ЭММАНУИЛ ЛАСКЕР: «В ЖИВОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ИЩИТЕ ИСТОЧНИК ВСЯКОЙ ИСТИНЫ»

В фундаментальной работе Гарри Каспарова «МОИ ВЕЛИКИЕ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ» (РБ, 26) 13-й чемпион идет по следам тех, кто прокладывал ему путь к шахматному Олимпу. Подобная ретроспекция потрясает глубиной, но не менее очаровывают и заметки второго чемпиона мира о ближайших преследователях.
«Ни Капабланка, ни Алехин не играют по шаблону. Их самобытность настолько ярко выражена, что шахматная доска, ограниченная 64 клетками, представляется слишком тесной для них. Неизвестное их не пугает, и оба готовы испытать в нем силы, если оно им кажется интересным. Оба ищут новые пути, стремясь найти нечто сильное, жизнерадостное. Но в поисках нового они идут разными путями.

Капабланка желает побеждать стратегией. Комбинация, пожертвование никогда не являются для него самоцелью. Он, разумеется, не боится жертв, но комбинация его не восхищает, не представляет для него особой ценности, и Капабланка пользуется ею лишь тогда, когда иным путем он не может достигнуть цели. Идеал Капабланки - побеждать врага маневрированием. Запутанным и сложным продолжениям он предпочитает простые, но сильные. Он всегда стремится найти уязвимое место противника. В него он направляет свои удары и прямолинейно, не уклоняясь в сторону, давит на слабый пункт, не позволяя противнику предпринять что-либо, и победоносно маневрирует, пользуясь почти полной связанностью врага. Гениальность Капабланки сказывается в нащупывании слабых пунктов позиции противника. Малейшая слабость не сможет укрыться от его зоркого взгляда, и в ходе партии где-нибудь, когда-нибудь она всплывет наружу. Преимущества такой стратегии сказываются, скорее всего, в эндшпиле. И действительно, Капабланка разыгрывает даже сложные и запутанные концы легко и быстро, с поразительной ясностью и исключительной последовательностью.

Алехин вырос из комбинации. Он влюблен в нее. Все стратегическое для него только подготовка, почти что необходимое зло. Ошеломляющий удар - вот его стихия. Когда король противника находится в безопасности, Алехин играет без воодушевления. Его фантазия воспламеняется при атаке на короля. Он предпочитает наличие на доске многих фигур. С их помощью он старается ослабить защитную линию вражеского короля, чтобы затем в удобный момент опрокинуть ее блестящим натиском. Алехин пользуется стратегией ради достижения согласованного действия фигур, для создания атакующей обстановки, короче говоря, как средством для более высокой цели. Но сама по себе стратегия является для него скорее арифметической задачей, нежели творческим материалом, из которого создается произведение искусства.
Капабланку и Алехина роднит их органическое происхождение из практики. Им чужды отвлеченная идея, философское рассуждение, общие понятия. Оба желают иметь дело с теориями, успешно испытанными на практике, которые в случае нужды могут быть по сто раз проверены. Такие теории они готовы испытывать сотни, тысячи раз, наедине или в партиях с надежными друзьями. Они исследуют их великолепно, в совершенстве. Но абстрактная идея оставляет обоих холодными, равнодушными. Они хотят играть в шахматы и хотят выиграть ту индивидуальную конкретную партию, которая перед ними. Ради этого они будут напрягать все усилия, весь творческий потенциал, а остальным пусть занимаются другие. Такое самоограничение практическими заданиями является источником их силы. Кто создает теории, склонен обобщать их, и частное ускользает от него, или же он становится доктринером, теряющим способность видеть и слышать. Доктринер говорит: в каждом положении имеется только один, самый лучший ход. Капабланка и Алехин высмеяли и отвергли бы подобный тезис, ибо практика показывает другое. Во многих положениях имеется большой выбор ходов, вполне возможных, ведущих к одинаковому исходу партии, а потому равноценных. Теоретик утверждает, что следует избегать стесненных позиций, но вряд ли он сможет убедить Капабланку и Алехина. Они знают по опыту, что и в стесненных положениях сплошь и рядом выигрывают, так к чему же всегда избегать их?
Оба представляют характеры, которых шахматный мир до сих пор не порождал. Все европейцы питают склонность к теории, так как они сначала занимаются науками, а затем познают жизнь. Американцы же, как говорят, начинают с опыта и уже из него извлекают правила. Если это справедливо, то Капабланка представляет совершенный тип американца, а Алехин - его ученик.
Я считал бы непоправимым несчастием, если бы все шахматные мастера принадлежали к одному и тому же типу. Поэтому шахматным маэстро вовсе не следует равняться друг по другу. На арене шахматного искусства найдется место для многих. Однако Капабланка и Алехин самим фактом своего существования, своими достижениями проповедуют следующую догму: хорошо тому, кто, освободившись от обилия абстрактных теорий, научится открытыми глазами обозревать единичное, конкретное.
Мы читаем часто о глубине стратегических планов; вот совсем недавно я прочел об одном замечательном стратегическом плане, который был создан на четвертом ходу партии и красной нитью проходил через всю игру до конца, и мы охотно верим таким утверждениям. Но изучайте комбинации во время партии за шахматной доской, как Алехин, и вы убедитесь, что те теории о красоте применимы только к искусственно надуманным положениям, а в реальных партиях оказываются мертворожденными. Научитесь тщательно разрабатывать стратегические планы, подобно Капабланке, и вы будете смеяться над планами, о которых вам рассказывают небылицы. Право же, трудно было удержаться от смеха, когда в самом конце вышеупомянутой партии с ее прославленной необычайно глубокой стратегией, я нашел простой спасающий маневр противника, опровергающий стратегию и, очевидно, просмотренный автором глубоких планов.
Да, мы могли бы поднять земной шар, если бы дважды два не равнялось четырем. Поэтому - никаких теорий, не прошедших через горнило испытаний!»