Брайтон-Бич Опера - 15

Что наша жизнь?

«Что наша жизнь? - Игра», - как известно, поется в «Пиковой даме» Чайковского, а вот у Эминема, которого на самом деле, кстати, Маршалл Мэзерс зовут, есть песня «If I Had», и начинается она такими словами:
«Life... by Marshall Mathers
What is life?
Life is like a big obstacle
put in front of your optical to slow you down
And every time you think you gotten past it
it’s gonna come back around and tackle you to the damn ground.»
- Миленький, - говорит Татьяна, входя в мою комнату, - ты не мог бы это выключить? Правда - надоело уже.
- Хорошо, - говорю я. - Я пойду тогда с Аликом встречусь. Он в «Эдеме» сидит.
- Давай, - говорит Татьяна и возвращается на кухню, где они с Милой пьют чай и обсуждают превратности семейной жизни. Пока я одеваюсь в коридоре, мне довольно отчетливо слышны их голоса.
- Не знаю я, Тань, - говорит Мила. - Все вроде хорошо с Кеном. Не пьет он. Внимательный. Спокойный. К Сашке прекрасно относится. И все равно что-то не то. Даже не знаю, как объяснить.
- Может, ты просто капризничаешь, - говорит Татьяна. - С жиру, так сказать...
- Может быть, - говорит Мила. - Но бывает же у людей все хорошо.
- У кого, например? - говорит Татьяна. - Ты хоть кого-нибудь знаешь, у кого все хорошо?
- У вас, - говорит Мила. - У вас с Лёшей.
- С чего ты взяла, что у нас все хорошо? - говорит Татьяна.
- Ты же сама говорила, что он идеальный муж, - говорит Мила.
- Я говорила, и ты говори, - говорит Татьяна. - Кто тебе говорить мешает?
- А если не идеальный, зачем ты тогда за него замуж выходила? - говорит Мила.
- He made me laugh, - почему-то по-английски отвечает Татьяна.
Я выхожу из квартиры и тихо закрываю за собой дверь.
***
В «Эдеме», как всегда, толпа народу, все столики заняты, а в центре зала под попсовую песенку толкаются танцующие. Алика нигде не видно, но зато ко мне скоро подходит Вадим Малинин - хозяин всего этого великолепия.
- Привет, - говорит он. - Поужинать хочешь? Я сейчас скажу, тебе столик организуют.
- Да нет, спасибо, я из дома, - говорю я. - Ты Алика не видел?
- Он внизу, - говорит Вадим. - Там, где казино теперь. Ты только не трепи никому об этом, о’кей?
- О чем? - говорю я. - О том, где Алик от жизни прячется?
- Нет, - говорит Вадим, - о том, что у нас там.
- Не буду, - говорю я. - А как туда пройти?
- Пойдем, - говорит Вадим. - В первый раз я тебя проведу, а потом они тебя запомнят и так пускать будут.
Подвал «Эдема» действительно представляет из себя зрелище по-своему выдающееся. Это не какой-то заплеванный игорный дом, а настоящее казино, интерьер которого скопирован с тех фотографий, что нам еще Розалия Францевна показывала. На Монте-Карло похоже. Или на Баден-Баден. Хотя ни там, ни там я никогда не был.
Алик сидит за столиком в самом темном углу в компании каких-то неизвестных мне ребят и мужиков. И только подойдя к ним вплотную, я узнаю в одном из них Игоря.
- О, - говорит Алик, заметив меня, - какие люди и без конвоя. Присаживайся, послушаешь, как с нашими в полиции обращаются. Тебе как бывшему журналисту, а ныне воспитателю подрастающего поколения это должно быть интересно.
- Что случилось? - говорю я, придвигая к себе стул
- Да ничего особенного, - говорит грузный мужчина средних лет. Внимательно приглядевшись к нему, я вижу, что я его знаю - он нас с Татьяной пару раз на Пасху и Рождество, когда службы ночные, в храм возил. И даже имя его я, оказывается, помню - Сеня номер восемь. Так он и представляется всем, чтобы знали, как его потом через диспетчера вызывать.
- Грохнули водилу одного из наших, - говорит Сеня номер восемь. - Полчерепа из пушки снесли. А менты вместо того, чтобы черных трясти, к нам завалились, на пол всех мордой лица положили и шмон устроили. Обычный вечер в самом сердце «Одессы на Гудзоне».
- А чего искали? - говорю я.
- Болт их знает. Требовали все маршруты за день и все заказы.
- Отдали? - говорю я.
- Боря, хозяин наш, пошуметь решил сначала. Ордер на обыск показать требовал.
- Ну и? - говорю я.
- Ну и получил по рылу, естественно, - говорит Сеня.
- Да, - встревает сидящий рядом с ним мужик, вытирая салфеткой покрытую мелким потом лысину, - прикольно было. Он кричит «I am an American citizen». А мент какой-то, типа старший у них там, ему спокойно так говорит, без эмоций: «You are a piece of shit». И еще раз дубинкой ткнул его в грудь куда-то, чтоб успокоился.
- Помогло? - говорю я.
- Тебе когда-нибудь между ребер дубинку втыкали? - говорит мужик.
- Нет, - честно признаюсь я. - Ногами били - это было. Вон зубы передние все отбили... - Я поднимаю верхнюю губу, чтобы показать присутствующим, что я не вру. - А дубинкой не приходилось.
- Ну, дубинкой тоже помогает, - говорит мужчина.
- И чем все кончилось? - говорю я.
- Да ничем, - говорит Сеня номер восемь. - Документы изъяли. Игорьку вон велели завтра в участок с утречка пораньше заглянуть. Остальным тоже порекомендовали пределы Большого Яблока не покидать.
- А Игорь тут при чем? - говорю я.
- Да ни при чем, - говорит Сеня номер восемь. - Это они с черными связываться не хотят. Боятся их. А с нашими все можно.
- Хочешь я с тобой пойду? - обращаюсь я к Игорю.
- Можно, - говорит он.
- Как у тебя с английским-то? - говорю я.
- Да нормально вроде, - говорит он.
- Ну, я все равно могу пойти - на всякий случай, - говорю я. - Если не поймешь чего, я переведу.
- Спасибо, - говорит Игорь и поднимается со своего места. - Ладно, мне пора.
- Давай, - говорю я. - Во сколько встречаемся завтра?
- В восемь, - говорит Игорь. - Возле участка. Знаете, где он?
Я киваю.
- Ну что, мужики, это все интересно, конечно, - говорит Алик, когда Игорь уходит, - но не для этого же я сюда приперся. Пулечку-то распишем, или как?
- Или как, - говорю я.
- А здесь что, и в преферанс можно? - говорит Сеня номер восемь, заметно оживляясь, потому что какой кандидат наук в преферанс не играет? Он нам как-то с Татьяной по дороге свою биографию рассказывал. Про то, как он в Киеве завлабораторией был. Химикаты какие-то выхимичивал. Я вообще сколько ездил здесь на кар-сервисах, кажется, еще ни одного водителя без кандидатской, как минимум, не встречал. Даже было время, думал, что от них ученую степень в качестве непременного условия приема на работу требуют, но Татьяна меня разубедила потом.
- Здесь все можно, - говорит Алик. - Это вам не Лас-Вегас и не Атлантик-Сити. Десять долларов в час с носа за стол, плюс десять процентов от выигрыша - и играйте во что хотите. Ну что, Лёш, будешь?
- Ты же знаешь, что я завязал, - говорю я.
- Ну, как завязал, так и развяжи, - говорит Алик. - Только не надо нам, пожалуйста, ужастики всякие рассказывать про то, что тебе нельзя и что у тебя наследственность нехорошая. Мы это уже сто раз слышали.
- Так в чем дело тогда? - говорю я. - Значит, мне и повторяться не надо. Сам понимать должен.
- Ладно, Лёш, - говорит Алик. - Я же вижу, как тебе хочется еще раз всю эту бодягу нам поведать. Ты же любишь это дело. Давай, не стесняйся. Тут и новые люди есть. Они не слышали еще.
- Не буду я ничего рассказывать, - говорю я.
- Тогда я сам расскажу, хочешь? - говорит Алик. - Я ведь эту хохму наизусть уже выучил. Как, впрочем, и все остальные твои байки.
- Валяй, - как можно более равнодушно говорю я. - Если тебе не лень, конечно.
- Почему лень? - говорит Алик. - Совсем даже не лень. Ну, короче, у Леши нашего прадедушка крутой такой купчина был в Одессе-маме. Лес в основном перегонял с места на место, ну и нарубил на этом деле бабла немеряно. Все пучком у него было, если бы не одно маленькое пристрастие. Картишки-с. Уж родичи его как только отучить от этого не пытались, а он, только останется один, сразу к игорному столу - прыг. В общем, допрыгался. Однажды огроменную партию древесины загнал кому-то, и вместо того, чтобы домой к семейству своему спокойно ехать, решил по дороге в казино зарулить. Дальше там - темна вода во облацех. Лёшка по-разному рассказывает. Когда трезвый, то говорит, что прадед его все продул там и прямо за столом от разрыва сердца скончался. А если ему пару фужеров водяры скормить, то можно узнать, что предок его себе пулю в лоб пустил. Деньжата по-любому тю-тю, да и семейство тоже пострадало. Супруга ненадолго его пережила, а трех дочек, что от них остались, родня разобрала.
- А Лёшка-то тут при чем? - говорит Сеня номер восемь.
- Хороший вопрос, - говорит Алик. - Правильный. Ни при чем тут Лёшка, но он считает, что от прадеда страсть к азартным играм унаследовал, и каждый раз, как продует все до копейки, на предка своего валит. А зачем валить на кого-то, если играть не умеешь, правильно?
Пока Алик говорил, он успел распечатать лежавшую в углу стола карточную колоду, и теперь я вижу, как он медленно ее перетасовывает. Я действительно очень давно не играл, и от одного воспоминания о том, как сами собой ложатся в руки карты, как они складываются веерной речкой, которая в любой момент может развалиться, но не разваливается; от одного воспоминания о том, какие они легкие, и сколько в них одновременно веса, у меня по спине пробегает холодок.
- Нормально я играю, - говорю я. - Не хуже тебя. Просто я азартный слишком. Не могу остановиться вовремя.
- А если нормально, то давай сыграем, - говорит Алик. - Чего тебе бояться?
- Хорошо, - говорю я. - Ты прав. Бояться нечего. Сдавай. Но только не «Сочи» твои детские писать будем, а «Ленинград». И распасы удваиваются.
- Договорились, - говорит Алик. - По пять центов за вист пойдет?
Я киваю, и Алик начинает сдавать.
***
Преферанс такая игра, что в ней все от умения зависит. По рассказам бабушки, мой дед вообще никогда не проигрывал - вне зависимости от того, шла ему карта или нет. А играл он много: как минимум два раза в неделю у них целая компания собиралась. Это та самая бабушка, кстати, у которой отец то ли от инфаркта в казино умер, то ли с собой там покончил - мне так толком и не объяснил никто ни разу.
Так вот в преферанс я научился играть, когда мне было десять лет. Никогда не забуду то лето. Мы с родителями и их друзьями поехали в Закарпатье. Поезд вообще-то курсировал между Москвой и Прагой, и поэтому проводники продавали из-под полы жвачку - в первый раз я тогда ее попробовал. Остановились мы в Ужгороде. Красота там была несказанная. Горы, речка, старушка древняя парное молоко продавала, и мы им черный хлеб запивали. Очень вкусно было.
На пляже отец и его лучший друг почти каждый день расписывали пульку - гусарика, естественно, потому что больше им играть не с кем было. А я рядом лежал и смотрел. Они мне ничего и не объясняли почти - так, пару слов иногда. Но я все равно научился.
Каникулы те, надо сказать, невесело закончились. Однажды утром мы проснулись от страшного грохота и, выглянув в окно, увидели, что мимо нашей гостиницы в сторону границы идут танки. Стоял август 1968-го года, и я вслед за взрослыми повторял, что какой кошмар, мол, вообще обалдели наши. Душат свободолюбивых чехов. Маленький я был тогда. Ничего не понимал. Да и как я мог понять, что это была просто очередная пристрелка по Родине моей любимой, лучше которой ничего не было и не будет на земле? Откуда мне было знать о том, какие чудовищные усилия постоянно предпринимались для того, чтобы сокрушить ее, разрушить, уничтожить, стереть с лица земли, сделать так, чтобы больше не было ее никогда?
Ничего я не знал тогда, кроме того, что марьяж - это верная взятка при любом раскладе, а если нет хода, то надо ходить с бубей.
Эти знания мне очень потом пригодились. В старших классах школы я играл лучше всех, однажды даже чуть не зарезали меня из-за того, что слишком много денег выиграл, а в институте преферанс вообще превратился в основной источник доходов. Стипендии сорокарублевой мало на что хватало, а даже по копейке за вист рублей десять-пятнадцать можно было легко выиграть. Да и нравилось мне это очень. Само ощущение карт в руке. То, как они тасуются. Как сдаются. Как открываешь их - медленно по одной, раскладывая масть к масти, прикидывая уже, куда игра пойдет. Как на людей, с тобой за столом сидящих, смотришь, пытаясь угадать, как там у них разлеглось.
В Америке играть мне уже было не с кем. Не получилось тут как-то с компанией. Кто работой был занят, кто еще какими делами, и я переключился на «очко» - благо автобусы в Атлантик-Сити чуть ли не от каждой газетно-табачной лавки ходят. Играл, конечно, не просто так, а по системе. Карты считал. Система несложная - чем больше картинок остается в колоде, тем выше у крупье шанс перебрать. Значит - надо увеличивать ставку и останавливаться даже на 13 или 12. Ждать, пока крупье проиграет. Ну, и другие секреты всякие у меня были - сейчас уже даже не помню их толком. Потому что в какой-то момент надоело мне это все. Едешь отдохнуть вроде, а возвращаешься без цента в кармане. От бытовухи отвлекает, конечно, но настроение потом какое-то не самое лучшее.
***
«What are friends? - крутится у меня в голове песня Эминема. -
Friends are people that you think are your friends
But they’re really your enemies, with secret identities
and disguises, to hide their true colors
So just when you think you close enough to be brothers
they wanna come back and cut your throat when you ain’t lookin.»
Игра наша близится к концу, и положение у меня очень даже неплохое. По вистам нули, горки нет почти, а в пуле отстаю чуть-чуть, но это нормально, еще успею нагнать.
Сдает тот лысый мужик, который четвертым с нами играет и напротив меня сидит. Я медленно открываю карты, и сердце чуть не выпрыгивает от радости. Туз, король, дама, валет в трефах и точно такая же комбинация в червях. Для не умеющих играть в преферанс объясняю, что это верные восемь взяток, и после короткой торговли прикуп достается мне. Там пустышка бубновая - сразу в снос идет, но это меня не смущает. Одно плохо - ход не мой, но после короткого раздумья я понимаю, что отступать мне все равно некуда, и объявляю восемь треф. Это значит, что я обязуюсь взять восемь взяток, а козырями будут трефы. Дальше все на самом деле предельно просто - старшая карта бьет младшую той же масти, а если у тебя данной масти нет, то обязан козыря класть, и взятка твоя. Если же и козыря нет, то кладешь любую другую масть, но тогда уже взятку теряешь.
- Пас, - говорит Алик.
- Вист, - говорит Сеня номер восемь.
Это они определились, кто на оставшиеся две взятки претендовать будет. Мне это безразлично, конечно: кроме двух верхушек в червях и трефах, еще две бубны у меня совсем никудышные. Их по-любому отдавать придется.
- Ложимся, - говорит Сеня номер восемь.
Они с Аликом кладут свои карты на стол, и я не верю своим глазам. Такой расклад один раз на миллион бывает. У Алика, которому первым ходить предстоит, все четыре маленькие черви, четыре бубновые карты и две пики. У Сени - все четыре трефы, четыре бубны, тоже две пики, а червей нет вообще. Был бы мой ход, я бы всех козырей у Сени отнял, а потом спокойно забрал бы и свои черви. А так что сейчас получится? Алик сразу пойдет с червей. Я его карту убью, потому что у меня все старшие. Но у Сени этой масти нет, и он мою наивернейшую взятку отберет козырем. Потом пойдет с маленькой пики, чтобы передать ход Алику, и все повторится снова. Потом еще раз то же самое. Потом они мне на козыря ход отдадут, но это ничего уже не изменит. Я останусь без трех взяток, что при восьмерной смерти подобно.
Но на самом деле все получается даже еще немножко хуже. Они решают никакой карусели мне не устраивать, и Алик сразу заходит с бубей, которых у меня нет, и я вынужден бить его карту козырной трефой. Теперь у меня остается три старшие трефы, а у Сени - четыре. Маленькие, правда, но на одну больше, чем у меня. Это означает, что я могу только еще три козырные взятки свои получить, а потом они по-любому отбирают у меня ход и всю мою червовую верхушку убивают на корню. В «Ленинграде», где гора и висты двойные, плюс еще за приглашение открыться опять недобор пишется, сами считайте, сколько я, подсев на восьмерной без четырех, проиграл.
***
«What is money? - продолжает крутиться у меня в голове песня Эминема.
Money is what makes a man act funny
Money is the root of all evil
Money’ll make them same friends come back around
swearing that they was always down.»
Поздняя ночь. Алик давно ушел домой со своим небольшим выигрышем. Сеня номер восемь тоже куда-то исчез. Я остался с незнакомым мне лысым мужиком, и играем мы с ним теперь в гусарика. Желающих присоединиться не нашлось, но вокруг столика нашего собрался еще оставшийся в казино народ. Смотреть на хорошую партию преферанса иногда не менее интересно бывает, чем самому участвовать.
Мы уже четыре круга распасов отыграли - это, когда взяток брать, наоборот, нельзя. Каждая взятка не в плюс, а в минус - в гору - идет. Первый круг был по два очка, второй - по четыре. Если теперь опять распасы будут, то уже - по тридцать два. Грубо говоря - шестнадцать долларов за каждую взятку проигрываешь.
Я открываю сданные мне лысым мужиком карты. Еле-еле четыре взятки на руках, а минимум, при котором можно начинать торговаться, - шесть. В прикупе, конечно, еще что-то может быть, но на это нельзя особенно рассчитывать. Рисковать не хочется, потому что я, когда меня еще Алик уговаривал, сразу решил, что сегодня рисковать ни за что не буду.
- Пас, - говорю я.
- Ну и я тогда тоже пас, - говорит мужик. - Ходи.
Я, как и полагается по всем правилам, отбираю мои четыре взятки, чтобы потом уже ему ход передать. Отобрал. Восьмеркой треф - самой маленькой моей картой - хожу. А у него семерка. Десяткой треф. А у него - девятка. Королем треф. А у него - валет. У меня остаются три пики. Хожу с нижней - с десятки. Он семерку кладет. Это обнадеживает - может, у него туз с королем остались. Хожу вальтом. Он кладет восьмерку. Последний ход - дама пик. Он кладет девятку и радостно улыбается. Все десять взяток мои. Сто шестьдесят долларов - за две минуты как не было.
- Не, представляете, пацаны, - говорит мужик, обращаясь к столпившимся около нашего стола зрителям. - Пятый круг распасов. У меня на руках мизер чистый, без единой дырки, а этот поц «пас» говорит.
«What is life? - поет у меня в голове Эминем. -
I’m tired of life
I’m tired of backstabbing ass snakes with friendly grins
I’m tired of committing so many sins
Tired of always giving in when this bottle of Henny wins
Tired of never having any ends...»
Те, кто умеет играть в преферанс, понимают, что все это значит. А тем, кто не умеет, - все равно не объяснишь.
***
Поздняя ночь. Грег останавливает свой серебристый «лексус» возле дома Зарецких и поворачивается к сидящей рядом с ним Даше.
- Устала? - говорит он.
- Нет, - говорит она.
- А почему такая грустная?
- Ну, наверное, устала все-таки. Немножко.
- Я тоже, - говорит он, и в машине воцаряется тишина.
- Не жалеешь, что мы пошли? - говорит Грег.
- Нет, - говорит Даша. - Не жалею.
- Надо иногда хотя бы развлекаться, - говорит Грег. - Нельзя же тебе все время за учебниками сидеть.
- Нельзя, - говорит Даша и опять замолкает.
- У тебя все в порядке? - говорит Грег.
- Да, - говорит Даша. - Почему ты спрашиваешь?
- Ты какая-то слишком грустная, - говорит Грег.
- Я же сказала, что устала немного, - говорит Даша. - Шумно там было.
- Да, - говорит Грег. - Шумно.
И вдруг без всякого перехода:
- Давай поженимся.
- Прямо так сразу?
- Почему сразу? Мы уже сколько встречаемся. А сейчас подготовим все. Платье тебе пошьем. Самое красивое в мире. Ну, и поженимся. Свадьбу сыграем.
- Хорошо, - говорит Даша. - Я согласна.
- Правда?
- Правда.
Грег наклоняется к ней, обнимает за шею, целует в губы. Даша закрывает глаза.
Когда они выходят из машины, воздух кажется им неожиданно прохладным. Около самого дома они останавливаются. Грег притягивает Дашу к себе, еще раз целует. Не отрываясь от ее губ, берет обе ее руки и кладет их себе на плечи.
Игорь стоит через дорогу от них, под большим деревом со свисающими вниз, густо покрытыми листвой ветвями. В одной руке у него зажженная сигарета; вторая рука в кармане - том самом, который так приятно оттягивает заряженный «Глок». На этой стороне дороги темно, и никто Игоря не видит, но ему самому зато хорошо видны освещенные ярким фонарем фигуры Даши и Грега. В этот момент для него больше ничего в мире не существует. Только Даша, которая прижимается к обнимающему ее незнакомому парню. Только их поцелуй бесконечный. И больше ничего.
(продолжение следует)