Смайликом по лбу

Ал. КАЗАРНОВСКИЙ

 

Тихо горят свечи. Над субботним столом витают ароматы всяких вкусностей, приготовленных моей женой по случаю святого дня. Отхлебнув красного вина из бокала, я произношу “двар Тора” - речь, подобающую трапезе, на которую собрались мои родные.

“...И, поскольку разрушен был наш Храм из-за беспричинной ненависти между евреями, единственное, что может помочь нам восстановить его и принести в мир Избавление, это беспричинная любовь...”

 

Всё благостно. Ничего такого, что могло бы вызвать возражения у слушающих. Но возражения, как ни странно, возникают.

 

- И что же, - спрашивает моя мама, - я прямо-таки должна любить всех-всех евреев?

 

- Увы, - отвечаю я с притворным сожалением, - должна.

 

- А нееврев не надо?

 

- Неевреев любить наше право, а евреев - обязанность.

 

- Всех до одного?

 

- Всех до одного!

 

- И Троцкого?

 

- Мамочка, оставь Троцкого в покое. Он давно в могиле и за все, что сделал, расплатился.

 

- А других негодяев, что зверствовали в те времена? - не унимается мама. - Ведь половина чекистов евреи были!

 

- Давай сосредоточимся на тех, кто сейчас живет и нас с тобой окружает.

 

Мама, погрузившись в раздумья, хмурится, и морщины на ее лице кажутся еще глубже. Воспользовавшись воцарившейся тишиной, я накладываю себе в тарелку салат. Вдруг мама закатывает рукав белой блузки:

 

- Смотри!

 

На коже, словно покрытой рябью от средиземноморского ветерка, огромною кляксой зияет синяк.

 

- ?

 

- Вчера на улице мне по руке залепили картошкой. Знаешь, как больно было!..

 

- Мама...

 

- Я эту картошину подобрала. На ней ножом был вырезан... Помнишь, в Москве - ты в восьмом классе учился, - к вам в школу иностранцы приезжали и подарили тебе значок, большой такой, на нем две точки – глаза, и рот улыбается.

 

- Это называется “смайлик”, - поясняю я. - там еще написано было: “Make me smile!”

 

- Ага, ты потом всюду эту рожицу рисовал...

 

- А кто картошкой-то залепил?

 

- А я откуда знаю? День был жаркий, все окна трехэтажного дома, мимо которого я шла, были закрыты трисами. Наверно, кидали с крыши. Но ведь сволочи, сволочи! Так что, скажи, их я тоже любить должна?

 

- Помолчав, выдавливаю из себя:

 

- Прости их.

 

- Да прощаю я их, прощаю, но любить?! Уволь, пожалуйста! Считай, сегодняшняя твоя проповедь пропала даром.

 

Делаю еще один глоток вина и закрываю глаза. Я уже не здесь, не в 2015 году, а в 5775 по нашему летоисчислению, и не в маленьком городке на окраине Самарии, а в большом северном городе 40 лет назад. 

 

Два четырнадцатилетних придурка развлекались тем, что обстреливали картошкой прохожих. Прелесть заключалась в том, что форточка находилась на третьем этаже, а дом был двенадцатиэтажным, и прохожие, потирая ушибленные места, задирая головы в поисках преступников, шарили взглядами по окнам верхних этажей, не подозревая, что враг засел гораздо ниже. Одним из этих дебилов был я.

 

И вот появился маленький плюгавенький мужичок, чей лоб словно был создан для того чтобы служить мишенью юным снайперам. Я прицелился и отправил в полет очередной корнеплод. Но случилось нечто странное. То есть ничего не случилось. Мужичок продолжил свое шествие под окнами квартиры моего друга, откуда мы терроризировали местных жителей, а картофелина буквально на наших глазах исчезла, словно растворилась в воздухе.

 

- Вышла на орбиту! - заржал мой друг.

 

- Точно! - подхватил я. - Не зря же я смеющуюся харю на ней нарисовал!

 

...В комнате тишина. Над субботним столом плывут чарующие ароматы. В углу беззвучно догорают свечки.

 

- Прости меня, мамочка! - тихо произношу я.

 

- За что? - удивляется мама. 

 

“Новости недели”