялась с тем, что неподвластно ее воле. Человек приходит в этот мир без предупреждения, так должен и уйти. Великая тайна остается тайной потому лишь, что никак не проявляет себя, иначе человек доберется и до нее. «Позвать, что ли Маргариту, сказать ей? А что будет - одна суета. Лекарства, скорая помощь, смерть же суетой не напугаешь. . . «
Маргарита, художник-керамист из Санкт-Петербурга, вот уже около шести лет живет у Мули. В отличие от других русских, которым она с удовольствием предоставляла кров в Америке, пока они не встанут на ноги, Маргарита сумела стать совершенно необходимым человеком. Она знает, когда и какое лекарство ей пить, когда надо ехать на прием к врачу, не забывает напомнить о важном телефонном звонке. А главное, чувствует, когда Муле хочется с ней пообщаться, а когда ей нужно побыть одной. «Жалко, что так и не удалось довести до конца дело о разрешении на легальное проживание для Маргариты», - с сожалением подумала Муля. «Да и многое другое не сделано: не закончен перевод на английский книги воспоминаний, недавно вышедшей в Москве; не выбран мемориальный камень, который должен быть установлен у въезда на ее территорию, не завершен рассказ о том, как росли дети».
Оба они далеко. Один в Лондоне, другой в Лос-Анджелесе. И дело не только в расстоянии, они по сути оставили ее одну, без внуков. Артуру недавно исполнилось шестьдесят пять, у него больная жена и у самого диабет. Эдварду скоро пятьдесят, он не женат - гей. Да к тому же еще и стеснительный гей, поэтому никак не найдет себе пары. Странно, что оба вдруг захотели узнать, как росли. А может, тоже подумывают о мемуарах? Дети - талантливы, один литературовед и поэт, издавший несколько книг, второй - художник-фотограф, виртуозно пользующийся компьютерными возможностями. На одной из фотокартин сумел изобразить всю семейную историю... Живые - на первом плане, ушедшие в мир иной, как тени среди ветвей деревьев, что растут вокруг их дома. По крайней мере в отношении их отца это верно - его прах действительно рассеян в саду.
Как-то незаметно, оказавшись под ворохом несделанного и не завершенного, Муля отвлеклась от смерти и уснула. Днем я ее застал, как всегда, в кресле, за чтением и разборкой бумаг.
- Что-то мне надо сделать с компьютером: потеряла по крайней мере три страницы текста, - пожаловалась мне она. - А может, название файла забыла, надо проверять все подряд. Как это муторно. . .
Я постарался ее успокоить: мне, мол, далеко даже до девяноста, а названия файлов забываю сплошь и рядом. А иногда текст позабудешь сохранить, и не на ту кнопку нажмешь и его как корова языком слизывает.
Потом она рассказала, как умирала и не умерла:
- Похоже смерть вникла во все мои заботы. А может, это и было предупреждением? Хотя говорят, что в качестве предвестника смерти должен присниться кто-то из родственников и позвать за собой. Может быть, мама?
Мама ей приснилась лишь однажды, но, как выяснилось, в самый критический для двадцатидвухлетней Мули момент. Было это в Харбине в тридцатом году. Она долго не могла решить, куда ехать: в Америку, куда ее с братом приглашал посол США в Китае Чарльз Крейн, или в Россию, в Ленинградский университет. В том сне мамино лицо мелькнуло в толпе народу на большой площади, которую она никогда нигде не видела и, как убедилась позже, чем-то напоминавшей Таймс-сквер в Нью-Йорке. Мама поманила ее, Муля бросилась за ней. Когда они оказались на небольшой улочке, мама подошла к ней, взяла за плечи и повернула лицом к площади. К Америке.
Мама сделала выбор за нее и других своих пятерых детей, переехавших за океан. И как оказалось, это был выбор между жизнью и смертью: большинство их харбинских друзей и знакомых, вернувшихся в Россию, в сталинское время были расстреляны, сгинули в лагерях или вышли из них инвалидами.
- Впрочем, маме, пожалуй, и незачем появляться перед смертью. Разве естественный конец такое уж важное событие в жизни человека? Факт биографии - не больше. Рождение - другое дело, это - факт жизни. Нет, вряд ли это было предупреждением: хирург, делавший мне операцию на сердце, сказал, что продлил мою жизнь на пять - семь лет. А прошло только два.
Муле в ноябре будет 95 лет. Вся она маленькая, сухонькая, руки - кожа да кости, причем кожа на них коричневая, будто мумифицировалась. А согнуться себе не разрешает и старушкой ее не назвать никак: лицо - все еще гладкое и красивое, хотя и бледное, с умными и живыми глазами, которые здорово умеют слушать и смеяться. В молодости Муля была серьезной и милой девушкой, видел ее фотографии и скажу, что лицо ее сейчас немного потеряло в привлекательности. Человек добрый и стареет красиво.
Ее сестра Елена Ивановна, которой недавно исполнилось девяносто, рассказывала мне как-то: «Представляете, хирург ей сказал, что сердце возьмут из груди, положат на стол и будут ремонтировать, а ее на это время подключат к какому-то аппарату. Я ей говорю, Муля, зачем это тебе нужно? А она отвечает - мне пообещали еще по крайней мере пять лет жизни. Ты так хочешь жить, что готова пройти через это? Мне, дескать, еще так много нужно сделать! Да она никогда не остановиться, сделает одно, появляется другое. Что, она собирается жить вечно?» - то ли возмутилась, то ли восхитилась младшая сестра.
Сама Муля мне как-то призналась, что дала себе срок до ста. А потом, если вдруг жизнь станет неинтересной, можно и умирать.
Знаю в Бостоне одну русскую старуху, дочь богатого псковского купца. Она на год старше Мули - когда-то в Риге, в тридцать втором году прошлого века, играла на одной сцене с Михаилом Чеховым. Русские дамы живут в Америке спокойно, обеспеченно и долго, так вот, бывшая артистка с горечью поделилась со мной умозаключением: долгую жизнь бог посылает человеку в качестве наказания. Приходят болезни, один за другим уходят из жизни друзья. . .
Мулины же друзья, похоже, чаще рождаются, чем умирают. Когда в конце тридцатых она перестраивала бывшую конюшню в большой дом, где сейчас живет, то устроила огромную гостиную. Мечтала, что будет у нее салон, где станут собираться друзья, музыканты, литераторы. Пока жив был муж, человек довольно угрюмый и замкнутый только на своей науке, в доме были дети, мечта так и оставалась мечтой. Но вот осталась одна и гостиная открылась. Муля стала приглашать к себе советских эмигрантов - невозвращенцев и тех, кого выдворяли из страны: художников, музыкантов, поэтов. А послушать их собирала своих друзей, американцев и русских. Набирается иногда до шестидесяти человек - на этот случай в подвале есть раскладные стулья. И каждый из них кладет в широкую вазу пять-десять-пятнадцать долларов в пользу выступающих. Нет СССР, нет невозвращенцев-выдворенцев, но есть экономическая эмиграция. И традиция продолжается. Приглашаются в этот дом и еще малоизвестные музыканты-гастролеры из России. В прошлом году я слышал здесь чудесный коллектив - ансамбль подворья Валаамского монастыря.
На концерты к Муле приходят не только те, кто был первыми гостями ее своеобразных салонов, но их дети и внуки. И приносят с собой все, что нужно для послеконцертного застолья или пати, как здесь оно называется. Накрывают на стол, угощают, а потом еще и порядок в доме наводят. Муля, которая очень тщательно готовится к таким вечерам - подлечивается, наводит марафет, одевает вечернее платье с рюшами и выглядит моложе многих своих семидесятилетних гостей- поочередно беседует со всеми, кто хочет. Особенно любит, когда ей представляют молодых. И ничего, что беседа превращается в монолог: Муля умеет слушать и восхищаться, никогда не дает советов, пока их у нее не спросят. А прощаясь, многие просят навестить ее для приватной неспешной беседы и дружества у камина.
Неделю назад приехал к ней, сам за рулем, такой же сухощавый старик. Еле выкарабкался из кабины, а потом неожиданно споро засеменил к багажнику, вытащил оттуда внушительную связку книг и также быстренько поднялся по ступенькам к Муле. Оказалось, тоже бывший профессор Массачусетского технологического института, физик, на старости лет увлекшийся биологией и переводами. Привез Муле показать книги, которые написал сам или перевел после того, как они оба ушли на пенсию.
У Мули - огромная библиотека. Книги - на английском и русском языках. И большинство из них - подаренные, с автографами и без них. С ней почему-то очень хочется поделиться именно успехами, я это испытал на себе. Ее оценка, неподдельная радость за другого делает любой успех по-настоящему состоявшимся. А на комплименты никогда не скупится, понимает, насколько важно гордиться сделанным.
- Если это было предупреждением, то мне надо бы поторопиться, - продолжает Муля тему ночного происшествия. - Но это не в моем характере и уже, к сожалению, не в моих силах. Например, памятный камень я договорилась поехать подыскать на будущей неделе, пригласила специалиста, водителя, потому что это далеко. Что, всех обзванивать и назначать другой срок? Кстати, вы видели - вчера привезли бронзовую табличку для камня?
Вчера мне табличку показала Маргарита. Но я не сознался, потому что знал: Муле приятно продемонстрировать ее самой. Надпись на бронзовой дощечке гласит: «Этот дом построен в 1945 году Гарольдом Фриманом (1909-1997, штат Пенсильвания) и Маргаритой Фриман, урожденной Зарудная (1908 - , Санкт-Петербург, Россия). Пусть будут счастливы все, кто будет жить здесь«.
Мулю на самом деле тоже зовут Маргаритой, Маргаритой Ивановной. Укачивая девочку в детстве, мама припевала: миля, маля, муля. Последнее пушистое слово (что оно означает, даже мама не знала) и прилепилось к Маргарите в качестве второго имени, а потом даже стало первым. Оно пропутешествовало с ней по всей России, Китаю и прибыло в США. Так теперь ее зовут все, только я почему-то величаю по имени-отчеству. По матери Муля из рода знаменитых Брюлловых, вернее правнучатая племянница художника Карла Брюллова и правнучка архитектора Александра Брюллова. И хотя она действительно гордится домом, построенным по ее собственному проекту и в общем-то своими руками из подручных материалов, конечно же, главный герой таблички не дом, а она сама. Вернее, память, которую она хочет оставить по себе.
- Жаль все же, что человеку не дано знать время своей смерти. Я бы вот сразу отлила табличку со всеми датами, а то пришлось оставить прочерк.
- Большинство людей боится этого знания.
- А чего, собственно, бояться? Живи себе спокойно до отпущенной тебе даты, не дергайся по поводу каждого заболевания, заблаговременно готовься к уходу из жизни. Вот и табличку эту кому-то придется свинчивать с камня, дописывать год моей смерти. . .
- Вас это очень заботит?
- Я привыкла все делать сама и до конца, а тут уж никуда не деться, придется кому-то поручить. . . Довольно дорого мне этот камень обойдется, но все же куда дешевле, чем место на кладбище, - успокоила она себя.
- Но место на кладбище все равно придется покупать?
- А зачем? Тело я завещала медицинской школе Гарвардского университета. Думаю, им будет интересно покопаться в нем, понять, почему я так долго жила на свете. А что останется, сожгут и прах развеют здесь, по саду. Кладбищ сейчас стало так много, что для жилья места не хватает, я решила в этом не участвовать.
- Как относятся к этой идее дети?
- С ними я легко обо всем договорилась. Им будет проще: не надо по кладбищам разъезжать. Какая в сущности разница, где тело лежит? Мама моя зарыта где-то в Омской тайге, где - никто не знает и уже не узнает. На месте Харбинского кладбища, где мы похоронили папу, сейчас аэродром. Мне никогда не приходило в голову там приземлиться. А вам разве не все равно, где быть захороненным?
Вопрос не застал меня врасплох, однажды я уже думал об этом. И честно признаюсь, тянет меня на скромный деревенский погост в Белоруссии, где лежат родители, дед с бабкой и, наверное, прадеды, хотя в их могилах наверняка уже похоронены другие, кладбище-то тесненькое. Но слишком уж далеко отнесла меня жизнь от родных могил и как-то неудобно было признаться Муле, что хотел бы обратно. Вместо этого я сказал ей про православную традицию, когда тело всегда возвращалось родной земле, где бы ни умер или ни погиб человек, простой ли это крестьянин или великий полководец.
- Да покончили большевики с этой традицией! Для своих вождей и сподвижников создали кладбище на Красной площади и спецучастки на всех кладбищах, а расстрелянных и замученных ими зарывали, где ни попадя. Да и столько их было, что не навозишься хоронить на погостах.
- Жалко, жизнь заключалась в какое-то кольцо - где родился, там и пригодился. Оплакивали свои и лежали все среди своих.
- Да и большевики, в сущности, здесь ни при чем. Просто людей на земле стало слишком много, а традиционный ритуал отнимает немало времени и сил у живых. На самом деле он в очень небольшой степени связан с памятью, которая в сердце, а не на кладбище. Я иногда думаю, что большевизм и его кровавый режим тоже перст божий, указавший людям на беспредельность зла и жестокости. Но ведь учимся-то мы плохо.
После расстрела матери в 1921 году тринадцатилетней Муле приснилось, что это она сама сидит в Омской тюрьме и ждет смерти. Следит за стрелкой часов, висящих будто бы на стене камеры, и ждет двух ночи, когда за ней придут. Не было ни ужаса, ни ненависти к палачам, которые не ведают, что творят, следуют надуманной и античеловечной идее или чужой воле. Только отчаяние. Но вот стрелка приблизилась к двум, и она проснулась. Что это было? Может, мама оттуда таким образом хотела передать ей свои ощущения перед смертью? То ли из-за этого сна, то ли из-за чего другого Муля, как призналась мне, ни разу за всю жизнь не испытала ненависти к большевикам, расстрелявшим ее мать.
Елена Павловна Зарудная, в девичестве Брюллова, в Омске, куда семья бежала вслед за Колчаком, зарабатывала своим шестерым детям на хлеб учительством. И еще преподавала на курсах красных учителей по ликвидации безграмотности среди взрослых. И может быть, в ее классе учились дети тех, кто подписывал приказ о расстреле учительницы или выполнял его.
Когда Муле исполнилось тридцать семь, столько, сколько было матери в день расстрела, она ясно осознала, что может умереть в любой момент. И как ни странно, с появлением этого осознания совершенно перестала бояться небытия. И несмотря на болезни и страдания, с ними связанные, на преклонный возраст, давно живет без оглядки на возможную смерть, которая всегда рядом.
- С одной стороны, я вас понимаю: у вас действительно есть родина в общепринятом смысле этого слова. Деревня, где вы родились, жили до 18 лет, потом там жили ваши родители, вы к ним приезжали. Да и скончались они, небось, когда вам уже стало за сорок? Так в сущности и должно быть. Я же родину создала себе сама, у меня не было другого выхода. Догадываетесь о чем я?
Конечно же, я догадался. Родина этой глубоко русской женщины не Санкт-Петербург, где она родилась и практически не жила, не Россия, которая ее выдавила под страхом смерти и обрекла на длительные скитания, не Америка, которой она благодарна за приют и спасение, за образование и увлекательную работу, за то, наконец, что она стала Родиной ее детям. А часть Америки, участок земли в два-три акра в Бельмонте, штат Массачусетс. Здесь стоит дом, построенный ею, и каждое растение и дерево вокруг посажены и обихожены тоже ею.
В начале сороковых Маргарита Зарудная-Фриман приобрела вместе с мужем за 6000 долларов дом и довольно большой участок земли, на которой была еще и конюшня. Дом с частью земли вскоре был продан и таким образом Фриманы выручили деньги на перестройку конюшни в новое жилище. Проект был разработан самой Мулей, инженером-строителем по первому, еще харбинскому образованию. Она же в основном и строила дом, потому что муж был далек от таких дел. Она же благоустраивала и территорию, разбив вокруг дома огромный сад. До сих пор Муля гордится, что ее дом был первым утепленным во всем штате и соседи не могли надивиться как мало она расходует за зиму топлива.
Мы выходим в сад, палочку Муля оставляет в комнате:
- Это мое самое главное упражнение - ходьба по саду без палочки. Ходить еще куда ни шло, а вот с кресла вставать тяжело - очень болят колени. Боюсь, в будущем нужно ставить искусственные суставы, все мои сестры уже перенесли такие операции.
Вчера мы с Мулей ездили в питомник на ее машине. Мне, признаюсь, было немного не по себе, когда я увидел, с каким трудом садилась она за руль. Но предприятие закончилось успешно: мы накупили растений на триста долларов. Сейчас она решила мне показать, где их лучше посадить. Мы шли с ней по весеннему саду - ярко расцвел большой каштан, на клумбах, обрамленных кустами хосты и лилий, появились первые огоньки тюльпанов, желтые кувшинки нарциссов. Потом ей стало тяжело и она взяла меня под руку:
- Каштан я в сорок шестом принесла сюда маленьким стебельком. А все хосты получились из одного куста, который мне подарили соседи. Проверьте, пожалуйста, вот здесь должна быть роза, которую я посадила два года назад. Она жива?
Роза благополучно пережила нынешнюю, довольно суровую для Бостона зиму, как и другие растения в ее прекрасном саду. Скоро зацветут рододендроны, потом кусты азалий. Сад устроен так, что требует минимального ухода - лишь весной и осенью, а цветет до заморозков: так подобраны растения. Есть тут и русская береза и рябина. Береза, правда не оправдала ожиданий, выросла долговязой и лысоватой, Муля собирается ее спилить, а вот рябиновой настойкой по маминому рецепту не нахвалится.
Мы довольно долго бродили по саду, пока распределили растения по местам посадки. Слушали перекличку двух птиц. Они будто репетировали пение соловья, а соловьи, как известно, из России до Америки не долетели. Или не захотели долететь. Одна из птиц почти соловьиным свистом самоуверенно начинала руладу и вдруг, как бы осознав, что не тянет, сконфуженно замолкала. Другая на лету подхватывала, но уже с другой ноты. Казалось, вот-вот дуэт сладится, но соловьиной трели никак не получалось.
Когда присели на скамеечку, я решил спросить у Мули, на какие деньги она живет, содержит дом и сад. Я знал, что ей можно задавать любые вопросы, в том числе и из тех, что слывут неприличными для американцев. Этот она связала с затратой трехсот долларов на саженцы.
- Да, конечно, большие деньги. И это еще далеко не все покупки. Скоро надо купить цветы для ваз, саженцы помидоров - мне нравится, когда осенью плоды краснеют среди цветов и зелени. Нужно будет заказать компост, малч для клумб, чтобы не зарастали сорняками. Но эти затраты для меня оправданны. Другие тратят огромные деньги на путешествия, я же последний раз выезжала в Москву и Санкт-Петербург шесть лет назад. И думаю, что, к сожалению, никогда уже не сдвинусь с места. Зато гуляю по цветущему саду, устроенному моими руками, и наслаждаюсь. Поверьте, для меня это путешествие не из худших, и я его могу совершать ежедневно.
А затем все же удовлетворила мое любопытство: получает две пенсии. 1200 долларов от государства и 900 долларов от Массачусетского технологического института, в котором проработала полжизни. Обе пенсии тот стиль жизни, который исповедует Муля, конечно же, не обеспечивают. Выручает опять же дом, в котором она сдает две квартиры.
Недавно сделала экспертную оценку дома. Сейчас особняк стоит миллион триста тысяч долларов - в 200 с лишним раз больше, чем на него было потрачено. Продавать дом она не собирается. Во-первых, не сможет жить в любом другом месте, а во-вторых, налоги придется заплатить слишком большие, выгоднее передать дом по наследству, дети им смогут распорядится куда рациональнее. Вообще-то Муле бы хотелось, чтобы кто-то из детей переехал в родной дом после ее смерти, но это их решение.
Потом Муля попросила меня обрезать рододендрон, который стал наступать на куст азалии, а также очистить от упавших сучьев площадку за этими двумя кустами, под навесом, обросшим вьюнком:
- В будущем я хочу поставить там скамейку: в жару будет очень приятно посидеть в этом тенистом уголке!
И вдруг неожиданно Муля снова вернулась ночному происшествию:
- Вы знаете, я решила никуда не спешить, ничего не менять в своих планах и договоренностях. Через неделю поеду выбирать камень, еще через неделю его привезут и установят. Потом приедут спилить засохший орех, я нашла компанию, которая возьмет с меня за это только 1200 долларов. Зато у меня появится несколько чудесных пеньков, которые можно будет расставить по всему саду. . . Пусть все идет своим чередом, в том числе и смерть. Когда придет, тогда придет. Это, в сущности, ее проблема.
Через две недели Муля позвонила мне:
- Вчера установили камень, приезжайте посмотреть, по-моему получилось достойно. Кстати, меня не удовлетворяет мой переводчик-американец. Нужно найти русского, с хорошим английским, который был бы еще и редактором. Среди ваших знакомых нет подходящего? Мне через полгода крайне нужно сдать книгу в издательство.
Похоже, Муля исполнит задуманное и проживет сто лет. Умирать-то ей некогда!