Божественный смысл ординарного

Культура

Что дарит нам в этот весенний сезон музей Метрополитен
Мы уже привыкли к тому, что каждые 3-4 месяца, а подчас и чаще, любимый всей Америкой музей-гигант, всемирно знаменитый нью-йоркский Метрополитен, обрушивает на стекающихся сюда из разных уголков планеты зрителей водопад новых выставок. Их много. О самых интересных, не познакомиться с которыми для любителей искусства было бы опрометчиво, постараемся вам рассказать.

Вы, наверно, обратили внимание на необычное начинание Метрополитен-музея, его, можно сказать, ноу-хау, – устраивать праздник одной картины. Только за последнее время  на таком праздновании царила вермееровская «Молочница»,  потом наблюдали мы рождение гения, изумляясь совершенству первой картины Микеланджело, написанной юным художником в 15 лет, а совсем недавно, поражённые, благоговейно всматривались в нежные черты «Мадонны» Филиппино Липпи. Ну а теперь...
Теперь по воле Главного нашего музея ( это и есть значение слова Метрополитен) уселись мы за один стол с сезанновскими «Игроками в карты». Таков эффект присутствия, возникающий у каждого, кто подолгу всматривается в полотно великого импрессиониста. Сам Сезанн, такую людскую слабость, как привычка похвастаться, презиравший, в беседе с Ренуаром назвал своих  «Игроков» «сувениром для музея», а его биограф сказал, что это одна из прекраснейших в мире работ. И уж, во всяком случае, это одна из человечнейших и правдивейших (никакого приукрашивания, никакой надуманности) и, безусловно, одна из лучших картин гениального Поля Сезанна, молнией пронизавшего глубины человеческого естества, нашедшего оригинальные ходы в разработке композиций, декоративных и колористических решений.

Конечно же газетная репродукция, как, впрочем, и всякая другая, не даст вам даже тени представления о картине. Потому, что исчезает почти полностью невероятная её эмоциональность, её динамика, игра красок и, наконец, столь свойственная всем работам Сезанна энергетика, воздействие которой (и даже её последействие) можно ощутить, лишь пообщавшись с картиной, так сказать, лично.

Трое мужчин играют в карты. Четвёртый с нарастающим азартом за игрой наблюдает. Игроки - люди серьёзные. Привыкшие всю жизнь тяжко трудиться и дело своё делать со всей ответственностью, они даже в эти нечастые часы досуга серьёзность свою, пряча усталость и безнадёжность, сохраняют. Азарт проступает только в лице (загорелись глаза, дрогнули губы) самого юного – садовника Полина Поле. А старший из них, на земле с мальчишеских лет, всё в наймах, вкалывавший,  суровый, но добрый, всеми уважаемый папа Александр и игрой-то карты не считает. Просто ещё одно дело, стало быть, и делать его надо хорошо – иначе он не умеет. А эти натруженные руки, говорящие едва ли не больше, чем лица?

Вас не удивляет, что сумел художник так психологически точно, так глубинно раскрыть характеры этих людей, потому что вы убедились – для творчества импрессионистов, а для Сезанна в особенности, это закономерность. Удивило иное:  известны имена игроков, сообщается, кто они, что они. Это реальные люди, старые знакомцы самого художника, жившие и трудившиеся близ его родового гнезда Жас-де-Бюффан в Провансе на юге Франции, чьи традиции, чьи обычаи для Сезанна были святы. И ещё один очень важный аспект этой нечастой в общем-то у Сезанна многофигурной композиции: он сумел очень образно и доходчиво показать пример, пусть и в таком малопочтенном деле, как картёжничество, «коллективной солидарности» (я повторяю слова знаменитого историка искусства Меера Шапиро из его статьи-исследования импрессионизма как социального явления).

Долго и трудно подбирался Сезанн к окончательному варианту своего шедевра. Карандашный рисунок «Игрок в голубом дыму». Грузный, злой. Этот персонаж  художником отвергнут. Бесконечные эскизы карандашные и красочные. Фото одного из первых вариантов: у стола девочка лет восьми, глядит с любопытством. Это Леонтина Поле из той же семьи, что Полин. А вот и первая (это подтвердила Х-радиография) из пяти картин Сезанна, не авторских копий, а холстов, разнящихся друг от друга и бытовыми подробностями, и толкованием образов отдыхающих за игрой в карты крестьян. Это первое из пятёрки полотен, где художник всех четверых соединил. До того за этим столом с грубо тёсаной столешницей играли трое, в отдельной комнате – двое. А по одному написал Сезанн больше дюжины портретов, каждый из которых ценится как самостоятельное и очень значительное произведение искусства. Всех их вы увидите в музейных залах. Не в одном, а во многих. Ведь эта моноэкспозиция (т.е. представление одной картины), как и предыдущие «моно», развёрнута и многопланова.

И что ещё чрезвычайно интересно: не был Сезанн оригинален в выборе темы. Картёжников, самых разных по социальному своему статусу, по возрасту, по личностным качествам, причём в различных, эпохе соответствующих интерьерах, написано множество. Тема была популярна среди живописцев ещё в ХVI веке («Ужин в Эммаусе» гениального Веронезе), но особенно всяческие «разрушающие игры да пагубные страсти», в том числе и курение, изображались  на полотнах ХVII века ( ван Остаде, Теньерс, Караваджо – называем только самые звучные имена). А столетием, потом двумя столетиями позднее – Шарден, Лотербург, в ХIX уже веке – Домье, Мане, Жаварни...

Вот какую разновековую портретную галерею всех этих картёжников да курильщиков (среди них гениальный «Курильщик» Адриана Броувера и его собрат по пристрастию к трубке, каким увидел и изобразил его Эдуард Мане) представил нам наш «Метрополитен». И даже на фоне картин и рисунков этих великих художников «Игроки» Сезанна выделяются своим мастерством, глубочайшим психологизмом и пониманием людской природы. Умением обнажить вот этот самый божественный смысл ординарного.

Увлечение африканским искусством и даже привнесение его элементов в своё творчество началось ещё в эпоху импрессионистов, но расцвело по-настоящему уже в прошлом веке, когда в искусство победительно ворвался модерн, сделавший маску одним из орудий утверждения своего кредо. Дэрен, Матисс, Пикассо эстетику африканского искусства ввели в свой визуальный лексикон. «Маски не менее необходимы, чем слова», – провозгласил один из апологетов модернизма Клод Леви-Страусс.

Художники трёх материков, чьи работы на небольшой, но чрезвычайно интересной выставке представил нам Мет,  через маску продемонстрировали своё видение мира. Ромуальд Хэзми из Бенина, изобретательные американцы Линда Бенглис и Вилли Коул, Каликсте Дакпоган тоже из Бенина – это наши молодые талантливые современники. Но больше всех привлёк меня фотошедевр великого авангардиста Мэн Рэя.

Гениальный портретист-аналитик (и в графике, и в живописи, но особенно в фотоискусстве), создатель немых ещё в ту пору фильмов, выступавший как режиссёр, сценарист и художник, дадаист, сюрреалист с непременным привкусом символизма и бушующей эротики, к тому же поэт, он принял африканские суперсексуальные фигурки и поражавшие физиологичностью человеческих желаний и экспрессией маски как идиомы, которые не всем дано понять. Но... «Мне стоит только взглянуть на что-то из них, – говорил он, – как один этот взгляд сразу же дарит мне некую идею».

И вот эта идея воплощена в знаменитой фотокартине Мэн Рэя «Чёрное на белом»: спящая девушка, уронившая голову на стол, держит в руках маску, чья ироничная полуулыбка драматично скрывает ту тайну, что прячется в лице живой девушки, – тайну её чувств, её мечтаний, её женственности. Мы ведь тоже частенько надеваем маску, не правда ли?

Каков был Мэн Рэй, человек, фонтанирующий несчётными своими талантами, увлекающийся, вошедший в сотню самых знаменитых любовников всех времён, показал нам другой гений – Альфред Стиглиц. Если вы не успели ещё побывать на выставке трёх американских фотогроссмейстеров – Стиглица, Стайкена и Стрэнда, ошеломляющих неожиданностью каждого своего снимка, – поторопитесь. Она закрывается 10 апреля.

Но обратимся к искусству, так же, как и африканское, давшее допинг европейскому, а следом за ним американскому авангарду, к любопытнейшей экспозиции непохожих на наши одеяний, покрывал и просто плотных шерстяных узорчатых тканей – Анды, неприступные горы, круто спускающиеся к океану. Тихому, разумеется. Могучее искусство майя. Они разводили причисляемых к оленям длинношёрстных ламу, гуанако, викуну, альпака. Из тончайшей мягкой шерсти эти затейливо вытканные плащи, туники, одеяла, пончо, бессюжетные гобелены: высочайший уровень ремесла – и ткачества, и изготовления красок, и прокрашивания пряжи, и орнаментировки. А какова долговечность! В Перу сохранились две накидки IV века до н.э. И везде: в Мексике, в Чили, в Перу, в ареале исчезнувшей империи Вари – разные стили, разные рисунки, неповторяемое сочетание красок... Очень интересно.
А уж как интересна история Харемхаба, генерала войск Тутанхамона, по роившимся тогда, в ХIV веке до н.э. и осевшим в древнеегипетских хрониках слухам, поспособствовавшего ранней смерти юного фараона! Человек безусловно умный, неординарный и волевой, избытком совести не страдавший, взобрался Харемхаб на трон и стал фараоном, вклинившись в 18-ю династию Нового царства.

Сделав прыжок через три тысячелетия и два континента, окажемся мы в Китае ХVIII века и познакомимся с императором Квианлонгом в зените его могущества и богатства. Много сокровищ невероятной ценности, совершенно изумительных произведений искусства, украшавших императорский дворец, сохранилось чудом ли или радением преданных его памяти поколений китайцев, но теперь можем мы «Личный рай» Квианлонга посетить и с творчеством его современников и их предшественников познакомиться.

И ещё напомню вам, что знакомство с экспозицией благородных изделий великих гитарных мастеров (а в их числе Страдивари, Амати, Монтелеоне) – это, как говорится, бальзам на душу. Вы читали об этой удивительной выставке в нашей газете, и если ещё не побывали в музее – вперёд! Музей расположен в Манхэттене, на 5-й авеню, между 82-й и 84-й улицами. Поезда метро 4, 5, 6 до остановки 86 Street.