БОЛЕРО

Еще до нашего приезда на Гаити Андрей, много разъезжая по миру, говорил, что в любой, даже самой отсталой стране есть ниши для местных богатых и иностранцев: рестораны, отели с полным ассортиментом изысков, как на Западе, а бывает, и покруче. И не соврал, повёл меня в «Болеро», которым владел француз Робер, облюбованное сотрудниками международных организаций.
Робер за стойкой бара распоряжался, шутя, дымя сигаретой, ни на мгновение не умолкая, забавляя клиентов и себя самого,- словом, француз взаправду. Подозвал усатого метрдотеля, чтобы нас усадил, назвавшегося Фернаном и оказавшегося уроженцем Нёвшателя.
Враз всплыло: нёвшательское тёмно-синее озеро, мимо которого столько раз проезжали, мощёные узкие улочки, средневековая Европа, сбереженная так тщательно, что островерхие, узкоплечие домики выглядят только что отстроенными, готовыми к заселению новосёлами. Фонтаны украшены цветами, озвучены лепетом воды, длящимся века. Защемило в душе: как это всё далеко...
Куда только людей не заносит, вот Фернана, Робера. Неужели они, француз, швейцарец, места получше Гаити для себя не нашли? Стало тесно в Европе? Авантюрный характер? Или что-то в жизнях сломалось? Броски такие беспричинными не бывают, им должно предшествовать что-то нестандартное. Герои Карен Бликен, автора романа «Из Африки», искателями приключений сделались от уязвленности, по разному скрываемой, но с общей метой не баловней судьбы. Колониальный стиль вот такими и создавался, отщепенцами, изгнанниками, изгоями. За фасадом улыбчивости у каждого своя боль. Фернан, что у вас? А у вас, Робер? А у тебя, Надя?
Когда мы вступили в частный клуб «Петионвиль», чтобы в теннис играть, бассейном пользоваться, обедать, ужинать среди, так сказать, себе подобных, этот райский уголок с цветами, полями для гольфа, служителями в белой униформе казался иной раз сном, вырванным из чужого подсознания. И когда там устраивались теннисные турниры, на трибунах, среди нарядных женщин в широкополых шляпах, загорелых, холёных мужчин, я, как и они, с бокалом вина в руках не столько за происходящим на корте следила, сколько за ними, зрителями. Клан, сообщество или сборище одиночек? Элита здешняя или международное жульё? Ведь бизнесом занимаются в таких странах, как Гаити, в основном любители играть без правил. При ограничениях, существующих в цивилизованном обществе, капиталы зараз не наживешь, а в Гаити - раздолье для тех именно, кто соблазном движим хапнуть поскорее и побольше. И с них не спросишь, с иностранцев, участвующих в ограблении чужого им народа, коли свои заняты тем же самым. Колониальный стиль призван роскошью компенсировать издержки пребывания вдали от привычного. Штат обслуги при господах растёт по мере обнищания нации. И можно не церемониться - вон сколько охочих. Кухарок, уборщиц, садовников, охранников, приученных к любым барским прихотям. И вдруг полоснёт переполненный жгучей ненавистью взгляд.

О, МОРЕ-МОРЕ!
Свершилось! Андрей наконец выполнил обещание, и мы поехали к морю!
Удивило, правда, что до пляжа пришлось добираться чуть ли не два часа. А представлялось - вот оно, так близко, с балкона гостиницы распахивалась синева. Уж я насмотрелась, намечталась: оно, море, надеялась, должно искупить всё.
Мы едем-едем, как по пустыне, перемежаемой в кучи сбившимися лачугами, что даже деревнями не назовешь. Зелень отсутствует. Потом узнала, что всё было вырублено, леса, сады, пущено на древесные угли для обогрева, приготовления пищи. Газ - роскошь, недоступная населению. Началась эрозия почвы. Чтобы её оздоровить, нужны большие вложения, но их нет и, по всей видимости, не будет. Надо же, при райском климате, где воткнешь палку - и она зацветёт, такой унылый, безрадостный пейзаж создан руками самих граждан, которым и на свою страну, и на собственное будущее наплевать, лишь бы день прожить, не околев с голоду. Если бы кактусы удавалось сжевать, то и этой бы колючей поросли не осталось. Когда-то при колониальном режиме посаженные апельсиновые деревья выродились, превратились в дичков, и плоды их, твердые как камень, костистые, кислые, годились лишь на отжим. Но и купленная нами соковыжималка через неделю вышла из строя. После недоумевала, как Жану, нашему садовнику, руками, по виду вовсе не богатырскими, удаётся сок нацеживать: на два стакана уходило с десяток плодов. А яблоки из США импортировали. Я узнала этот товар по продолговатым наклеечкам: в постсоветской России им завалили киоски, рынки. Своего - ничего. Клубника в корзиночках пластиковых - пожалуйста, даже морковь, на своей земле выращенная, дефицит.
Помню, в один из приездов у метро, облепленном торговыми рядами, барахолкой, покупала что-то, путаясь в девальвированных в очередной раз купюрах, и в раздражении на собственную бестолковость, сказала: извините, я из другой страны. В ответ ледяное: мы все - из другой страны. Да уж, чего не отнять у нашего народа - меткость формулировок. Парень, меня отбривший, был русский, курносый, чубатый. А страна вправду и мне, и ему чужая - такой её сделали.
Но что потрясло на дорогах Гаити, - не рытвины, нам и дома привычные, а вспученные, разлагающиеся трупы сбитых бездомных собак. И даже ослов - местный, доступный большинству населения транспорт. Для тех, кто сидел за баранкой, и человека задавить пустячное дело. Нечего было зевать. Шастают под колёсами, но тротуары-то не предусмотрены.
И опять параллель: как-то, уже вместе с Андреем, пыталась пересечь московскую улицу по разметке пешеходной дорожки, но автомобили неслись сплошным потоком, не притормаживая. Я, по рефлексу, на Западе обретённому, подняла руку, вперёд шагнула. Андрей: с ума сошла, задавят, не поморщатся! И ведь прав. Водителя не накажут, даже не оштрафуют - за взятку блюстителю порядка сойдёт всё.
А на Гаити «блюстители» вообще отсутствовали. То есть формально они как бы были и, видимо, им что-то платили, но столько, что наводить хотя бы мнимый порядок, напрягаться не имело смысла. Поэтому каждый спасался как мог. Богатые нанимали охрану. У нас тоже была, в две смены: дневная и ночная. И жаль делалось парня, с деревянной дубиной у ворот нашего дома дежурившего: по моей инициативе ему предоставили шезлонг, а лучше бы раскладушку. Он так трогательно храпел. А в ночи постреливали, где-то близко.
Зато я увидела звезды, другого, не нашего расположения. Когда Андрей уезжал в командировки, как называлось, в провинции, спать не получалось. В ногах кровати дрых, замаявшись от дневного беспрерывного лая, миттельшнауцер Микки. Не желая его беспокоить, я осторожно выпутывалась из влажных простыней, спускалась в сад. Моё состояние тревогой не назовешь. Обречённостью? Тоже нет вроде бы. Ограда виллы, что мы снимали, поверху была утыкана битым стеклом плюс колючая проволока. Но это всё ерунда, бутафория. И я просто глядела в это странное небо, чужое, роскошное, изумляющее. Надо же, Бог так старался, а люди, ничтожные твари, замысел его испоганили. Строй моих мыслей, может быть, был таков. Но не ручаюсь. Признаться, что меня раздирали страхи?
Однажды в проёме двери возникла фигура. Ну что? Кричать бесполезно. И слышу:
- Мадам, что это ты тут? (Креольский обращения на «вы» не предусматривает)
- Да так, Жан. Красиво, звезды...
В ответ: я тоже люблю смотреть.
Французский я так и не постигла. В присутствии дочери, для которой французский, можно сказать, родной, я и кофе не осмелюсь заказать. А вот искажённый, примитивный креольский - наследие колонизаторства - открыл глаза на многое. На Жана. Вот и сейчас вижу его мальчиковую, подростковую худобу, глаза в пол-лица, вопрошающие о чем-то. Возможно, о главном, что забыто нами, так сказать, цивилизованными людьми.
...Ах да, море. Мы до него-таки доехали. Цвета сапфира, с песчаным искрящимся дном. Ни до, ни после мы такого не видали. И оно действительно скрасило нашу тамошнюю жизнь.

МИККИ
Когда мы только приехали на Гаити, проблема возникла с миттельшнауцером Микки. Он, к стыду нашему, оказался расистом. В России, где родился, не знал поводка. Трудный характер обнаружил сразу: не случайно выбирала щенка я. Он лёг мне на грудь и всю изблевал на пути к даче. Хозяева объяснили: главное, не дать слабину, будет плакаться, а вы затворите двери и не пущайте, собака должна знать своё место.
Да, как же! Припёрся со своей подстилки в коридоре не к комнате дочери - она у нас кремень, а к нашей. Скулил? Нет, скандалил, базарил. Требовал то, что в итоге и получил. Наглец. Засрал, описал, конечно, всё. Метил не на газеты, которые, как нас учили, мы расстилали, а аккурат мимо. Его младенчество - сплошное утверждение себя. Не места, а роли, главенствующей. На карту - всё. Готов был и помереть, измаял нас своими болячками, то понос, то рвота. Но своего добился, воцарился. А ведь были у нас и до него собаки, и в Андреевом детстве, и в моём, смышлёные, верные. Этот же въелся в сердце. Взял самую важную для их породы планку: член семьи.
Из Женевы приехал с нами в Нью-Йорк. У нас был трехдневный переход к Гаити: номер в шикарном «Нью-Йорк пэлас отеле», рядом с собором святого Патрика, у Пятой авеню. И на Микки надели намордник. Впервые.
Он шел по Пятой буквально на ногах, «руками» пытаясь содрать ремешки намордника. Народ столбенел. И это на Пятой, где голому пройтись - не заметят. Вслед нам - свист. Американская общественность раскололась. Одни: изверги, издеваются над животным! Другие: полицию надо вызвать, убрать зверюгу! Особенно после того, как Микки, извернувшись, сделал пас к афроамериканцу на роликах. Но хуже всего оказались постояльцы респектабельного отеля.
Стою в холле, держу Микки за ошейник, они же, блажные, норовят мальчика потрепать за ушами. А у него клыки, руку прорежут насквозь. Кусанёт - не откупимся, засудят. Внешность обманчивая, немного крупнее болонки, бородка, чёлка - и лютый нрав.
Господи, молю, скорей бы унести отсюда ноги!
И вот рейс Нью-Йорк - Майами - Порт-о-Пренс. Сплошь черные, мы, двое, как пришельцы, инопланетяне. А Микки в ящике сдан в багаж.
Когда приземлились, аэропорт напомнил Адлер доперестроечной эпохи. Никаких терминалов, кондиционеров: выгрузили среди лётного поля, и на раскалённом ветру, с ручной кладью, куда-то поволоклись.
Зато прибывших приветствовал оркестр, верно, чтобы компенсировать недостатки сервиса. Пассажиры сгрудились у короткой ленты транспортёра, выхватывая гигантских объёмов чемоданы, тюки, коробки, волоча их, обходясь, понятно, без тележек, к выходу.
Так же страна моя, Русь великая, наезжала со всех концов в столицу за колбасой, с верблюжьей выносливостью на горбу тягая добытое в тамошних очередях. Ведь лишь в столице хотя бы что-то «давали».
Пока Андрей отлавливал наши чемоданы, я уже поняла, куда мы вернулись.
У моих ног стоял ящик, сквозь зарешеченную дверцу я трогала влажный нос. У нас с Микки, догадалась, общее состояние: отупелой растерянности. Он «увидел» предстоящее интеллектом породистой собаки, я - животным чутьём.
Но я-то была готова к компромиссам, а он - нет. Возненавидел! Горничные в отеле «Монтана» отказались убирать наш номер. Микки, запираемый на балконе, сообразил, что сетчатую - от москитов - дверь можно когтями поддеть и сдвинуть. Мне без него никуда уже стало нельзя отлучаться. Мы оба распластывались под гостиничным вентилятором, похожим на самолётный пропеллер, как Джек Никольсон в фильме «Профессия - репортёр».
Вот что еще создало дополнительные сложности в поисках нами жилья. Местные собак боялись пуще огня, и не без оснований: в бродячих шелудивых стаях часто случались эпидемии бешенства. Ветеринарная служба, вакцинация? Да, для богатых. И салоны, где мыли, стригли счастливцев, тоже, пожалуйста. Но одновременно тучи бездомных, голодных, в болячках на впалых боках. Каков народ, таков и скот. Я, с детства приученная руку протягивать в знак дружелюбия любой твари, тут стала шарахаться. С низкой посадкой, повадками мародёров, они шастали повсюду. Подбирались и к нашему дому, норовя в ворота проскользнуть. Микки визжал яростно. У него в свое время не сложились отношения с собаками Евтушенко в Переделкино. Но здесь он, я думаю, понял, что, то, в сравнении с местной ситуацией, было беседой джентльменов. С отбросами общества он до того дела не имел, и его агрессивность увеличивалась.
Когда переехали из гостиницы в дом, отработана была процедура знакомства Микки с прислугой, а так же с охранниками, доставляемыми по означенным адресам посменно, уж кто куда попал, и присутствие собаки, к появлению новых лиц отнюдь не безразличной, в расписании дежурств не учитывалось. Пришлось изобрести ритуал: охраннику, впервые у нас появившемуся, надлежало, когда Микки к нему выпускали, протянуть на ладони сухарь, не дёргаясь, ни в коем случае не убегая. Происходило это, конечно, в нашем присутствии, но с риском, напряженными нервами. Нешуточные испытания. Некоторые, кому надлежало нас охранять, защищать, при виде Микки чуть в обморок не падали, бледнели, покрывались испариной. И Жан спал с лица, когда Микки впервые стремглав на него помчался. И вдруг, подпрыгнув, лизнул в лицо. Жан расплылся в улыбке. Так началась между ними любовь. А когда пришлось расставаться, затяжно прощались, с надрывом. Микки лицо Жана до блеска вылизывал, а тот, сидя на корточках, всё гладил, гладил его. «Му-Му», «Каштанка» - классика.

DIGNITE
Пляжи все, конечно, были платные. Если нет, туда не стоило и соваться: берег в завалах мусора, подъездов нет, людей тоже. И хотя морская синева тянулась вдоль дороги километрами, только редкие, на далеком друг от друга расстоянии участки имели обихоженный, благоустроенный вид. И даже шик.
При пляжах имелись рестораны, отели: служителей, официантов вдвое больше, чем посетителей, - тоже одна из примет колониального стиля, но расторопностью они не отличались. Доходило до смешного: подскочат, выхватят из твоих рук сумку или чемодан - и всё, исчезают с концами. Предложат напитки - опять схожий сюжет. В ресторане бегут к тебе со всех ног, усаживают как свадебных генералов, а получив заказ, куда-то будто проваливаются. Ждёшь, ждешь - нету! Озираешься, пытаясь вспомнить приметы того, кто дотошно расспрашивал, как именно лобстера желаешь откушать, сильно ли прожаренным, с каким гарниром. Да с любым! И не надо лобстера, согласны на любую еду, ау!
Потом, ставши завсегдатаями, научились не только все эти физиономии различать, но и по именам окликать. Не сильно помогало. Бернар, а где Оливье? Он апельсиновый сок час назад обещал. В ответ: а не знаю, может, куда отъехал...
Такую странность трудно было постичь. В условиях безработицы, на Гаити повальной, казалось, следовало бы за место держаться. Но так казалось нам, не им. Удивительное открывалось сочетание: обречённости, задавленности и непомерной, в готовности мгновенно взорваться, гордыни. Рабство, видимо, в своих отголосках приводит к повышенной эмоциональности, мутящей рассудок. В разных формах доводилось это наблюдать - мгновенные перепады от угодливости к бешенству. Притормаживаем, скажем, машину, отовсюду торговцы сбегаются, предлагая кто что, в основном бананы, благо их не надо выращивать, сами произрастают, или же апельсины, называемые по местному шадеками. Но если начнёшь цену сбивать, ярость в ответ неадекватная, до испепеляющей ненависти, готовности стёкла в нашей «тойоте лэнд крузере» побить. Хотя мы единственные покупатели. Но пусть лучше сгниёт товар, не уступят ни за что. Dignitˆ - достоинство по-французски - исказилось в здешнем менталитете до уродливости. Признать собственные ошибки они, гаитяне, просто не в состоянии. Для них нож острый - сказать: извините, виноват. Разбита, допустим, фара на одной из машин делегации или моя любимая английская чашка - никто никогда не признается. Намертво будут стоять, всё, не моргнув, отрицать, и не из страха перед наказанием, а именно чтобы сберечь своё dignitˆ. Вот оно только и цветёт пышным цветом на фоне всеобщего разора.
Больше того, вопиющей бестактностью, посягательством на всё то же dignite воспринимаются попытки выяснить, разобраться, кто все же совершил ту или иную провинность. Тогда сразу смыкаются ряды, демонстрируется братская солидарность: «врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! А если «враг» заупрямится, проявит дотошность, да еще, не дай Бог, улики найдёт, предъявит их как доказательства, тут он уже серьёзно рискует. Гнев народа разрастись может в ураган. Так что черт с ними, с фарой, с чашкой, прожженным утюгом платьем, жульничеством, воровством. Dignitˆ - взрывоопасная штука. И об этом не следует забывать.
История Гаити - череда восстаний, бунтов, продолжающихся вот уже двести лет. Вдохновителем их считается Французская революция, с её лозунгом Libertˆ, ˆgalitˆ, fraternitˆ!, подхваченным рабами, перерезавшими французов же в их колонии, называемой La Perle des Antilles, «антильской жемчужиной». Герои-освободители, гаитянские генералы Дессалин, Петион, Лювертюр, Кристоф, соблазнились и формой французских военных, треуголками, лосинами, синими мундирами с золотыми эполетами. Их изображения украшают местные купюры - гурды, ну вылитые Наполеоны, разве что лица тёмные. По примеру Наполеона один из них, Кристоф, объявил себя императором. На этом, правда, сходство с vieille France заканчивается. С объявлением в стране республики La Perle des Antilles приказала долго жить.
Зато легенды, предания о преемственности французских традиций и культуры живы в Гаити и поныне. Французов - не тех, коим перерезали горло, чьи поместья сожгли, а мифических, созданных пылким воображением сродни нашему, отечественному, изобретшему лучезарные образы варяг, цивилизовавших дикую Русь, - почитают лучшие, просвещенные слои гаитянского общества. Франция их маяк, звезда путеводная, жаль, что далёкая, Штаты ближе. Неувязка получается: эмигрируют в Штаты, мечтая о Франции. Я, когда мы уже из Гаити уехали, читая в Paris Match статью гаитянского историка Жоржа Мишеля, приуроченную к двухсотлетию празднования освобождения Гаити, хмыкала чуть ли над каждой фразой. Статья с реальностью гаитянской не имела ну абсолютно ничего общего. Расчёт был, конечно, на тех, кто в Гаити никогда не бывал. Но потом подумала: Жорж Мишель грезил, а не врал и скорее заслуживает сочувствия, чем осуждения.

ЧЕМ ЛУЧШЕ, ТЕМ ХУЖЕ
Справка: за 70 лет до 1915 года в Гаити произошло 102 переворота. В 1915-м страну оккупировали американцы, при президенте Вильсоне, продержались до 1934-го, сделав за это время дороги. Теперь они в ужасающем состоянии. Зато нет «проклятых оккупантов», а есть миротворческие силы США и ООН.
Вошли они в страну без единого выстрела, как заявлено, по просьбе правительства страны для восстановления демократии. Случилось это за три месяца до нашего на Гаити прибытия. По выходным дням у прибрежных отелей из автобусов высаживался десант бритоголовых, с татуировкой, как у воров в законе, парней, в бассейнах резвящихся, ловко играющих в бейсбол, но если промажут, а ты не увернёшься, расквасят запросто физиономию.
Представители же миротворческих сил Организации Объединённых Наций из Пакистана, Бангладеш еще меньше воодушевляли. Сии храбрые мужи по зябкости, верно, окунались в море в майках, шортах. Решившись на парусниках прокатиться, надевали спасательные жилеты. Хотя вполне могли бы всплыть, как на пузырях, на собственных выпирающих животах. Те еще защитнички! Многие, кто из начальства, с семьями явились, и подскочила плата за аренду домов, за все услуги. Бум! Гаити - страна, где иноземцев не любят, но в них нуждаются, от них зависят. Устроившимся при иностранцах в любом качестве все прочие завидуют, и те своим статусом весьма гордятся. Но вот при увольнении от обиды, разочарования, выплёскиваются уже другие эмоции: проклятые чужеземцы, убирайтесь вон из нашей страны!
В гневе забывают, что если «проклятые чужеземцы» действительно уберутся, по своим странам разъедутся, кому тогда дома в аренду сдавать, кого обслуживать? Бум сменится депрессией. Кстати, с 1994 года по 2001-й на помощь Гаити США, например, затратили 2,3 млрд. долларов. Кроме того, присутствие иностранцев, посторонних, задевая, возможно, патриотические чувства, предотвращает беспорядки. Характерно, увы, не только для Гаити, что, празднуя освобождение, смену власти, режима, народ, ликуя, переходит к погромам. Обещанное же процветание почему-то не наступает. На Гаити сигнал к беспорядкам - подожжённые на дорогах покрышки.
Нам это пришлось увидеть. Розмон, шофер, нанятый из местных в краснокрестную делегацию, объяснил: «Пока не беспокойтесь. Всего-то с десяток горит, вот когда сотнями запылают...»
Утешил. Да, выпал «курорт»! Андрей «ободрил»: «У нас по плану на эвакуацию будет двадцать минут, успеем».

СПЛОШНЫЕ ПРЕЛЕСТИ
Но по дороге к морю хотелось отвлечься от всех тревог и замечать, выискивать приятное, милое глазу. Алую юбку, вздутую живописно ветром, на франтихе, направляющейся на воскресную службу в церковь. А рядом другая, в платье до полу, с разрезом во всю ногу, да в шляпке с кружевами. Спутник ей подстать - в светло-песочном костюме, с жилеткой, в манишке с оборками - загляденье. Умеют же принарядиться! И тут же в мусорном отвале роются черные свиньи, голопопый ребятёнок бежит. Гроздья бананов вывалены у края дороги с торчащими, как слоновьи бивни, стеблями-креплениями. Андрей говорит: вот и бананы завезли. И сразу в памяти вспыхнуло: в Москве, куда их действительно завозили, продавали зелёными, твёрдыми, я, по чьему-то совету, прежде чем дочке, Вите, скормить, совала их под диван дозревать в темноте. Когда это было? Было ли? Вита в Канаде, в университете учится. И где реальность? В том, что было, или что сейчас есть?
Едим лобстеров в ресторане на пляже, баснословно, если с Европой сравнивать, дешевых. Рядом французское семейство. По тому, как они обсасывают панцирь, щупальца-усики, ясно, что лакомиться так им в новинку. После будем их встречать в тупичках для белых. Освоятся. Все осваиваются, в любых условиях. Живуча человечья природа. Но вот каковы тут последствия предвидеть не дано.
Лобстеров, креветки, вообще всё морское поесть можно было только в ресторанах, и я поначалу не поверила, что в портовом городе свежей рыбы в магазинах нет. Обследовав супермаркеты, убедилась. Кроме рома «Барбанкур», пива «Престиж» да курей, всё сплошь импорт. А море-то кишит живностью. Почему же её в Порт-о-Пренс не завозят, не поставляют? Невыгодно, волокитно? Ресторанная мафия противится? Супермаркеты держал клан сирийцев и один француз. У него к рождественской индейке даже традиционные для французской кухни каштаны нашлись, хотя и консервированные, в банках. Спросили: а нет ли еще и трюфелей? К сожалению, нет, признался смущенно. Ладно, обойдёмся. Интересней было бы узнать, каково ему здесь, чем отвлекается, как глушит себя. Поделился бы опытом. Но он откровенничать, понятно, не стал, а предложил ящик хорошего и недорого вина. Так сказать, по знакомству.
Существование на Гаити реанимировало нашу хватку, сфокусированную на бытовой сфере. Обстоятельства, когда всё дефицит, нам, выходцам из СССР, были не внове. Привычка к швейцарскому изобилию отмерла при первом же посещении гаитянских промтоварных магазинов - точных копий отечественных сельпо. После эмбарго экономика страны так и не оправилась. В одной из лавочек вознамерились набор стаканов приобрести, так оказалось, они не для продажи, а выдаются только на прокат, по торжественным, видимо, случаям. Махровые полотенца, постельное бельё - с накруткой втридорога, по спекулятивным ценам. Да и то без наводки, получаемой от местных, не знали бы, куда и сунуться. С их подсказки обнаружились и первоклассные рестораны, парикмахерские с отличными мастерами, портнихи, маникюрши, массажисты, обслуживающие клиентов на дому, но без «волшебного слова», то есть блата, все эти прелести оставались бы скрытыми, как сокровища пещеры Алладина.
Возвращаясь после купаний, мы высматривали по обе стороны дороги предлагаемый товар: фрукты-овощи, рыбу, связкой нанизанную, еще трепыхавшуюся. Вот мальчонка держит усатого лангуста, кажущегося крупнее, больше в детских руках. Спрашиваем: а еще есть? Оставив машину, спускаемся к морю. В прозрачно-синей воде покачивается садок-клеть, сплетенная из тростника, и там копошатся черно-чугунные крабы, лангусты, омары с толстой, короткой шеей. Продавец - он же охотник, ныряльщик - выкидывает их на берег. Они же, гремя доспехами, устремляются в родную стихию, к воде. Напрасно размечтались. Продавцу помогают голые, черно-эбеновые мальчуганы, и в голову им не приходит стыдиться своей наготы. Нет, как мы узнали, не сыновья. Взгляд с прищуром: вам-то какая важность? Долго, подозрительно, надувательства опасаясь, мусолит свой куш, гаитянские гурды. Но со счётом, даже до десяти, у него нелады. Досадливо морщится: а, ладно, мол, проваливайте, жадюги!
Отъезжаем. Андрей: «Ой, сплоховал, без калькулятора не так подсчитал, переплатил, с нулями запутался, вместо двухсот дал две тысячи». Да ладно, его утешаю, спишем урон как благотворительность, признательности, разумеется, не ожидая. И от этой иллюзии избавиться пришлось.