"Мухач"

Дела житейские

Любого человека можно обидеть. Некоторые принимают это за досадное недоразумение и быстро забывают, а другие помнят долго, потому что это очень больно, и я отношусь к таким.

Вероятно, вы думаете, что я необыкновенная красавица, хожу с высоко поднятой головой и обладаю непомерной гордыней. Увы и ах. Я старая женщина, хожу, опираясь на две палки (при моем маленьком росте и весе “мухача” - как говорят о боксерах наилегчайшего веса, одна палка не удерживает). После паралича, который разбил меня несколько лет назад, я все стараюсь удержаться на ногах, и это сейчас моя идеяфикс.
Итак, о чём это я? Ах да, об обиде. Придется рассказать вам все, а то вы совершенно ничего не поймете.
Окончила я медучилище в самом начале войны. И послали нас всем курсом на фронт, который был уже совсем близко от нашего города. Сначала рыли окопы. Никакого обмундирования не выдали, а мои тонкие ботиночки больших морозов не выдержали. Простудила я все, что могла, и врачи сказали, что в будущем не видать мне детей, как далеких планет. По молодости, ничего не осознав, я даже не плакала. Война шла к концу, когда к нам в госпиталь привезли Мосю. Его долго оперировали, но спасти ногу не смогли, ампутировали. Целыми днями он лежал, отвернувшись к стене, и тихо стонал не столько от боли, сколько от сознания, что в свои двадцать пять никогда не сможет ходить без костылей.
Меня подослали к нему, как еврейку к еврею, в надежде, что я сумею повлиять на него, вселить уверенность, что все не так уж и страшно. Живут же люди на костылях - и ничего. Наверное, у меня это получилось хорошо, потому что он не только поверил в свои силы, но и влюбил меня в себя. После войны мы поженились и не расставались никогда. Вот тут-то я осознала врачебный приговор. Плача, рассказала все Мосе. Он обнял меня и, как полагается любящему мужу, сказал, что я буду его ребенком, а он моим. Я согласилась, а Всевышний нет. В сорок лет я все же родила девочку. Сколько было страхов - первые роды, так поздно. Будет ли ребенок нормальным? Но обошлось.
Все в нашей жизни было для нее и ради нее. Ладочка звезд с неба не хватала, красавицей не была, но симпатичная внешность и модная одежда украшали ее.
После окончания института она, как кошка, влюбилась в нашего соседа, зубного техника. Он был старше ее лет на пятнадцать, но она этого не замечала. Мы с Мосей диву давались, как она смотрела ему в рот и звонко смеялась над каждой глупой шуткой. Надо сказать, что наша дочь не в первый раз попадала под колеса любви, откуда мы ее благополучно вытаскивали. К ее берегу всегда приплывали странные молодые люди. То был вор, который грабил таких доверчивых дур, как она, то извращенец, который проявлял любовь к ней, выкручивая руки. Правда, был один, который просто признался в любви, но он показался ей очень простым и глупым. Воистину любовь зла.
Тогда мы только переехали в новую трехкомнатную квартиру. Перед Песахом я сделала уборку и влезла на высокую стремянку, чтобы повесить занавеси.
- Мама, - услышала я голос дочери, - ты где?
- В комнате, занавеси вешаю.
Дочь вошла не одна. Она, как маленького, крепко держала за руку своего ненаглядного.
- Ой, Анна Иосифовна, вы не боитесь в вашем возрасте так высоко влезать? Давайте я вам помогу. Осторожней спускайтесь.
Он протянул руки, и я подумала:
“Пусть повесит, наверное, это будет первый и последний раз”.
Иногда мою голову посещают мысли провидца. Больше он мне никогда не предлагал помощи.
Поженились они на Новый год. Наверное, Всевышнему это тоже не нравилось, потому что погода была премерзкая. После ресторана молодые поехали домой к жениху, где он жил с мамой. Странно, что никого из его родных на свадьбе не было: мама заболела, а сестра была при ней. Что ж, бывает. После свадьбы мама прижилась у сестры настолько, что никогда не появлялась в собственной квартире. Как выяснилось потом, зять прописал ее там, освободив себе жилплощадь.
Целый год молодые обедали и ужинали у нас, а к себе уходили спать. Потом случилась беда: у Моси заболели почки. Я оббегала всех врачей, не вылезала из больницы, а ему становилось все хуже и хуже.
Он умер в День Победы. На улицах играла музыка, у метро продавали цветы. Всюду улыбающиеся лица. Мне стало страшно, что именно в этот день я осталась совершенно одна. Почему-то о дочери, как об опоре, я не думала.
Снова вышла на работу. Так прошел год. На годовщину Мосиной смерти мы съездили на кладбище, а оттуда ко мне на поминальный обед. На столике у окна стоял большой Мосин портрет, горели свечи. Я подошла, поправила цветы в вазе, погладила фото. Как мне было плохо без него.
За обедом мой зять предложил мне обменяться квартирами. (Молодец, удачное время выбрал).
- Мама, ты старая (можно подумать, что она вечно будет молодой). На что тебе такая большая жилплощадь? - пела дочь. - А у нас перспективная семья. Дети пойдут. Соглашайся.
(Эх, дочка, думаешь, он тебя в моей квартире крепче любить будет. Если бы).
- Я все оформлю сам, - уверял зять, пытаясь в моих глазах уловить ответ.
- Обед окончен, - сказала я, - мне надо отдохнуть и подумать.
Когда за ними захлопнулась дверь, я вдруг почувствовала себя совсем плохо. Давление зашкаливало. Приняла лекарства, но, вероятно, поздно, в результате - инсульт. Меня долго продержали в больнице. Вернувшись домой, я никак не могла открыть дверь. Вызвала слесаря, а когда вошла, обнаружила, что в квартире нет моих вещей.
Я задохнулась от возмущения и обиды. Как они могли без согласия так поступить, попросту вышвырнуть меня. Молодец зятек, проворный парниша. Значит, если бы я сообщила, что меня выписывают из больницы, они отвезли бы меня прямо в свою квартиру (которая теперь вроде бы моя). Вот радость!
Конечно, если подумать, то все можно было бы решить мирным путем, и кто знает, может быть, я и согласилась бы на обмен. Но сейчас, когда меня обезличили и просто выставили за дверь, я объявляю войну.
Слесарь поставил новый замок. Вечером в дверь позвонили, потом постучали. Я не открывала. Стук стал требовательным, настойчивым. Зять потерял терпение. Куда девалась его интеллигентность. Перемежая речь матом, он орал:
- Открой, старая ведьма! (О, если бы я могла колдовать!). Стоишь на краю могилы (надо же, какой провидец), а за квартиру цепляешься. Твои два на два давно тебя ждут (все знает, даже метраж могилы).
- Мама, открой, нам надо поговорить, - вторила ему дочь. (Эх, дочка, что же ты разрешаешь мужу так с матерью разговаривать?)
Иногда у меня появляется странное ощущение. Я чувствую себя мухой, у которой оторвали крылышки. Голое, беспомощное, изуродованное создание. Каждый может пнуть, скинуть на пол, придавить.
Немощь - зависимость от других, и, поэтому унизительна.
Я вызвала милицию. Когда голос милиционера потребовал открыть, я распахнула дверь. Разъяренные зять и дочка ворвались в квартиру.
- Почему ты (надо же, мы на “ты”) не хотела впускать меня в мой собственный дом? - заорал зять.
- С каких это пор он твой?
Я показала милиционеру документы. Он внимательно просмотрел их, потом приказал зятю очистить помещение и не подходить к дверям квартиры до выяснения обстоятельств. Вот так.
“Без боя не сдамся, без боя не сдамся, - повторяла я, вышагивая по комнате, опираясь на палку. - Так, значит, меня ждет два на два? А что ждет вас?”
И тут я надумала. Моя двоюродная сестра давно уехала в Израиль. Звала нас с Мосей, но мы держались за дочку, за квартиру и еще за что-то, что сейчас потеряло всякую ценность. Утром я пошла в ОВИР и подала заявление на репатриацию. Квартиру продала легко и просто. Покупатели очень благодарили меня за встроенные шкафы, которые еще Мося сделал сам. Они оказались хорошими людьми. Помогли отправить мои вещи контейнером, а меня с одним чемоданом отвезли в аэропорт.
Больше я свою дочь не видела. Обида не проходила, я все чаще погружалась в прошлое и никак не могла понять, как такое могло произойти со мной. Подруга написала сестре, что Лада беременна и они собираются в Израиль. У меня сжалось сердце. Какая - никакая, все же единственная дочь и ждет моего внука.
Может быть, если она захочет встретиться со мной, все прощу. Уверена, что и вы простили бы.
А если не захочет?
Амалия ФЛЁРИК-МЕЙФ