Лжец по вдохновению

Позиция Дюранти напоминает позицию Зюганова. "Радость самообмана", гегелевское "отчуждение", истерика бегущего
перед "паровозом истории".

ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ ПУБЛИКАЦИЙ
УОЛТЕРА ДЮРАНТИ О СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
Современная лингвистика, имея в виду формулу структуры дискурса «дискурс = подъязык + текст + контекст» [Шейгал, 2000. C. 10], или «дискурс – это речь, погруженная в жизнь» [Арутюнова, 1998. C. 137], разрабатывает различные методики анализа дискурса. Поворот в лингвистике в сторону антропоцентризма, т.е. актуализации человеческого фактора в языке, показал необходимость преодолевать недостатки поверхностного анализа содержания текста и синтаксических структур и простого статистического подсчета семантических единиц. Анализ дискурса «без учета взаимодействия многих антропоцентрических параметров, например, таких, как интенция, эмоциональное состояние, социальный статус, культурный фон, соотношение когнитивных и коммуникативных структур и др., становится схемой, лишенной важных факторов определения воздействующей силы самого дискурса. <…> В антропоцентрической лингвистической парадигме снимается грань между универсальностью изучения языка и многочисленными аспектами дискурсивных практик, и тем самым снимается проблема редукции дискурса до изучения исключительно языковых явлений и происходит расширение в сторону возможных моделей интерпретации» [Третьякова, 2004. C. 304].
Французская школа дискурс-анализа (М. Пеше, М. Фуко и др.) предложила исследовать множество текстов с учетом их исторической, социальной и интеллектуальной направленности, с учетом их взаимосвязей с другими текстами и различными институтами, которые накладывают определенные ограничения на высказывания. При этом необходимо учитывать интенции автора, сопоставлять содержание текста с интрадискурсом и интердискурсом.
В концепции Т. А. ван Дейка, дискурс – это одна из форм легитимизации социального неравенства; акцент в его теории ставится на исследовании и нахождении в дискурсе когнитивных структур общественного сознания [Дейк, 1983].
В теории критического дискурс-анализа Н. Фэрклоу внимание акцентируется на интертекстуальных и интердискурсивных связях дискурсов, на различии в восприятии одной и той же информации различными аудиториями. «В отличие от критического дискурс-анализа по Т. ван Дейку, последователи Н. Фэрклоу обычно отказываются от использования когнитивной методологии, связывая свою позицию с тезисом о принципиальной невозможности проникнуть в «черный ящик» сознания». [Будаев, Чудинов, 2006]. Важное значение для Н. Фэрклоу при характеристике типа дискурса имеют такие категории, как жанр (в дискурсе может наблюдаться взаимодействие разных жанров), тип актуализации, стиль, модус, голоса (genre, activity type – the compositional structure of a discourse type, its organization as a structured sequence of parts (activities), style, mode, voices) [Fairclough, 1995. С. 76-77].
В социолингвистической теории дискурса лингвисты описывают такие типичные компоненты (или категории дискурса), как интенциональная и контекстно-ситуативная обусловленность (цель и хронотоп), содержание и ценности дискурса (концепты), участники дискурса (агенты и клиенты) и их коммуникативные стратегии и тактики, жанры дискурса [Карасик, 2002].
В настоящей статье мы пытаемся совместить различные элементы дискурсивного анализа для получения как можно более адекватной дискурсивной модели публикаций изучаемого автора.
Различные области жизни страны, рассматриваемые журналистами в их публикациях, которые в результате формируют контент газеты или журнала, могут считаться основанием для выделения в рамках публицистического дискурса (печатных СМИ) различных поддискурсов – геополитического, политического, бытового и др. Геополитика понимается как наука и практика изучения явлений с точки зрения их значимости для существующего положения различных государств и народов и их взаимодействия. «Таким образом, интересы государств, баланс сил, военные приоритеты, экономические и природные ресурсы, географическое положение стран, информационные потоки, национальные идеи, а также образы государств, система самоопределения общества, характер цивилизации, наличие и особенности международных конфликтов, как и многое другое, становится совокупностью тем для геополитического дискурса» [Луна Моралес 2008]. Еще до зарождения геополитики как науки существовали идеи взаимоотношений между государствами, некоторые из которых и сейчас остаются значимыми. Одна из таких идей – «превосходство европеизма». Возможно, эти ранние идеи предвосхитили и главные вопросы ранней русской геополитики: «является ли Россия частью Европы, западной страной? Или она – не Европа, не Азия, а своеобразный мир? Как определяют судьбу страны ее территория и географическое положение? Что России нужно делать для того, чтобы укреплять свою огромную территорию?» [Там же]. Таким образом, отталкиваясь от основной темы публикаций Дюранти, можно назвать этот дискурс геополитическим. С точки зрения Н. Фэрклоу, важным в определении дискурса является его модус – в данном случае, это публицистика печатного СМИ. С точки зрения social effect (Fairclough – конечной цели и результата анализа дискурса), – это советский дискурс.
На содержательно-тематическом уровне, уровне анализа макротем дискурса, можно обнаружить лексемы-маркеры, отражающие специфику тематического репертуара геополитического советского дискурса, актуализирующие советские ценности. Это концепты-идеологемы, репрезентируемые словами Stalinism, Leninism, Marxism, five-year plan, socialism, Communists, proletarian revolution, Communist Youth, the Bolsheviki, “Red propaganda”, Communist League of Youth, Communist “Young Pioneers,” Octabryats, Intelligentsia (which means what the West would call professional men, including scientists and artists and actors and reporters), “workers and peasants of the world”, the Red Army, Thcheka Battalions, Kulaks (the richer peasants who opposed the collective farm movement). Обилие лексем, отражающих советские идеологемы, их редкое объяснение на английском языке можно интерпретировать как включенность автора в советский контекст и исключенность его из идеологического «лагеря» оппонента. Автор не используют «обратную» пропагандистскую терминологию (напр. «красная пропаганда»), только в закавыченном виде, подчеркивая свое отрицательное отношение к ней. Автор предпочитает использовать, даже при наличии более или менее адекватных английских эквивалентов, русские слова, отражающие концепт наиболее полно: Intelligentsia.
Традиционное для данного дискурса противопоставление России и Запада наблюдается и в публикациях У. Дюранти. «Stalinism, too, has done what Lenin only attempted. It has re-established the semi-divine, supreme autocracy of the imperial idea and has placed itself on the Kremlin throne as a ruler whose lightest word is all in all and whose frown spells death. Try that on free-born Americans or the British with their tough loyalty to old things, or on France’s consciousness of self. But it suits the Russians and is as familiar, natural and right to the Russian mind as it is abominable and wrong to Western nations» (NYT. 1931. June 14) (NYT – The New York Times). В связи с этим, контраст – наиболее частотная стратегия Дюранти. Оппозиция касается, конечно, главного противопоставления всей публицистики данного периода: на одной чаше весов – капиталистический лагерь, на другой – социалистический. «Lenin, too, in his early belief that the World War would end in a stalemate from which a proletarian revolution would be the only issue, was reluctant to admit that a single Socialist State could flourish in a capitalist – therefore hostile – world» (NYT. 1931. June, 18). Представители этих враждебно настроенных по отношению друг к другу сообществ автоматически становятся врагами. «“We don’t want bourgeois reporters – they are spies or enemies or both”» (NYT. 1931. June, 23). Однако Дюранти склонен к использованию стратегий сотрудничества, а не редукционизма: с помощью поправок, уступок, а также в общем аналитического и критически-исторического подхода объяснить суть таких явлений, как марксизм, коллективизация и т.д.
Основные портретные черты России, стереотипно повторяющиеся в разных публикациях о России, являются для У. Дюранти аргументами для своей идеи, оригинально переинтерпретируемыми. Например, Дюранти воспроизводит стереотип об азиатском происхождении русского человека, но он трансформирует его с помощью образа (метафора north European blood mixture подразумевает европейское происхождение княжеского рода Рюриковичей): «The last three words give a fiery glimpse of the Asian fanaticism that is Russia’s heritage – tempered flow by icy winters and a cold, north European blood mixture to less violent if no less ruthless action» (NYT. 1931. June, 24). Стереотип об огромных ресурсах страны неизменно сопровождается сожалениями о невозможности использовать их в полном объеме и эффективно. Дюранти же пишет о том, что именно «девственность» человеческих и природных ресурсов могут стать основой невиданного индустриального подъема. «Stalin had a clearer perception of Russia’s possibilities and the reserves of untapped energy in her people, barely less “virgin” than her soil» (NYT. 1931. June, 18). В своем стремлении понять и объяснить необходимость пятилетки, Дюранти обращается к характеру русского народа и создает в его портрете такую черту, как любовь к планам и необходимость иметь завышенные цели. Только тогда, когда русскому говорят прыгнуть на стол, он может запрыгнуть на стул. «Russians ignorant or wise, have a positive passion for plans. They almost worship a plan, and the first thing any one, two or more Russians ever do about anything is make a plan for it. <…> Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair. <…> What matters is that they keep on trying, and that is what Stalinism and its five-year plan is set to make them do. In others words, the five-year plan is something for the Russians to measure at, not for the rest of the world to measure Russians by. This sounds confusing, but it is true, and if you cannot understand it you cannot understand Russia» (NYT. 1931. June, 14).
«Уровень текстовой организации аргументативного дискурса располагает приемами пространственного линейного выдвижения наиболее информативно значимых и ценностно-важных с точки зрения определенной идеологии элементов языковой структуры либо в начальную позицию, либо в конечную позицию предложения – высказывания, текста» [Рябова, 2008. C. 22]. И то, и другое, – т.е. выдвижение ценностно-важной информации в начало и конец текста, – характерно для индивидуальной дискурсивной модели публикаций У. Дюранти. Начальный абзац текста всегда тематически соотносим с заголовком и подзаголовком. «Trade Equilibrium is New Soviet Goal. Moscow seeks to Equalize Sales and Purchases in Dealings with Each Country» (NYT. 1931. June, 20). Автор указывает на серийность своей публикации. «This is the fifth of a Series of articles on Russia today by The York Times Moscow correspondent, who is at present in Paris». Указание на авторство (категория дискурса – агент) сопровождается упоминанием средства передачи информации. «By WALTER DURANTY. Special Cable to The New York Times». Указание на хронотоп дублируется в первых словах публикации – это традиционное начало американского репортажа в газете The New York Times. «PARIS June 19. – The Soviet for foreign trade policy is now undergoing an evolution which perhaps has escaped the notice of Americans in the uproar about ‘Soviet dumping’ and the “Red trade menace,” but, nevertheless, is of considerable importance» (NYT. 1931. June, 20). Репортаж заканчивается выводом. «The depression had the effect, too, of reinforcing the Kremlin’s self-confidence, which is an important factor in view of the criticism within the Communist party against Stalinism and the five-year plan from the Left and the Right. The world depression thus has played the role of informing and directing Soviet public opinion, which is not the least part of the Stalinism program, as will be described in a following article» (NYT. 1931. June, 20). Так как последнее предложение еще раз подчеркивает серийность публикации, то роль заключительного, в котором делается вывод, отводится предпоследнему предложению.
На уровне структуры текста обращает на себя внимание обилие повторов, используемых для акцентуации главной идеи или для привлечения внимания читателя. «Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair» (NYT. 1931. June, 14). «Communists of any age are required to think, and try to think, and generally do think, alike» (NYT. 1931. March, 29). «The average (non-Communist) Russian immensely admires America and Americans, likes America and Americans, envies America and Americans, and hopes, with a great and, in the present circumstances, a rather pathetic hope, that one fine day he will be able to live in the way he believes the average American lives now» (NYT. 1931. March, 29). «But truth it is – ant-heap system, ant-heap morality – each for all and all for each, not each for self and the devil take the hindmost» (NYT. 1931. June, 24). Повтор также может выполнять функцию связи синтаксических единиц в текстуальное единство.
Автор путем стратегий поправки и уступки [Дейк, 1983] в сочетании с эвфемизмами, признаком новояза (newspeak – Orwell), пытается создать альтернативную версию стереотипов (по отношению к тем, которые характеризуют американское общество) о современной ему советской действительности: «The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways. This violent change of his habits disturbs and distresses the “average Russian” must be understood that I am now speaking of the non-Communist Russian» (NYT. 1931. March, 29); «For that matter, too, Lenin’s new economic policy was a flagrant retreat from orthodox Marxism, and if Stalin has had the will and strength to correct that change of the compass and bring back the Soviet ship back to the Marxist course he may surely be pardoned for a doctrinal adjustment required and justified by circumstances» (NYT. 1931. June, 18). «The censorship, though strict in a certain direction, is usually applied with intelligence and moderation. Unlike most censors whom the writer has known in the past seventeen years, the Bolsheviki are always wiling to discuss matters with a correspondent before a cable message is sent and meet him half way in modifying a sentence so not to break the thread of his message or even to convey in more moderate form the item disapproved» (NYT. 1931. June, 23). Такие довольно частотные стратегии медиадискурса, как приведение примера и сравнение [Дейк, 1983] также используются Дюранти.
С точки зрения традиционной для анализа медиадискурса методики – риторической, автор – наследник ораторского искусства древних. Он активно использует метафору, и не только как средство создания дополнительной образности. «The Soviet’s garden is big enough and rich enough in all conscience to be worth cultivating» (NYT. 1931. June, 25). Основная метафора текстов Дюранти – советская, но используется она как объект разъяснения, как деталь советской идеологической риторики, которую следует объяснить. «Self-criticism is the salt in the Soviet home propaganda pie» (NYT. 1931. June. 22); «Must all of them and their families be physically abolished? Of course not –they must be “liquidated” or melted in the hot fire of exile and labor into the proletarian mass» (NYT. 1931. June, 24).
Градация используется как прием, усиливающий напряжение: «All follow the same line, obey the same control and preach the same gospel» (NYT. 1931. June. 22).
Аллитерация для англоязычной риторики – один из действенных инструментов акцентуации смысла: «Hence Foreign Commissar Litvinoff’s surprising speech at Geneva and the negotiations now proceeding with France, which both France and the Soviet Union are trying to depreciate, disguise and almost disavow» (NYT. 1931. June, 19); «1,000, 000 families of the best and most energetic farmers are to be dispossessed, dispersed, demolished, to be literally melted or “liquidated” into the rising flood of classless proletarians» (NYT. 1931. June, 24).
В одной из статей У. Дюранти размышляет о «среднем русском» человеке. «What does the average Russian think? It is a question to which the world is seeking an answer. In previous issues of the Times Magazine Mr Philip Gibbs, Andre Maurois, Emil Ludwig, William Allen White Presented the points of view of the average Englishman, Frenchman German, American and Italian. In the following article the Moscow correspondent of The New York Times analyzes the outlook of the average Russian under Soviet rule» (NYT. 1931. March, 29). Верный своему стилю, Дюранти начинает с сильного зачина: он объявляет о парадоксе русского человека (это, как правило, противоречивая личность) и начинает с парадоксального заявления о том, что «среднего» русского человека не существует. «In this vast, amorphous, fluid country, whose very name – Union of Socialist Soviet Republics – is deliberatively vague and un-national, all old values were upset by this revolution and the new society has not yet has time to “set”» (NYT. 1931. March, 29). В своей оценке России как протяженной в пространстве и аморфной страны Дюранти не выходит за рамки принятых стереотипов: это стереотипные признаки России, распространенные в американской публицистике. Собственно, поиску образа так называемого среднего русского и посвящена статья.
Дюранти говорит о том, что, конечно, недооценивать влияние Коммунистической партии на умы Советских людей нельзя, хотя членов партии – всего 10 % населения страны. Для всего остального населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция) свойственно сомневаться в правильности дороги, которой ведет их партия, пишет Дюранти. «They share, it may as well be admitted from the outset, a general doubt of the new and untried road along which the Kremlin is leading them» (NYT. 1931. March, 29).
Дюранти использует риторику древнегреческих риторических школ: это сложные периоды, единоначалие, сравнение, аллитерация. «Or whether they thrill with enthusiasm at the thought of “Socialist construction” and the slogan, “We must equal arid surpass America.” Or whether the suppression of small home craft and peasant production of food and commodities – which played a far greater role in Russia’s economic life than is generally realized, and is the cause of no small part of the present shortage from which they suffer greatly – is not distasteful to them like soap in the mouth instead of butter. Or, finally, whether they really enjoy being herded into collective farms <…> The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways» (NYT. 1931. March, 29). Для связи синтаксических единиц в целое используется повтор лексем.
Дюранти воспроизводит стереотипные картинки (длинные очереди за продовольствием) и стереотипные признаки русского человека (несчастные, покорные). Конечно, русские люди встревожены и подавлены жестким нарушением их привычного образа жизни. «In Russia universal preoccupations, so near and urgent as to take men’s minds off the larger problems of foreign or even home politics. The “average Russian” thinks first and most about food and clothing. The commodity shortage is so acute nowadays that what to eat and wear counts more than the fate, of nations» (NYT. 1931. March, 29). Автор использует контраст: он сравнивает американца и русского, и оказывается, что русский человек, хотя часто даже не может написать свое имя и больше озабочен проблемами выживания, имеет больше Идей (у автора с большой буквы. – О.О.) о политике и всегда готов высказаться об Америке и Лиге Наций. Давнишнее противостояние Америки и Европы (Англии) выразилось в тексте в виде ироничного замечания о грошовой возне в Европе: так думал Дж. Вашингтон, и так думает Советский Союз, страна, достаточно большая для «грошовой возни». «The Soviet Union, if I may say so, is a large country, and seems to share George Washington’s lack of esteem for picayune European dickering» (NYT. 1931. March, 29). В результате возникает еще одна антитеза: «средний» русский человек и русский коммунист. Это «средний» русский озабочен больше проблемами выживания, чем политикой. Ему Америка кажется страной, где исполняются мечты. «He thinks, in short, that America is marvellous, and he sets America before him as his goal and landmark <…> the Russian thinks of making a country like America where a poor man can own his automobile and readily enjoy a private bath» (NYT. 1931. March, 29). В конце концов, возникает некоторое абстрактное ‘he’, отождествляемое, по-видимому, вообще с любым русским как гражданином своей страны. Происходит метонимия: местоимения ‘he’, ‘they’ заменяют наименование страны. «They were forced to withdraw, he remembers with satisfaction, but that did not condone their insolence <…> Britain is still his traditional enemy, the stumbling-block in all his paths» (NYT. 1931. March, 29).
Традиционные символы-стереотипы, представляющие различные страны, также охотно используются У. Дюранти с целью создания обобщенного образа государства (Россия – это медведь, Великобритания – лев). «There may be a truce, but no friendship, between the Lion and the Bear» (NYT. 1931. March, 29). Главным геополитическим врагом России объявляется Великобритания. Противостояние темной России и просвещенного, цивилизованного Запада сохраняет свое значение, но Дюранти отмечает, что оно уже имеет меньшее влияние на самосознание русских. «FINALLY, which is interesting, the Russian is beginning to lose his traditional respect for, the Western foreigner as a superior being, compared to whom he himself is a “dark” and backward creature» (NYT. 1931. March, 29). В заключительном абзаце данная оппозиция актуализируется как релевантная для русского коммуниста. «…the Communist has certain fundamental prejudices which warp his judgment. He is hampered by two convictions – first, that the rest of the world hates and fears and wishes to destroy the Communist regime in Russia; second, that the rest of the world for that reason is watching him like a hawk, eager to pounce, and is intensely interested in all his doings. Both these thoughts are in a sense unction to the Communist’s soul, but they keep him awake at night and frequently mislead him in the daytime» (NYT. 1931. March, 29).
Состав стереотипных представлений о других странах неизбежно подвергается влияниям со стороны различных факторов: с одной стороны, исторические условия развития международных отношений дают новые представления о нациях-партнерах, с другой стороны, тексты СМИ подвергают различным трансформациям старые мнения, или наоборот, способствуют их укреплению. Средствами когнитивно-дискурсивного анализа можно обнаружить идеологическую направленность общества, воспроизводящего дискурс. Наиболее фундаментальные представления человечества хранятся в языке долее всего; так, сопоставление различных исторических периодов развития дискурса может показать разницу в идеологической составляющей концептов культуры.

ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ ПУБЛИКАЦИЙ
УОЛТЕРА ДЮРАНТИ О СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
Современная лингвистика, имея в виду формулу структуры дискурса «дискурс = подъязык + текст + контекст» [Шейгал, 2000. C. 10], или «дискурс – это речь, погруженная в жизнь» [Арутюнова, 1998. C. 137], разрабатывает различные методики анализа дискурса. Поворот в лингвистике в сторону антропоцентризма, т.е. актуализации человеческого фактора в языке, показал необходимость преодолевать недостатки поверхностного анализа содержания текста и синтаксических структур и простого статистического подсчета семантических единиц. Анализ дискурса «без учета взаимодействия многих антропоцентрических параметров, например, таких, как интенция, эмоциональное состояние, социальный статус, культурный фон, соотношение когнитивных и коммуникативных структур и др., становится схемой, лишенной важных факторов определения воздействующей силы самого дискурса. <…> В антропоцентрической лингвистической парадигме снимается грань между универсальностью изучения языка и многочисленными аспектами дискурсивных практик, и тем самым снимается проблема редукции дискурса до изучения исключительно языковых явлений и происходит расширение в сторону возможных моделей интерпретации» [Третьякова, 2004. C. 304].
Французская школа дискурс-анализа (М. Пеше, М. Фуко и др.) предложила исследовать множество текстов с учетом их исторической, социальной и интеллектуальной направленности, с учетом их взаимосвязей с другими текстами и различными институтами, которые накладывают определенные ограничения на высказывания. При этом необходимо учитывать интенции автора, сопоставлять содержание текста с интрадискурсом и интердискурсом.
В концепции Т. А. ван Дейка, дискурс – это одна из форм легитимизации социального неравенства; акцент в его теории ставится на исследовании и нахождении в дискурсе когнитивных структур общественного сознания [Дейк, 1983].
В теории критического дискурс-анализа Н. Фэрклоу внимание акцентируется на интертекстуальных и интердискурсивных связях дискурсов, на различии в восприятии одной и той же информации различными аудиториями. «В отличие от критического дискурс-анализа по Т. ван Дейку, последователи Н. Фэрклоу обычно отказываются от использования когнитивной методологии, связывая свою позицию с тезисом о принципиальной невозможности проникнуть в «черный ящик» сознания». [Будаев, Чудинов, 2006]. Важное значение для Н. Фэрклоу при характеристике типа дискурса имеют такие категории, как жанр (в дискурсе может наблюдаться взаимодействие разных жанров), тип актуализации, стиль, модус, голоса (genre, activity type – the compositional structure of a discourse type, its organization as a structured sequence of parts (activities), style, mode, voices) [Fairclough, 1995. С. 76-77].
В социолингвистической теории дискурса лингвисты описывают такие типичные компоненты (или категории дискурса), как интенциональная и контекстно-ситуативная обусловленность (цель и хронотоп), содержание и ценности дискурса (концепты), участники дискурса (агенты и клиенты) и их коммуникативные стратегии и тактики, жанры дискурса [Карасик, 2002].
В настоящей статье мы пытаемся совместить различные элементы дискурсивного анализа для получения как можно более адекватной дискурсивной модели публикаций изучаемого автора.
Различные области жизни страны, рассматриваемые журналистами в их публикациях, которые в результате формируют контент газеты или журнала, могут считаться основанием для выделения в рамках публицистического дискурса (печатных СМИ) различных поддискурсов – геополитического, политического, бытового и др. Геополитика понимается как наука и практика изучения явлений с точки зрения их значимости для существующего положения различных государств и народов и их взаимодействия. «Таким образом, интересы государств, баланс сил, военные приоритеты, экономические и природные ресурсы, географическое положение стран, информационные потоки, национальные идеи, а также образы государств, система самоопределения общества, характер цивилизации, наличие и особенности международных конфликтов, как и многое другое, становится совокупностью тем для геополитического дискурса» [Луна Моралес 2008]. Еще до зарождения геополитики как науки существовали идеи взаимоотношений между государствами, некоторые из которых и сейчас остаются значимыми. Одна из таких идей – «превосходство европеизма». Возможно, эти ранние идеи предвосхитили и главные вопросы ранней русской геополитики: «является ли Россия частью Европы, западной страной? Или она – не Европа, не Азия, а своеобразный мир? Как определяют судьбу страны ее территория и географическое положение? Что России нужно делать для того, чтобы укреплять свою огромную территорию?» [Там же]. Таким образом, отталкиваясь от основной темы публикаций Дюранти, можно назвать этот дискурс геополитическим. С точки зрения Н. Фэрклоу, важным в определении дискурса является его модус – в данном случае, это публицистика печатного СМИ. С точки зрения social effect (Fairclough – конечной цели и результата анализа дискурса), – это советский дискурс.
На содержательно-тематическом уровне, уровне анализа макротем дискурса, можно обнаружить лексемы-маркеры, отражающие специфику тематического репертуара геополитического советского дискурса, актуализирующие советские ценности. Это концепты-идеологемы, репрезентируемые словами Stalinism, Leninism, Marxism, five-year plan, socialism, Communists, proletarian revolution, Communist Youth, the Bolsheviki, “Red propaganda”, Communist League of Youth, Communist “Young Pioneers,” Octabryats, Intelligentsia (which means what the West would call professional men, including scientists and artists and actors and reporters), “workers and peasants of the world”, the Red Army, Thcheka Battalions, Kulaks (the richer peasants who opposed the collective farm movement). Обилие лексем, отражающих советские идеологемы, их редкое объяснение на английском языке можно интерпретировать как включенность автора в советский контекст и исключенность его из идеологического «лагеря» оппонента. Автор не используют «обратную» пропагандистскую терминологию (напр. «красная пропаганда»), только в закавыченном виде, подчеркивая свое отрицательное отношение к ней. Автор предпочитает использовать, даже при наличии более или менее адекватных английских эквивалентов, русские слова, отражающие концепт наиболее полно: Intelligentsia.
Традиционное для данного дискурса противопоставление России и Запада наблюдается и в публикациях У. Дюранти. «Stalinism, too, has done what Lenin only attempted. It has re-established the semi-divine, supreme autocracy of the imperial idea and has placed itself on the Kremlin throne as a ruler whose lightest word is all in all and whose frown spells death. Try that on free-born Americans or the British with their tough loyalty to old things, or on France’s consciousness of self. But it suits the Russians and is as familiar, natural and right to the Russian mind as it is abominable and wrong to Western nations» (NYT. 1931. June 14) (NYT – The New York Times). В связи с этим, контраст – наиболее частотная стратегия Дюранти. Оппозиция касается, конечно, главного противопоставления всей публицистики данного периода: на одной чаше весов – капиталистический лагерь, на другой – социалистический. «Lenin, too, in his early belief that the World War would end in a stalemate from which a proletarian revolution would be the only issue, was reluctant to admit that a single Socialist State could flourish in a capitalist – therefore hostile – world» (NYT. 1931. June, 18). Представители этих враждебно настроенных по отношению друг к другу сообществ автоматически становятся врагами. «“We don’t want bourgeois reporters – they are spies or enemies or both”» (NYT. 1931. June, 23). Однако Дюранти склонен к использованию стратегий сотрудничества, а не редукционизма: с помощью поправок, уступок, а также в общем аналитического и критически-исторического подхода объяснить суть таких явлений, как марксизм, коллективизация и т.д.
Основные портретные черты России, стереотипно повторяющиеся в разных публикациях о России, являются для У. Дюранти аргументами для своей идеи, оригинально переинтерпретируемыми. Например, Дюранти воспроизводит стереотип об азиатском происхождении русского человека, но он трансформирует его с помощью образа (метафора north European blood mixture подразумевает европейское происхождение княжеского рода Рюриковичей): «The last three words give a fiery glimpse of the Asian fanaticism that is Russia’s heritage – tempered flow by icy winters and a cold, north European blood mixture to less violent if no less ruthless action» (NYT. 1931. June, 24). Стереотип об огромных ресурсах страны неизменно сопровождается сожалениями о невозможности использовать их в полном объеме и эффективно. Дюранти же пишет о том, что именно «девственность» человеческих и природных ресурсов могут стать основой невиданного индустриального подъема. «Stalin had a clearer perception of Russia’s possibilities and the reserves of untapped energy in her people, barely less “virgin” than her soil» (NYT. 1931. June, 18). В своем стремлении понять и объяснить необходимость пятилетки, Дюранти обращается к характеру русского народа и создает в его портрете такую черту, как любовь к планам и необходимость иметь завышенные цели. Только тогда, когда русскому говорят прыгнуть на стол, он может запрыгнуть на стул. «Russians ignorant or wise, have a positive passion for plans. They almost worship a plan, and the first thing any one, two or more Russians ever do about anything is make a plan for it. <…> Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair. <…> What matters is that they keep on trying, and that is what Stalinism and its five-year plan is set to make them do. In others words, the five-year plan is something for the Russians to measure at, not for the rest of the world to measure Russians by. This sounds confusing, but it is true, and if you cannot understand it you cannot understand Russia» (NYT. 1931. June, 14).
«Уровень текстовой организации аргументативного дискурса располагает приемами пространственного линейного выдвижения наиболее информативно значимых и ценностно-важных с точки зрения определенной идеологии элементов языковой структуры либо в начальную позицию, либо в конечную позицию предложения – высказывания, текста» [Рябова, 2008. C. 22]. И то, и другое, – т.е. выдвижение ценностно-важной информации в начало и конец текста, – характерно для индивидуальной дискурсивной модели публикаций У. Дюранти. Начальный абзац текста всегда тематически соотносим с заголовком и подзаголовком. «Trade Equilibrium is New Soviet Goal. Moscow seeks to Equalize Sales and Purchases in Dealings with Each Country» (NYT. 1931. June, 20). Автор указывает на серийность своей публикации. «This is the fifth of a Series of articles on Russia today by The York Times Moscow correspondent, who is at present in Paris». Указание на авторство (категория дискурса – агент) сопровождается упоминанием средства передачи информации. «By WALTER DURANTY. Special Cable to The New York Times». Указание на хронотоп дублируется в первых словах публикации – это традиционное начало американского репортажа в газете The New York Times. «PARIS June 19. – The Soviet for foreign trade policy is now undergoing an evolution which perhaps has escaped the notice of Americans in the uproar about ‘Soviet dumping’ and the “Red trade menace,” but, nevertheless, is of considerable importance» (NYT. 1931. June, 20). Репортаж заканчивается выводом. «The depression had the effect, too, of reinforcing the Kremlin’s self-confidence, which is an important factor in view of the criticism within the Communist party against Stalinism and the five-year plan from the Left and the Right. The world depression thus has played the role of informing and directing Soviet public opinion, which is not the least part of the Stalinism program, as will be described in a following article» (NYT. 1931. June, 20). Так как последнее предложение еще раз подчеркивает серийность публикации, то роль заключительного, в котором делается вывод, отводится предпоследнему предложению.
На уровне структуры текста обращает на себя внимание обилие повторов, используемых для акцентуации главной идеи или для привлечения внимания читателя. «Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair» (NYT. 1931. June, 14). «Communists of any age are required to think, and try to think, and generally do think, alike» (NYT. 1931. March, 29). «The average (non-Communist) Russian immensely admires America and Americans, likes America and Americans, envies America and Americans, and hopes, with a great and, in the present circumstances, a rather pathetic hope, that one fine day he will be able to live in the way he believes the average American lives now» (NYT. 1931. March, 29). «But truth it is – ant-heap system, ant-heap morality – each for all and all for each, not each for self and the devil take the hindmost» (NYT. 1931. June, 24). Повтор также может выполнять функцию связи синтаксических единиц в текстуальное единство.
Автор путем стратегий поправки и уступки [Дейк, 1983] в сочетании с эвфемизмами, признаком новояза (newspeak – Orwell), пытается создать альтернативную версию стереотипов (по отношению к тем, которые характеризуют американское общество) о современной ему советской действительности: «The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways. This violent change of his habits disturbs and distresses the “average Russian” must be understood that I am now speaking of the non-Communist Russian» (NYT. 1931. March, 29); «For that matter, too, Lenin’s new economic policy was a flagrant retreat from orthodox Marxism, and if Stalin has had the will and strength to correct that change of the compass and bring back the Soviet ship back to the Marxist course he may surely be pardoned for a doctrinal adjustment required and justified by circumstances» (NYT. 1931. June, 18). «The censorship, though strict in a certain direction, is usually applied with intelligence and moderation. Unlike most censors whom the writer has known in the past seventeen years, the Bolsheviki are always wiling to discuss matters with a correspondent before a cable message is sent and meet him half way in modifying a sentence so not to break the thread of his message or even to convey in more moderate form the item disapproved» (NYT. 1931. June, 23). Такие довольно частотные стратегии медиадискурса, как приведение примера и сравнение [Дейк, 1983] также используются Дюранти.
С точки зрения традиционной для анализа медиадискурса методики – риторической, автор – наследник ораторского искусства древних. Он активно использует метафору, и не только как средство создания дополнительной образности. «The Soviet’s garden is big enough and rich enough in all conscience to be worth cultivating» (NYT. 1931. June, 25). Основная метафора текстов Дюранти – советская, но используется она как объект разъяснения, как деталь советской идеологической риторики, которую следует объяснить. «Self-criticism is the salt in the Soviet home propaganda pie» (NYT. 1931. June. 22); «Must all of them and their families be physically abolished? Of course not –they must be “liquidated” or melted in the hot fire of exile and labor into the proletarian mass» (NYT. 1931. June, 24).
Градация используется как прием, усиливающий напряжение: «All follow the same line, obey the same control and preach the same gospel» (NYT. 1931. June. 22).
Аллитерация для англоязычной риторики – один из действенных инструментов акцентуации смысла: «Hence Foreign Commissar Litvinoff’s surprising speech at Geneva and the negotiations now proceeding with France, which both France and the Soviet Union are trying to depreciate, disguise and almost disavow» (NYT. 1931. June, 19); «1,000, 000 families of the best and most energetic farmers are to be dispossessed, dispersed, demolished, to be literally melted or “liquidated” into the rising flood of classless proletarians» (NYT. 1931. June, 24).
В одной из статей У. Дюранти размышляет о «среднем русском» человеке. «What does the average Russian think? It is a question to which the world is seeking an answer. In previous issues of the Times Magazine Mr Philip Gibbs, Andre Maurois, Emil Ludwig, William Allen White Presented the points of view of the average Englishman, Frenchman German, American and Italian. In the following article the Moscow correspondent of The New York Times analyzes the outlook of the average Russian under Soviet rule» (NYT. 1931. March, 29). Верный своему стилю, Дюранти начинает с сильного зачина: он объявляет о парадоксе русского человека (это, как правило, противоречивая личность) и начинает с парадоксального заявления о том, что «среднего» русского человека не существует. «In this vast, amorphous, fluid country, whose very name – Union of Socialist Soviet Republics – is deliberatively vague and un-national, all old values were upset by this revolution and the new society has not yet has time to “set”» (NYT. 1931. March, 29). В своей оценке России как протяженной в пространстве и аморфной страны Дюранти не выходит за рамки принятых стереотипов: это стереотипные признаки России, распространенные в американской публицистике. Собственно, поиску образа так называемого среднего русского и посвящена статья.
Дюранти говорит о том, что, конечно, недооценивать влияние Коммунистической партии на умы Советских людей нельзя, хотя членов партии – всего 10 % населения страны. Для всего остального населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция) свойственно сомневаться в правильности дороги, которой ведет их партия, пишет Дюранти. «They share, it may as well be admitted from the outset, a general doubt of the new and untried road along which the Kremlin is leading them» (NYT. 1931. March, 29).
Дюранти использует риторику древнегреческих риторических школ: это сложные периоды, единоначалие, сравнение, аллитерация. «Or whether they thrill with enthusiasm at the thought of “Socialist construction” and the slogan, “We must equal arid surpass America.” Or whether the suppression of small home craft and peasant production of food and commodities – which played a far greater role in Russia’s economic life than is generally realized, and is the cause of no small part of the present shortage from which they suffer greatly – is not distasteful to them like soap in the mouth instead of butter. Or, finally, whether they really enjoy being herded into collective farms <…> The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways» (NYT. 1931. March, 29). Для связи синтаксических единиц в целое используется повтор лексем.
Дюранти воспроизводит стереотипные картинки (длинные очереди за продовольствием) и стереотипные признаки русского человека (несчастные, покорные). Конечно, русские люди встревожены и подавлены жестким нарушением их привычного образа жизни. «In Russia universal preoccupations, so near and urgent as to take men’s minds off the larger problems of foreign or even home politics. The “average Russian” thinks first and most about food and clothing. The commodity shortage is so acute nowadays that what to eat and wear counts more than the fate, of nations» (NYT. 1931. March, 29). Автор использует контраст: он сравнивает американца и русского, и оказывается, что русский человек, хотя часто даже не может написать свое имя и больше озабочен проблемами выживания, имеет больше Идей (у автора с большой буквы. – О.О.) о политике и всегда готов высказаться об Америке и Лиге Наций. Давнишнее противостояние Америки и Европы (Англии) выразилось в тексте в виде ироничного замечания о грошовой возне в Европе: так думал Дж. Вашингтон, и так думает Советский Союз, страна, достаточно большая для «грошовой возни». «The Soviet Union, if I may say so, is a large country, and seems to share George Washington’s lack of esteem for picayune European dickering» (NYT. 1931. March, 29). В результате возникает еще одна антитеза: «средний» русский человек и русский коммунист. Это «средний» русский озабочен больше проблемами выживания, чем политикой. Ему Америка кажется страной, где исполняются мечты. «He thinks, in short, that America is marvellous, and he sets America before him as his goal and landmark <…> the Russian thinks of making a country like America where a poor man can own his automobile and readily enjoy a private bath» (NYT. 1931. March, 29). В конце концов, возникает некоторое абстрактное ‘he’, отождествляемое, по-видимому, вообще с любым русским как гражданином своей страны. Происходит метонимия: местоимения ‘he’, ‘they’ заменяют наименование страны. «They were forced to withdraw, he remembers with satisfaction, but that did not condone their insolence <…> Britain is still his traditional enemy, the stumbling-block in all his paths» (NYT. 1931. March, 29).
Традиционные символы-стереотипы, представляющие различные страны, также охотно используются У. Дюранти с целью создания обобщенного образа государства (Россия – это медведь, Великобритания – лев). «There may be a truce, but no friendship, between the Lion and the Bear» (NYT. 1931. March, 29). Главным геополитическим врагом России объявляется Великобритания. Противостояние темной России и просвещенного, цивилизованного Запада сохраняет свое значение, но Дюранти отмечает, что оно уже имеет меньшее влияние на самосознание русских. «FINALLY, which is interesting, the Russian is beginning to lose his traditional respect for, the Western foreigner as a superior being, compared to whom he himself is a “dark” and backward creature» (NYT. 1931. March, 29). В заключительном абзаце данная оппозиция актуализируется как релевантная для русского коммуниста. «…the Communist has certain fundamental prejudices which warp his judgment. He is hampered by two convictions – first, that the rest of the world hates and fears and wishes to destroy the Communist regime in Russia; second, that the rest of the world for that reason is watching him like a hawk, eager to pounce, and is intensely interested in all his doings. Both these thoughts are in a sense unction to the Communist’s soul, but they keep him awake at night and frequently mislead him in the daytime» (NYT. 1931. March, 29).
Состав стереотипных представлений о других странах неизбежно подвергается влияниям со стороны различных факторов: с одной стороны, исторические условия развития международных отношений дают новые представления о нациях-партнерах, с другой стороны, тексты СМИ подвергают различным трансформациям старые мнения, или наоборот, способствуют их укреплению. Средствами когнитивно-дискурсивного анализа можно обнаружить идеологическую направленность общества, воспроизводящего дискурс. Наиболее фундаментальные представления человечества хранятся в языке долее всего; так, сопоставление различных исторических периодов развития дискурса может показать разницу в идеологической составляющей концептов культуры.

ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ ПУБЛИКАЦИЙ
УОЛТЕРА ДЮРАНТИ О СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
Современная лингвистика, имея в виду формулу структуры дискурса «дискурс = подъязык + текст + контекст» [Шейгал, 2000. C. 10], или «дискурс – это речь, погруженная в жизнь» [Арутюнова, 1998. C. 137], разрабатывает различные методики анализа дискурса. Поворот в лингвистике в сторону антропоцентризма, т.е. актуализации человеческого фактора в языке, показал необходимость преодолевать недостатки поверхностного анализа содержания текста и синтаксических структур и простого статистического подсчета семантических единиц. Анализ дискурса «без учета взаимодействия многих антропоцентрических параметров, например, таких, как интенция, эмоциональное состояние, социальный статус, культурный фон, соотношение когнитивных и коммуникативных структур и др., становится схемой, лишенной важных факторов определения воздействующей силы самого дискурса. <…> В антропоцентрической лингвистической парадигме снимается грань между универсальностью изучения языка и многочисленными аспектами дискурсивных практик, и тем самым снимается проблема редукции дискурса до изучения исключительно языковых явлений и происходит расширение в сторону возможных моделей интерпретации» [Третьякова, 2004. C. 304].
Французская школа дискурс-анализа (М. Пеше, М. Фуко и др.) предложила исследовать множество текстов с учетом их исторической, социальной и интеллектуальной направленности, с учетом их взаимосвязей с другими текстами и различными институтами, которые накладывают определенные ограничения на высказывания. При этом необходимо учитывать интенции автора, сопоставлять содержание текста с интрадискурсом и интердискурсом.
В концепции Т. А. ван Дейка, дискурс – это одна из форм легитимизации социального неравенства; акцент в его теории ставится на исследовании и нахождении в дискурсе когнитивных структур общественного сознания [Дейк, 1983].
В теории критического дискурс-анализа Н. Фэрклоу внимание акцентируется на интертекстуальных и интердискурсивных связях дискурсов, на различии в восприятии одной и той же информации различными аудиториями. «В отличие от критического дискурс-анализа по Т. ван Дейку, последователи Н. Фэрклоу обычно отказываются от использования когнитивной методологии, связывая свою позицию с тезисом о принципиальной невозможности проникнуть в «черный ящик» сознания». [Будаев, Чудинов, 2006]. Важное значение для Н. Фэрклоу при характеристике типа дискурса имеют такие категории, как жанр (в дискурсе может наблюдаться взаимодействие разных жанров), тип актуализации, стиль, модус, голоса (genre, activity type – the compositional structure of a discourse type, its organization as a structured sequence of parts (activities), style, mode, voices) [Fairclough, 1995. С. 76-77].
В социолингвистической теории дискурса лингвисты описывают такие типичные компоненты (или категории дискурса), как интенциональная и контекстно-ситуативная обусловленность (цель и хронотоп), содержание и ценности дискурса (концепты), участники дискурса (агенты и клиенты) и их коммуникативные стратегии и тактики, жанры дискурса [Карасик, 2002].
В настоящей статье мы пытаемся совместить различные элементы дискурсивного анализа для получения как можно более адекватной дискурсивной модели публикаций изучаемого автора.
Различные области жизни страны, рассматриваемые журналистами в их публикациях, которые в результате формируют контент газеты или журнала, могут считаться основанием для выделения в рамках публицистического дискурса (печатных СМИ) различных поддискурсов – геополитического, политического, бытового и др. Геополитика понимается как наука и практика изучения явлений с точки зрения их значимости для существующего положения различных государств и народов и их взаимодействия. «Таким образом, интересы государств, баланс сил, военные приоритеты, экономические и природные ресурсы, географическое положение стран, информационные потоки, национальные идеи, а также образы государств, система самоопределения общества, характер цивилизации, наличие и особенности международных конфликтов, как и многое другое, становится совокупностью тем для геополитического дискурса» [Луна Моралес 2008]. Еще до зарождения геополитики как науки существовали идеи взаимоотношений между государствами, некоторые из которых и сейчас остаются значимыми. Одна из таких идей – «превосходство европеизма». Возможно, эти ранние идеи предвосхитили и главные вопросы ранней русской геополитики: «является ли Россия частью Европы, западной страной? Или она – не Европа, не Азия, а своеобразный мир? Как определяют судьбу страны ее территория и географическое положение? Что России нужно делать для того, чтобы укреплять свою огромную территорию?» [Там же]. Таким образом, отталкиваясь от основной темы публикаций Дюранти, можно назвать этот дискурс геополитическим. С точки зрения Н. Фэрклоу, важным в определении дискурса является его модус – в данном случае, это публицистика печатного СМИ. С точки зрения social effect (Fairclough – конечной цели и результата анализа дискурса), – это советский дискурс.
На содержательно-тематическом уровне, уровне анализа макротем дискурса, можно обнаружить лексемы-маркеры, отражающие специфику тематического репертуара геополитического советского дискурса, актуализирующие советские ценности. Это концепты-идеологемы, репрезентируемые словами Stalinism, Leninism, Marxism, five-year plan, socialism, Communists, proletarian revolution, Communist Youth, the Bolsheviki, “Red propaganda”, Communist League of Youth, Communist “Young Pioneers,” Octabryats, Intelligentsia (which means what the West would call professional men, including scientists and artists and actors and reporters), “workers and peasants of the world”, the Red Army, Thcheka Battalions, Kulaks (the richer peasants who opposed the collective farm movement). Обилие лексем, отражающих советские идеологемы, их редкое объяснение на английском языке можно интерпретировать как включенность автора в советский контекст и исключенность его из идеологического «лагеря» оппонента. Автор не используют «обратную» пропагандистскую терминологию (напр. «красная пропаганда»), только в закавыченном виде, подчеркивая свое отрицательное отношение к ней. Автор предпочитает использовать, даже при наличии более или менее адекватных английских эквивалентов, русские слова, отражающие концепт наиболее полно: Intelligentsia.
Традиционное для данного дискурса противопоставление России и Запада наблюдается и в публикациях У. Дюранти. «Stalinism, too, has done what Lenin only attempted. It has re-established the semi-divine, supreme autocracy of the imperial idea and has placed itself on the Kremlin throne as a ruler whose lightest word is all in all and whose frown spells death. Try that on free-born Americans or the British with their tough loyalty to old things, or on France’s consciousness of self. But it suits the Russians and is as familiar, natural and right to the Russian mind as it is abominable and wrong to Western nations» (NYT. 1931. June 14) (NYT – The New York Times). В связи с этим, контраст – наиболее частотная стратегия Дюранти. Оппозиция касается, конечно, главного противопоставления всей публицистики данного периода: на одной чаше весов – капиталистический лагерь, на другой – социалистический. «Lenin, too, in his early belief that the World War would end in a stalemate from which a proletarian revolution would be the only issue, was reluctant to admit that a single Socialist State could flourish in a capitalist – therefore hostile – world» (NYT. 1931. June, 18). Представители этих враждебно настроенных по отношению друг к другу сообществ автоматически становятся врагами. «“We don’t want bourgeois reporters – they are spies or enemies or both”» (NYT. 1931. June, 23). Однако Дюранти склонен к использованию стратегий сотрудничества, а не редукционизма: с помощью поправок, уступок, а также в общем аналитического и критически-исторического подхода объяснить суть таких явлений, как марксизм, коллективизация и т.д.
Основные портретные черты России, стереотипно повторяющиеся в разных публикациях о России, являются для У. Дюранти аргументами для своей идеи, оригинально переинтерпретируемыми. Например, Дюранти воспроизводит стереотип об азиатском происхождении русского человека, но он трансформирует его с помощью образа (метафора north European blood mixture подразумевает европейское происхождение княжеского рода Рюриковичей): «The last three words give a fiery glimpse of the Asian fanaticism that is Russia’s heritage – tempered flow by icy winters and a cold, north European blood mixture to less violent if no less ruthless action» (NYT. 1931. June, 24). Стереотип об огромных ресурсах страны неизменно сопровождается сожалениями о невозможности использовать их в полном объеме и эффективно. Дюранти же пишет о том, что именно «девственность» человеческих и природных ресурсов могут стать основой невиданного индустриального подъема. «Stalin had a clearer perception of Russia’s possibilities and the reserves of untapped energy in her people, barely less “virgin” than her soil» (NYT. 1931. June, 18). В своем стремлении понять и объяснить необходимость пятилетки, Дюранти обращается к характеру русского народа и создает в его портрете такую черту, как любовь к планам и необходимость иметь завышенные цели. Только тогда, когда русскому говорят прыгнуть на стол, он может запрыгнуть на стул. «Russians ignorant or wise, have a positive passion for plans. They almost worship a plan, and the first thing any one, two or more Russians ever do about anything is make a plan for it. <…> Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair. <…> What matters is that they keep on trying, and that is what Stalinism and its five-year plan is set to make them do. In others words, the five-year plan is something for the Russians to measure at, not for the rest of the world to measure Russians by. This sounds confusing, but it is true, and if you cannot understand it you cannot understand Russia» (NYT. 1931. June, 14).
«Уровень текстовой организации аргументативного дискурса располагает приемами пространственного линейного выдвижения наиболее информативно значимых и ценностно-важных с точки зрения определенной идеологии элементов языковой структуры либо в начальную позицию, либо в конечную позицию предложения – высказывания, текста» [Рябова, 2008. C. 22]. И то, и другое, – т.е. выдвижение ценностно-важной информации в начало и конец текста, – характерно для индивидуальной дискурсивной модели публикаций У. Дюранти. Начальный абзац текста всегда тематически соотносим с заголовком и подзаголовком. «Trade Equilibrium is New Soviet Goal. Moscow seeks to Equalize Sales and Purchases in Dealings with Each Country» (NYT. 1931. June, 20). Автор указывает на серийность своей публикации. «This is the fifth of a Series of articles on Russia today by The York Times Moscow correspondent, who is at present in Paris». Указание на авторство (категория дискурса – агент) сопровождается упоминанием средства передачи информации. «By WALTER DURANTY. Special Cable to The New York Times». Указание на хронотоп дублируется в первых словах публикации – это традиционное начало американского репортажа в газете The New York Times. «PARIS June 19. – The Soviet for foreign trade policy is now undergoing an evolution which perhaps has escaped the notice of Americans in the uproar about ‘Soviet dumping’ and the “Red trade menace,” but, nevertheless, is of considerable importance» (NYT. 1931. June, 20). Репортаж заканчивается выводом. «The depression had the effect, too, of reinforcing the Kremlin’s self-confidence, which is an important factor in view of the criticism within the Communist party against Stalinism and the five-year plan from the Left and the Right. The world depression thus has played the role of informing and directing Soviet public opinion, which is not the least part of the Stalinism program, as will be described in a following article» (NYT. 1931. June, 20). Так как последнее предложение еще раз подчеркивает серийность публикации, то роль заключительного, в котором делается вывод, отводится предпоследнему предложению.
На уровне структуры текста обращает на себя внимание обилие повторов, используемых для акцентуации главной идеи или для привлечения внимания читателя. «Every one who has employed Russians or worked with Russians or knows Russians finds that if he wants them to jump on a chair, he must tell them to jump on a table, and aiming at the table they will reach the chair» (NYT. 1931. June, 14). «Communists of any age are required to think, and try to think, and generally do think, alike» (NYT. 1931. March, 29). «The average (non-Communist) Russian immensely admires America and Americans, likes America and Americans, envies America and Americans, and hopes, with a great and, in the present circumstances, a rather pathetic hope, that one fine day he will be able to live in the way he believes the average American lives now» (NYT. 1931. March, 29). «But truth it is – ant-heap system, ant-heap morality – each for all and all for each, not each for self and the devil take the hindmost» (NYT. 1931. June, 24). Повтор также может выполнять функцию связи синтаксических единиц в текстуальное единство.
Автор путем стратегий поправки и уступки [Дейк, 1983] в сочетании с эвфемизмами, признаком новояза (newspeak – Orwell), пытается создать альтернативную версию стереотипов (по отношению к тем, которые характеризуют американское общество) о современной ему советской действительности: «The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways. This violent change of his habits disturbs and distresses the “average Russian” must be understood that I am now speaking of the non-Communist Russian» (NYT. 1931. March, 29); «For that matter, too, Lenin’s new economic policy was a flagrant retreat from orthodox Marxism, and if Stalin has had the will and strength to correct that change of the compass and bring back the Soviet ship back to the Marxist course he may surely be pardoned for a doctrinal adjustment required and justified by circumstances» (NYT. 1931. June, 18). «The censorship, though strict in a certain direction, is usually applied with intelligence and moderation. Unlike most censors whom the writer has known in the past seventeen years, the Bolsheviki are always wiling to discuss matters with a correspondent before a cable message is sent and meet him half way in modifying a sentence so not to break the thread of his message or even to convey in more moderate form the item disapproved» (NYT. 1931. June, 23). Такие довольно частотные стратегии медиадискурса, как приведение примера и сравнение [Дейк, 1983] также используются Дюранти.
С точки зрения традиционной для анализа медиадискурса методики – риторической, автор – наследник ораторского искусства древних. Он активно использует метафору, и не только как средство создания дополнительной образности. «The Soviet’s garden is big enough and rich enough in all conscience to be worth cultivating» (NYT. 1931. June, 25). Основная метафора текстов Дюранти – советская, но используется она как объект разъяснения, как деталь советской идеологической риторики, которую следует объяснить. «Self-criticism is the salt in the Soviet home propaganda pie» (NYT. 1931. June. 22); «Must all of them and their families be physically abolished? Of course not –they must be “liquidated” or melted in the hot fire of exile and labor into the proletarian mass» (NYT. 1931. June, 24).
Градация используется как прием, усиливающий напряжение: «All follow the same line, obey the same control and preach the same gospel» (NYT. 1931. June. 22).
Аллитерация для англоязычной риторики – один из действенных инструментов акцентуации смысла: «Hence Foreign Commissar Litvinoff’s surprising speech at Geneva and the negotiations now proceeding with France, which both France and the Soviet Union are trying to depreciate, disguise and almost disavow» (NYT. 1931. June, 19); «1,000, 000 families of the best and most energetic farmers are to be dispossessed, dispersed, demolished, to be literally melted or “liquidated” into the rising flood of classless proletarians» (NYT. 1931. June, 24).
В одной из статей У. Дюранти размышляет о «среднем русском» человеке. «What does the average Russian think? It is a question to which the world is seeking an answer. In previous issues of the Times Magazine Mr Philip Gibbs, Andre Maurois, Emil Ludwig, William Allen White Presented the points of view of the average Englishman, Frenchman German, American and Italian. In the following article the Moscow correspondent of The New York Times analyzes the outlook of the average Russian under Soviet rule» (NYT. 1931. March, 29). Верный своему стилю, Дюранти начинает с сильного зачина: он объявляет о парадоксе русского человека (это, как правило, противоречивая личность) и начинает с парадоксального заявления о том, что «среднего» русского человека не существует. «In this vast, amorphous, fluid country, whose very name – Union of Socialist Soviet Republics – is deliberatively vague and un-national, all old values were upset by this revolution and the new society has not yet has time to “set”» (NYT. 1931. March, 29). В своей оценке России как протяженной в пространстве и аморфной страны Дюранти не выходит за рамки принятых стереотипов: это стереотипные признаки России, распространенные в американской публицистике. Собственно, поиску образа так называемого среднего русского и посвящена статья.
Дюранти говорит о том, что, конечно, недооценивать влияние Коммунистической партии на умы Советских людей нельзя, хотя членов партии – всего 10 % населения страны. Для всего остального населения (рабочие, крестьяне, интеллигенция) свойственно сомневаться в правильности дороги, которой ведет их партия, пишет Дюранти. «They share, it may as well be admitted from the outset, a general doubt of the new and untried road along which the Kremlin is leading them» (NYT. 1931. March, 29).
Дюранти использует риторику древнегреческих риторических школ: это сложные периоды, единоначалие, сравнение, аллитерация. «Or whether they thrill with enthusiasm at the thought of “Socialist construction” and the slogan, “We must equal arid surpass America.” Or whether the suppression of small home craft and peasant production of food and commodities – which played a far greater role in Russia’s economic life than is generally realized, and is the cause of no small part of the present shortage from which they suffer greatly – is not distasteful to them like soap in the mouth instead of butter. Or, finally, whether they really enjoy being herded into collective farms <…> The “average Russian” is a meek and long-suffering creature, but it cannot be denied that he is disturbed and distressed by the present violent change of his habits and life-ways» (NYT. 1931. March, 29). Для связи синтаксических единиц в целое используется повтор лексем.
Дюранти воспроизводит стереотипные картинки (длинные очереди за продовольствием) и стереотипные признаки русского человека (несчастные, покорные). Конечно, русские люди встревожены и подавлены жестким нарушением их привычного образа жизни. «In Russia universal preoccupations, so near and urgent as to take men’s minds off the larger problems of foreign or even home politics. The “average Russian” thinks first and most about food and clothing. The commodity shortage is so acute nowadays that what to eat and wear counts more than the fate, of nations» (NYT. 1931. March, 29). Автор использует контраст: он сравнивает американца и русского, и оказывается, что русский человек, хотя часто даже не может написать свое имя и больше озабочен проблемами выживания, имеет больше Идей (у автора с большой буквы. – О.О.) о политике и всегда готов высказаться об Америке и Лиге Наций. Давнишнее противостояние Америки и Европы (Англии) выразилось в тексте в виде ироничного замечания о грошовой возне в Европе: так думал Дж. Вашингтон, и так думает Советский Союз, страна, достаточно большая для «грошовой возни». «The Soviet Union, if I may say so, is a large country, and seems to share George Washington’s lack of esteem for picayune European dickering» (NYT. 1931. March, 29). В результате возникает еще одна антитеза: «средний» русский человек и русский коммунист. Это «средний» русский озабочен больше проблемами выживания, чем политикой. Ему Америка кажется страной, где исполняются мечты. «He thinks, in short, that America is marvellous, and he sets America before him as his goal and landmark <…> the Russian thinks of making a country like America where a poor man can own his automobile and readily enjoy a private bath» (NYT. 1931. March, 29). В конце концов, возникает некоторое абстрактное ‘he’, отождествляемое, по-видимому, вообще с любым русским как гражданином своей страны. Происходит метонимия: местоимения ‘he’, ‘they’ заменяют наименование страны. «They were forced to withdraw, he remembers with satisfaction, but that did not condone their insolence <…> Britain is still his traditional enemy, the stumbling-block in all his paths» (NYT. 1931. March, 29).
Традиционные символы-стереотипы, представляющие различные страны, также охотно используются У. Дюранти с целью создания обобщенного образа государства (Россия – это медведь, Великобритания – лев). «There may be a truce, but no friendship, between the Lion and the Bear» (NYT. 1931. March, 29). Главным геополитическим врагом России объявляется Великобритания. Противостояние темной России и просвещенного, цивилизованного Запада сохраняет свое значение, но Дюранти отмечает, что оно уже имеет меньшее влияние на самосознание русских. «FINALLY, which is interesting, the Russian is beginning to lose his traditional respect for, the Western foreigner as a superior being, compared to whom he himself is a “dark” and backward creature» (NYT. 1931. March, 29). В заключительном абзаце данная оппозиция актуализируется как релевантная для русского коммуниста. «…the Communist has certain fundamental prejudices which warp his judgment. He is hampered by two convictions – first, that the rest of the world hates and fears and wishes to destroy the Communist regime in Russia; second, that the rest of the world for that reason is watching him like a hawk, eager to pounce, and is intensely interested in all his doings. Both these thoughts are in a sense unction to the Communist’s soul, but they keep him awake at night and frequently mislead him in the daytime» (NYT. 1931. March, 29).
Состав стереотипных представлений о других странах неизбежно подвергается влияниям со стороны различных факторов: с одной стороны, исторические условия развития международных отношений дают новые представления о нациях-партнерах, с другой стороны, тексты СМИ подвергают различным трансформациям старые мнения, или наоборот, способствуют их укреплению. Средствами когнитивно-дискурсивного анализа можно обнаружить идеологическую направленность общества, воспроизводящего дискурс. Наиболее фундаментальные представления человечества хранятся в языке долее всего; так, сопоставление различных исторических периодов развития дискурса может показать разницу в идеологической составляющей концептов культуры.

Советы всегда использовали прессу. В статье есть ответ, как и с помощью чего и кого цель достигалась. Дюранти один из многих.